Меня зовут Феликс

Глава 12

≪Я охотников всегда не любил.

Мне жаль животных, которых они убивают.

Но эта жалость не сделала меня вегетарианцем≫.

Когда проснулся, было почти 20.00, и я решил не идти на выставку. Всё, о чем я думал до того как уснуть — предпочел забыть. Мне не нужны были ни свои, ни вымышленные мною ЕЁ откровения. Я открыл окно, потому что стало не хватать воздуха. Май был каким-то волнующим, а отсутствие солнца придавало ему особенную таинственность.

Я решил не портить свой вечер привычной квартирной обстановкой и послушать хорошую живую музыку в хорошем заведении. Выбор пал, конечно же, на «Интро». Шел я медленно, чтобы насладиться свежим вечером. Оказывается, вечер может быть прекрасным и не всегда знаменует своим приходом конец дня. Но именно таким он видится каждый день из моего окна. Может, действительно вскоре можно будет одной кнопкой менять картинку? Если это случится, то за моим окном всегда будет солнце.

«Интро» приветствовал меня кавером одного из хитов Jethro Tull. Не было желания сразу входить, и я закурил. Просто стоял и курил, и ни о чем уже не думал. Не думал ни о ней, ни о возможности, которой так и не воспользовался. Такие моменты, когда я ни о чем не думаю, в последнее время редко у меня случаются. Слишком много событий происходит вокруг, а я к этому не привык.

Внутри меня поджидало множество знакомых лиц, соскучившихся и не скрывающих радости при виде меня. Мне не особо нравятся шумные компании, но иногда такие вылазки просто необходимы — как доказательство тому, что уединение все-таки имеет свои преимущества.

Поздоровавшись со всеми и обнявшись с некоторыми, я сел за самый крайний столик, чтобы при необходимости уйти незаметно, избежав повторных объятий и рукопожатий. За соседним сидел мужчина, по виду мой ровесник. Он пил пиво большими глотками и всем своим видом демонстрировал желание утопить что-то, очень волновавшее его. Мое внимание привлекли его длинные и скрюченные пальцы. Они обнимали бокал так, будто хотели поглотить его. Он некоторое время сидел и просто сжимал бокал. Наконец пальцы подняли его, наклонили, и остатки пива исчезли в бездне между ястребиным носом и торчащим как лопата подбородком. Он поставил пустой бокал, встал, подошел к стойке и через пару минут вернулся с новым.

Я стал наблюдать за ним дальше. Мужчина заметил мой интерес и сквозь пиво посмотрел на меня. Я отвел взгляд, но было уже поздно. Он подсел за мой столик.

— Так сильно болела голова, что я вышел за лекарством…

— Дома не было?

— Было. Дома не помогает. — Он сделал несколько глотков и продолжил. — У тебя есть жена?

Я замотал головой.

— Правильно. А баба есть?

— Есть, — машинально ответил я.

— Тогда слушай. Если хочешь долгий брак, нужно делать маленькие шаги. Они жили долго и счастливо… Нет, брат. Это не сказка, это брак. Но нужно быть терпеливым и не спешить. Управлять браком нужно будто это государство.

— И жили они долго и по-разному, — пробубнил я себе под нос.

Я не мог понять, к чему клонит этот несчастный женатый человек, сбежавший из дому за лекарством и оказавшийся в кабаке.

— Мы разводимся, — сказал он. — Вот так: я решил, что нам не стоит больше жить вместе. — Ноздри его ястребиного носа стали учащенно вздуваться и сдуваться.

…От дальнейших его откровений меня спасла Лиза — та, что на дух не переносит молоденьких девушек.

— Так вы знакомы!? — удивилась она. Рома не часто приходил раньше, но последние события заставляют его периодически скрываться. — На ее лице появилась язвительная улыбка. — А скрываться лучше всего в шумных и многолюдных местах. — Она уселась рядом со мной и следующую фразу сказала прямо мне в ухо. — Я же говорила, что разница в возрасте прекрасна, но только на очень короткое время. Вот и Ромка наш убедился в этом.

Она посмотрела на меня взглядом престарелой декадентки. Какой реакции она от меня ждала? Вряд ли хотела, чтобы я возразил.

В спор с ней вступать и мне не хотелось, поэтому я стал глазами искать спасения. И я его нашел! Я не видел Мери очень давно, с тех пор как она вышла замуж за высокого, худощавого любителя охоты. Не нравились мне охотники. Я жалел животных, которых они убивают. Но почему-то эта жалость не сделала меня вегетарианцем.

Однажды в детстве мы с родителями поехали в деревню и по случаю нашего приезда родственница обещала запечь на ужин кролика. Матери очень хотелось накормить меня крольчатиной, но я сказал, что кролика есть не буду, что мне жаль его.

Вечером за большим столом собрались незнакомые мне люди. Они разговаривали на неизвестные мне темы, говорили про какого-то Тито и олимпиаду. А когда в дверях появилась хозяйка с большим блюдом в руках, они хором приветствовали ее протяжным «О-о-о-о-о-о».

— Сынок, курочку будешь?

Я конечно же согласился, потому что был очень голоден. В деревнях к застольям слишком долго готовятся, поэтому и еды после ужина на столе практически не остается. Я придвинул стул поближе к столу, и блюдо оказалось прямо перед моим носом. Курицу покрывала красноватая корочка, которую я уже мысленно с хрустом надкусывал. Но приглядевшись, заметил какую-то странность у этой птицы: с каждого бока у нее торчали по две ноги, а крылышек не было. Я сперва подумал, что это две курицы, и уже надкусил

ножку, которую дала мне мать, но внезапно вспомнил про обещанного днем запеченного кролика — и слезы полились из моих глаз. Я ел кроличью ножку и плакал.

Эту родительскую ложь я простил в тот же вечер, но забыть не смог. И охотников продолжаю не любить, хоть теперь уже знаю, что на кроликов не охотятся.

Сразу оговорюсь, что курица с четырьмя ножками периодически преследует меня. Это стало чем-то вроде детской травмы. Тогда я был очень сильно разочарован, но потом во взрослой жизни не раз приходил к выводу, что такой прием, который изначально не несет в себе ничего плохого и применяется из лучших побуждений, в целях уберечь ребенка от лишних потрясений, был свойственен не только моим родителям, но и человечеству в целом. Люди часто, чтобы не травмировать самих себя или оправдать свои поступки, называют очевидные вещи другими именами, а в последствии и сами верят в это. Я назвал это синдромом четырехногой курицы.

Приведу в пример своего знакомого, который неоднократно пытался поступить в художественную академию, но каждый раз проваливал экзамен. Чтобы избежать родительского наказания в виде учебы на ненавистном ему биофаке, после очередного провала он соврал, что поступил. С началом учебного года приходил утром в академию, шатался по зданию и уходил после занятий, забрав с собой черновики и наброски первокурсников, чтобы дома показать матери с отцом. Потом, устав от бессмысленного шатания, он устроился в том же учебном заведении натурщиком у третьекурсников, за что ему платили очень небольшие деньги. Он настолько привык к такому распорядку, что уже и сам верил в то, что идет в академию на занятия — самый настоящий синдром четырехногой курицы.

Я не знаю, на кого любил охотиться муж Мери и вообще мало что о нем знал, потому что он был не из тех, кто обязательно хочет дружить с ее друзьями. Да и вряд ли мы нашли бы с ним общий язык.

Годы замужества и рожденный в этом счастливом, как я понимал, браке ребенок сильно сказались на внешности Мери. И если бы не ее походившее на еврейское красивое лицо, я бы с трудом узнал в этой полной женщине свою бывшую коллегу. Сегодня ее сопровождал охотник, нахмурив брови и разглядывая посетителей клуба. Она бросилась ко мне с громкими криками радости и развела руки, из чего я понял, что и она действительно очень рада меня видеть.

— Ты совсем не изменился!!! Божечки, такой же пацан, каким я тебя помнила. И что это за дурацкая кепка!? — Она сорвала с меня бейсболку и пригладила мои растрепавшиеся волосы. — Нет, ты действительно не стареешь, или это освещение такое?

Я просто улыбался, потому что искренне был рад встрече с ней. Меня с Мери связывали воспоминания о молодости, у нас было много общих друзей, мест, куда мы ходили, и общее занятие. Она была одной из немногих, которые знали всю мою жизнь в лицах, знала тех, с кем я общался, встречался и делал первые попытки полюбить.

Первая моя любовь была, как и у многих, наверное, безответной. Мне было чуть меньше восемнадцати, и я влюбился в жену нашего соседа, Машу. Когда та смотрела на меня, весь мир переворачивался, а я потом не спал ночами, представлял себя с ней во всех позах, которые только видел в журналах и ставших тогда уже доступными для просмотра широким массам фильмах с пометкой ХХХ. Тогда я и подружился окончательно со своим зверьком. Потом моя любовь к Маше прошла, а привычка осталась. Но этот переворачивающий весь мир взгляд я долго еще вспоминал, как и ее слова о том, что еще будет в моей жизни та, кто сможет стать для меня человеком, которого я ждал всю жизнь. Я уверен: она тогда сказала это просто чтобы успокоить мое юное сердце и бунтующие мышцы. Но забыть этого не смог. У меня вообще очень хорошая память: я помню всё, что мне было сказано.

— Мы были сегодня на выставке, — с какой-то поддельной непринужденностью в голосе сказала Мери.

Я не стал уточнять, что это за выставка, она сама рассказала.

— Она выставила первые, неудавшиеся, обрезанные кадры пленок, проявленные и распечатанные в большом формате. Они молодцы, хорошая выставка получилась…

Они? Кто они? Может, у нее есть муж? А я об этом даже не задумывался. Значит, за то время, что мы не виделись, она успела выйти замуж. А почему я об этом не знал? Миллион общих знакомых, город один, в конце концов… Почему мы вообще случайно не сталкивались?

Но я быстро переключился с этих размышлений и вернулся к выставке. Во мне росло большое странное чувство, что-то среднее между гордостью и удовлетворением. Я знал, что она увлекалась фотографией, но никогда не мог себе представить, что она сможет решиться выставит свои работы на всеобщее обозрение. И даже не какие-то там обычные фотографии, а «испорченные». Сам я очень любил пленку и знаю, что камера обрезает или засвечивает снимок на первых кадрах. И мне действительно понравилась идея с «нулевым кадром».

В этот момент я понял, что есть некая странная закономерность: все женщины после расставания со мной как-то по-особенному реализовывали себя в жизни. Кто-то начинал рисовать, кто-то писать, а кто-то просто стремительно шел вверх по карьерной лестнице.

Со мной было иначе. Я после любого расставания оказывался между депрессией и страхом. Наверное, чувствовал какую-то вину за то, что прервал связь, за то, что человеку, возможно, больно из-за этого разрыва. И неважно, продолжительной ли она была или нет. Сознательно избегая вынужденных объяснений, я подолгу не мог сосредоточиться. Даже работа, без которой мне сложно было прокормить себя, давалась мне очень тяжело, но страх перед объяснениями был сильнее. Объясняться я вообще не люблю. Так случилось и с Алисой. Получается, все годы после расставания со мной она занималась чем-то серьезным. И уже не была такой неуверенной в себе девушкой, не боялась демонстрировать свои умения.

Я вновь испытал гордость. На меня снизошло какое-то спокойствие — из-за того, что я, к счастью, не оказался чем-то негативным в ее жизни. Не видев фотографий, я почему-то был уверен, что они стоят того, чтобы их показывать.