Плахта

* * *

У нас обычная семья. Я, муж и две дочери (пять лет и три года). Живем в Голосеевском районе города Киева в двухкомнатной квартире. Мой день расписан по минутам. Приготовить, накормить, постирать, вывести на прогулку. Прочитать перед сном сказку про трех медведей, в воскресенье испечь что-то к чаю. Муж окончил НАУ, который год лысеет и очень переживает по этому поводу. Работает на двух работах, чтобы прокормить семью. Я шестой год в декрете, в одном весе и в одном настроении. Материнство воспринимаю, как титанический труд и важную миссию.

Когда началась война, первым делом думали о безопасности детей и переехали к родителям в Андреевку. Как оказалось, в лапы врагу.

Поначалу громыхало со стороны Бородянки. Со временем через село потянулась танковая колонна в сторону Макарова и лязгала металлом около двух часов. Мы наблюдали из погребов и холодели от ужаса. Русские стреляли по домам из автоматов, видимо, метили территорию. Наш дом от дороги всего в трехстах метрах. На второй день расквартировались, обнесли единственный магазин и аптеку, расставили «Грады» и затеяли полномасштабный обстрел. Девочки истошно кричали, и от страха на лицах вздувалась кожа. Так бывает, когда случается ожег. Дети пытались забиться в любую щель и слезно просились домой. В детский сад. В свой многоквартирный дом. На край планеты.

С этого дня мы жили в погребе. На ночь пробирались в дом, отогревались. Трехлетней постоянно объясняла: «Доченька, если на тебя упаду сверху, не бойся. Это так и надо». Погреб у нас — на огороде в десяти метрах от дома, но, когда бежишь под «Градами» с ребенком на руках, десять метров удлиняются до точки Немо (в институте рассказывали о такой).

Воду носили из колодцев и экономили. Детей мыли раз в несколько дней. Сами только умывались. Продовольственные запасы подходили к концу. Силы тоже. Обстрелы не прекращались. Соседа взяли в заложники (палил из ружья по их дрону), другого ранили (разглядывал танковую колонну из окна). Вечерами, когда заливали себе глаза спиртным, палили по домам ради забавы. Я постоянно набрасывала план бегства, но опасалась ранений. Ведь как помочь раненому малышу?

Дети очень боялись. Младшая так тряслась, что, когда ее обувала, не могла натянуть сапожок (ножка ходила ходуном). Шарахалась любого звука. Стоило спрыгнуть коту с забора или соседу уронить ведро, тут же хватала за руку: «Мамочка, идем в подвал!» — невзирая на то, что минуту назад из него вышли.

В доме возле печки облюбовали с детьми уголок. В нем устраивались и читали любимые сказки. Младшая брала мою руку и крепко прижимала к своей щеке:

— Доченька, болит зубчик?

— Нет, боюсь, что плохой дядя будет стрелять прямо в рот.

Я не знала, что ответить и ощущала себя абсолютно голой. Каждую минуту ждала, что сейчас зайдут и разрядят обойму. На пятнадцатый день оккупации перестала есть и спать. А ведь раньше была спокойной и даже флегматичной. Любила бродить босиком по траве, прогулки в лесу, фотографировать на огороде высохшие зонтики укропа или кусты лекарственной календулы. С большим нетерпением ездила к родителям. В старой хате — деревянная неотапливаемая веранда, этакий холодильник. На нем хранят сваренные впрок каши и накрученные к празднику голубцы. В будке — собака. Дворняга, тявкающая по любому, даже самому незначительному поводу. Зимой — ранние сумерки, звезды, дровяной дым. Он такой нажористый и толстопузый, что можно есть прямо из дымохода. Посему с первого дня войны испытывала замешательство. За что? Почему? Что я сделала плохого? В чем провинились мои дети? В чем провинилась Андреевка?