Плахта

* * *

Я здесь родился, закончил школу и долгое время занимал пост редактора газеты, соответственно историю села знаю. Оно и не круглое, и не овальное. Неподдающийся описанию многоугольник. Вроде как человек в шапке-ушанке с поднятой вверх рукой. Улицы имеют привычные для украинцев названия: Вишневая, Молодежная, Шевченко. Центральная — Меля, но местные ее называют Шлях.

Андреевка постоянно кому-то принадлежала. То одному мечнику, то другому. Ее закладывали, перезакладывали, сдавали в аренду. Она переходила по наследству вместе с винокурнями, мельницами, полем, фруктовым садом и крепостными.

В ней дымил винокуренный завод. В церковно-приходской школе мальчишки зубрили историю Библии и ненавидели чистописание. Местный дьяк учил их пению, и вскоре, разобравшиеся в терциях стали выводить в церковном хоре. Их звенящие от чистоты голоса поднимались под купол и оседали каплями росы.

В селе проживали православные, римо-католики и евреи. Зерно мололи семь мельниц. В общественном амбаре хранились запасы ярового и озимого хлеба. В пожарной части — бочки с водой, многочисленные багры и лестницы.

Я живу с семьей в Коростене. Воспитываем с женой двух детей: дочке пять лет, сыну год и четыре месяца. Из Коростеня сразу пришлось уехать: между нашим городком и белорусской железнодорожной станцией Словечно всего девяносто километров.

Начиная с 27 февраля через Андреевку прошла первая колонна. Шли в сторону Макарова. Местные жители насчитали почти двести единиц тяжелой техники и сотню грузовиков. Всю эту информацию передали ВСУ. За первой прошла вторая и третья. Четвертая осталась.

В тот день, 2 марта, мы с братом встретились и поговорили. Ближе к обеду на главную улицу въехало два танка и гранатомет. Танки с ходу постреливали. Сосед стоял на огороде, ему оторвало ногу, и через пару дней бедолага умер. Не пропустили и дом брата: тот вышел с поднятыми руками. Даже успел сказать:

— Хлопцы, что вы творите? С кем воюете? Мы мирное население.

Его повалили на землю и взвели курок. Секунда, и нет человека. Танкист не удовлетворился, повернул дуло в сторону и стал потешаться над домом соседа. Мужчина выскочил в надежде договориться, но ему повезло еще меньше. Прежде чем расстрелять, долго и в охотку избивали. Хоронить не давали. Тела лежали под воротами всю ночь. Жены кричали в подушки.

В Андреевке стояли и кадыровцы, и буряты. Ходили слухи, что забирали девушек в услужение: те готовили, обстирывали, убирали, по ночам их насиловали. Постоянно рыскали по домам. Забирали еду, одежду, золото, зарились даже на пять гривен.

Больше недели мы жили в погребе. Я с женой и детьми, жена погибшего брата с двумя подростками, родители. Для согрева поставили буржуйку. Все время ощущал себя героем какого-то низкопробного фильма, а в голове отчетливо вертелась мысль: «Сейчас за мной придут. Как справится жена с двумя детьми?» Когда слышал короткие выстрелы — понимал, кого-то расстреливают. В такие минуты дочка взбиралась на колени и всхлипывала: «Папочка, ты не умрешь?»

Позвонить не было никакой возможности. В селе стояла специальная машина, реагирующая на любые сигналы. Одни связались с детьми, сказав единственное: «Мы живы», и им учинили показательное наказание. Обложили дом зажигательными пулями, а тушить не разрешили. Люди обреченно наблюдали, как родной дом превращается в четыре черные стены.

8 марта пошли с соседом (отцом четырехмесячного ребенка) договариваться о «зеленом коридоре». Начальник нас выслушал и попросил подождать. Мы отошли в сторону, а тот стал шарахать в воздух, что означало «нет». Решили уезжать на свой страх и риск. Прыгнули в машину, пробрались тихой улицей к болоту, за ним в Лозовку, из Лозовки — в село Червоная Горка. Его не коснулась война.

С 9 марта русские надумали забирать мужчин. Говорят, увели сорок семь человек. Большинство до сих пор так и не нашли.