Плахта

* * *

Я по образованию журналист, долгое время работала в газете «Крымская правда», поэтому говорить буду коротко и по существу.

24 февраля проснулась в 05:54 от странного звука. Совсем рядом — аэропорт Гостомель и ЖК «Ирпень». Видимо, запустили артиллерию. В 06:10 раздался звонок от бывшего мужа. Мы соблюдаем всевозможные дистанции, но по отношению к сыну — объединены. Он прохрипел: «Война!» и посоветовал собираться. Мои окна выходят на Варшавскую трассу и ресторан. Я выглянула и сразу поняла, что никто никуда не едет. Во-первых, плотная очередь из машин, во-вторых, в собственном авто капля бензина.

Бывший живет в семистах метрах, в частном доме. Было принято решение оставить сына у него. Там большой подвал, гараж и коллекция охотничьих ружей. Не нужно лететь по ступенькам с седьмого этажа и нырять в холодное необжитое убежище. Так я осталась одна и до третьего марта жила в коридоре. Когда в нем стало неустойчиво и зыбко, спустилась под землю. Сражения не прекращались. По городу разносились автоматные и пулеметные очереди, а внутри разливалось непривычное опустошение. Понимала четко: отныне имеем два варианта развития событий: либо прилетит, либо не прилетит.

Когда пропало электричество и в нашем подъезде перестал работать дверной магнит, испугалась по-настоящему. Появилась информация о кадыровцах, пересиживающих в лесу и шастающих по квартирам. В ту ночь пришлось спать с ножом. Перед этим долго тренировалась: прятала, доставала, «наносила» точный удар. Пыталась просчитать хоть что-то заранее и дать себе разрешение на убийство.

У меня было ложное представление об эвакуации, и выезд представляла так: автобусы подъезжают организованно, в них сплоченно заходят люди и едут в тихую жизнь. Никто этому не препятствует: пока военные меряются силами, цивильные освобождают им арену для поединка. На самом деле все вышло иначе. Уже в 10:00 на привокзальной площади собралась толпа, в разы превышающая ее размеры. Периодически задние ряды делали шаг по направлению к перрону, и стоящие впереди, зависали, как над пропастью. Подобная экзекуция длилась два часа, и все это время плакали маленькие дети. Впервые порадовалась, что моему сыну семь лет и его не нужно забавлять погремушкой и менять подгузник. Нечаянно затеялся дюжий обстрел, а мы — на открытой местности. Ни присесть, ни тем более лечь, прикрыв голову руками. Толпа держала плотно, клещами, и следовало быстро принимать решение: либо бежать в укрытие и попрощаться с мыслью об отъезде, либо оставаться под пулями. Сын впервые признался, что ему страшно. Я крепко сжала его плечики:

— Веришь, мне тоже, но мы обязательно справимся.

В стороне нашего дома прозвучал взрыв, и провода над путями пошли волнами. Опорные столбы выгнулись, видимо, собирались станцевать ламбаду. Военные сообщили, что пути обесточены и поезда не будет, но мы остались ждать.

В 13:00 подали пять купейных вагонов. Мужчины забрасывали детей, чтобы те не свалились в дыру между перроном и вагоном. Женщины за своими отпрысками пробирались чуть ли не на четвереньках. В нашем купе поместилось шестнадцать человек. Шесть детей — на верхних полках, десять взрослых — внизу. В коридоре не протолкнуться. Дойти к туалету означало ползти по головам, рукам, ногам. В Киев ехали недолго, тридцать минут, но за эти полчаса исчерпали весь воздух.

Десять часов провели в ожидании. Я сидела на полу, покуда полицейский не рассказал о зале повышенного комфорта для мам с детьми. Наконец-то подали поезд на Хмельницкий. В нем удалось лечь и уснуть. Утром, открыв чемодан, обнаружила сыновьи носки, штаны, толстовки, а для себя всего лишь гольфы-ботфорты и фен.