Плахта

* * *

Мы с мужем работаем в Буче на рынке (я продаю детские игрушки, он в охране), а живем в Блиставице. В тихом месте, окруженном прудами и ивами. Рядом церковь святой великомученицы Параскевы и сосновый, щедрый на грибы, лес. В конце февраля отправилась с пасынком Владом из Бучи в Блиставицу, чтобы отвезти продукты (курицу, яйца, картошку), но, когда возвращались, поняла: происходит что-то неладное. Позвонила мужу, и он посоветовал ехать через Мироцкое. Едва свернули, русский блокпост. Думала медленно сдать назад и объехать, но те начали обстреливать машину. Пасынок шепчет: «Выходим с поднятыми руками». Так и сделали. Медленно выползли, а над головой «чух-чух-чух». Кинулись врассыпную, стараясь петлять между деревьями, но пули оказались шустрее. Мне прострелили челюсть, Владу — ногу. Я спряталась за бетоном, пасынок — в метрах пятидесяти.

Просидела за бетоном минут двадцать, вроде бы все стихло, но, когда стала подниматься, снайпер прострелил руку. Дальше ничего не помню, видимо, потеряла сознание. Пришла в себя, когда уже стемнело. Ковыляю, выглядываю Влада, но его как водой смыло. Шла очень долго, и наконец-то увидела дом. Во дворе стоял белый джип, оказавшийся открытым, поэтому легла в него и уснула. В пять утра вышла хозяйка. Спрашиваю:

— Подскажите, где я? Дайте, пожалуйста, воды.

— Сейчас позову мужа.

На крыльце появилось двое: у одного в руке вилы, у другого — топор. Воды не дали, подчеркнув, что диверсантам не подают, и замахнулись своим «оружием». Была вынуждена отступать в лес и прятаться в овраге. Как назло, начались месячные.

Так прошло несколько суток. Спала сидя. Ела снег, а добравшись до какой-то коморки с хранившимися лопатами, напилась из собачьей миски. Периодически звонила мужу, но не могла связно рассказать, где нахожусь, покуда телефон не разрядился. Последующие дни, как в тумане. Дорога, дома, танки. Позже увидела двух женщин, опустилась перед ними на колени и попросила отвезти меня в Бучу. Они долго шептались, в итоге вывернули мое пальто на другую сторону, нацепили на рукав белый огрызок и окликнули русского. Тот протянул полхлеба. Я заплакала: «Зачем мне хлеб? Я жевать не могу».

Через шесть дней добрела до своего дома. Задеревеневшую от крови одежду пришлось разрезать, а «перелицованную» челюсть подвязать платком. Соседка помогла помыться и накормила перетертым супом. Вечером к нам зашли русские. Посадили в кресла, двое «держали на мушке», а восемнадцать человек выносили продукты, инструменты, кастрюли, черпаки. Из ушей вытащили золото. Из кубышки выгребли все деньги. Уходя, обстреляли машину. Это, видимо, у них вместо «спасибо» и «пока».

Восьмого марта пришел муж. Он тоже долго добирался из Бучи и даже побывал в плену. Сидел привязанный к БТРу, с пакетом на голове, а командир стрелял в воздух и переспрашивал: «Точно идешь искать жену? Точно-точно?»

Месяц мы прожили в оккупации. Русские приходили каждый день. Как-то раз явились молодые, и мы взмолились о помощи. Они обкололи плечо, попытались залезть в рану, но пулю достать не смогли. Зато оставили антибиотик.

30 марта рашисты начали собираться, грузить награбленное и уезжать. Первого апреля еще перестраховались, а второго отправились в Бучу за медицинской помощью. Опять-таки пешком. В больнице никого не оказалось, и нас перенаправили в Романовку. Вскоре сделали операцию. За ней — вторую. Требуется третья, но пока нет средств. Раздробленные зубы сгнили, и до сих пор моя челюсть выглядит, как у хомяка.

Вадика так и не нашли. 3 марта его видели на дачах. Он просил воды и помощи. Мужчина вынес воду и бинты, но начался обстрел, и тот скрылся, оставив раненого под открытым небом. Когда вернулся, парня уже не было. По последним данным, находится в Курске, в плену.