Плахта

* * *

За неделю до начала войны ощущала потребность уехать и обращалась ко всем друзьям с просьбой составить компанию. Никто не поддержал мой порыв, но чемодан все-таки приготовила. Сложила в него консервы и теплые штаны.

В пять утра брат попросил встать и выглянуть в окно. Я раздвинула шторы, а там зарево. Полыхает Гостомель. Набросила куртку, с трудом попала в сапоги, выбежала в холл, а там уже собрались соседи. Многие женщины с носовыми платками. Мужчины со строгими натянутыми, как на подрамник, лицами. Поначалу молча наблюдали за кружащими в небе вертолетами (издалека те казались колорадскими жуками) и считали. Кто-то сбился на двенадцати, у кого-то получилось двадцать пять. Вдруг из грузовой кабины — черные точки. Кричу:

— Смотрите, бомбы!

Сосед, живущий справа, успокоил:

— Нет, это десантники.

Не расходились до семи утра. Мужа не будила, опасаясь за его сердце. Месяц назад он перенес инсульт.

Многие из дома выехали сразу. Мы остались. Как жили, вспоминаю с трудом. Перед глазами — кадры и короткие фрагменты. К примеру, возле нас установили «Смерчи» и лупили из них часами, обстреливая Ирпень. Короткий перерыв на обед, и вступали автоматы Калашникова. Еду готовила ползком, боясь разогнуться. Наливаю суп маме, мужу, себе, она возьмет две ложки и жалобно так:

— Дай хлебушка.

— Мама, хлеба нет.

— Ну, пожалуйста, ну что тебе стоит? Хоть кусочек.

Мама 1937 года рождения. Она хорошо помнит Великую Отечественную войну. Рассказывала, как на бегу немец достал из кармана длинные шоколадки. Почему-то думала, что русские окажутся такими же: в руках — не оружие, а черный шоколад.

Или стоим с соседкой, а над головой — истребитель. Ревет, как сто товарных поездов. Я ринулась бежать, но промазала и влетела в стену. Соседка упала на землю ничком. Мы ее с трудом отодрали. Как приклеилась. А самолет летел не просто так. Он сбрасывал бомбы.

Через две недели объявили зеленый коридор. Мама ходит с большим трудом, поэтому подсадили ее в соседскую машину, а сами побежали к автобусам. Увиденное на улицах ошеломило. Город за период войны, как подменили. Он постарел на сто лет. Исхудал, подурнел, осунулся. Мы бежали под пулями. Ноги не слушались. Казалось, на них пудовые гири. В итоге на автобус опоздали, и мама уехала без нас. Это было трагедией.

Возле мэрии встретил человек по имени Леонид. Оттопырил карман, а там какие хочешь успокоительные. Он носил их с самого первого дня и щедро раздавал всем напуганным:

— Вы откуда?

— С Тарасовской.

— Туда возвращаться нельзя. Оставайтесь в больнице.

Делать нечего, остались и прожили в ожидании эвакуации двенадцать дней. В больнице находилось много людей. Инвалиды, потерявшие кров и пережидающие худшие времена. Заправляла Трофимовна, диетсестра. Она готовила для всех и разливала по стаканам суп. Кипятила воду. К чаю — галетное печенье.

Один из самых тяжелых моментов — прилет мины на больничный двор. В результате стекла пискнули и переродились в пыльцу. Уши заложило будто ватой. В приемном отделении лежала бесхозная парализованная бабушка, замотанная в тряпки. Ее привезли родственники и, не сказав никому ни слова, оставили. Бабуле было очень холодно, и она беспрерывно шевелила своими синими окровавленными пальцами. Глотнув чая, мурлыкнула:

— Доченька, спасибо, мне сразу стало тепло. Пожалуйста, выбери из головы осколки.

Старушка находилась у окна, и вся стеклянная пыль в момент удара рухнула ей на голову. Запорошила платок, забралась в морщины. В нескольких местах разорвала ткань, спряталась в ушных складках. Я выбирала долго, выуживая по одной стеклянной капле, и плакала. Она пыталась меня утешить:

— Доченька, ерунда все это. Главное, чтобы поскорее закончилась война.

Под больничными окнами простаивала машина с надписью «Груз 200». Рядом — открытый морг и стая каркающих ворон. Птицы кричали нервно, имитируя лисьи и волчьи голоса. Бывало, сирену скорой помощи. Эта картина угнетала, а еще мартовская слякоть, вонь, рашисты со своими танками и горланящее воронье. Опосля говорила мужу: «Если останусь жива, никогда не буду жить там, где находятся эти взъерошенные птицы».

31 марта Буча превратилась в тихую и заплаканную. Перед отъездом забежали домой. Дверей нет. Орки украли новый чемодан, а вот шубу почему-то оставили. Вытащили из комода упаковку трусов, и тут же забраковали (трусы у меня хлопковые, без кружев). После отъезда две недели ни с кем не разговаривала и неделю вообще не ела, похудев на двенадцать килограммов.