Комендантский час

1

Зима удалась…

В первозданной белизне тонет горизонт. Низкое солнце матовым шаром проглядывает сквозь дымку облаков. Лучи от него — такие же матовые, почти незаметные. Косо падают в окна, скользят по стенам. Вот высветили сумеречный угол, будто комок снега прилепили.

А снег такой сыпучий, невесомый, что кажется — стоит сделать хотя бы шаг, и всколыхнется, встанет в морозном воздухе взвесь прозрачной снежной пыли.

Вечерами малиновый околыш заката горит на белых шапках крыш. А за домами, в оврагах и лощинах, лежат густые синие тени. С каждой минутой они увеличиваются, ползут к востоку, откуда, гонимая попутным ветром, неотвратимо надвигается ночь. Она является за солнцем, и звезды, дрожащие и яркие, несмотря на ранний час, устилают её путь.

Тени сливаются воедино, и недосягаемо высокое небо словно отражается на снегу. Снег еще пуще синеет, искрится на изломе сугробов. И странно: свет будто льется не сверху, а излучается снизу. И верится: развороши податливый снежный пух — засверкают под ним звезды…

Такая морозная звездная ночь застала Анатолия Степановича Сучилина в пути, за рулем собственного автомобиля. Нужда ехать по вязкой, плохо очищенной дороге была вызвана полученной телеграммой. Старший брат Сучилина, Михаил, срочно вызывал его в родное село, к матери.

Причина не была указана в телеграмме. Но текст её, тревожный, просящий, говорил сам за себя, и Анатолий Степанович, отложив дела, немедленно выехал. Он предупредил руководство треста о вынужденной отлучке, сделал необходимые указания своему заместителю.

Перед тем Анатолий Степанович озабоченно метался по квартире, не зная, что захватить с собой. У жены он не спрашивал совета. Антонина Петровна всегда была против поездок к свекрови. Сын Алексей, студент, деревню не любил. И только дочь Светлана просила отца взять её с собой. В другое время он, возможно, уступил бы. Подумаешь, день не сходит в школу — Светлана заканчивала десятый класс. Но телеграмма… Мало ли что его ожидает. Матери скоро восемьдесят, давно на здоровье жалуется. И готовым он должен быть ко всему…

Но — чем дальше от города, тем всё меньше тревоги на душе Анатолия Степановича. Застанет, обязательно застанет он мать не только живой, но и не более хворой, чем обычно. И если и связана телеграмма с ней, то лишь потому, что надо разрешить какой-то вопрос, что-то обсудить… Сын есть сын.

Анатолий Степанович повеселел, сбавил и без того невысокую скорость.

Не иначе что-то донимает мать, и хочет она с ним, младшеньким, посоветоваться. Мишка, правда, под боком, но он, Анатолий — человек иного склада. И то верно. Не тягаться старшему брату с ним. Как работал Михаил в колхозе, так и работает. Дальше тракториста не пошел. И если уж по совести, то что он может посоветовать со своим кругозором? Что в жизни видел, на какой пример может сослаться? Если б не базар — и в город бы ни разу не вылез. Тяжел Мишка на подъем. Ну, ошелевал себе дом, баньку отстроил, огород посадил. Эка невидаль на селе. Через пару лет — пенсионер. А дальше что? Копаться в огороде и нянчить внуков? Да и те тоже в городе при родителях, то бишь Мишкиных детях.

Э-э, покрутился бы ты, братик, в городе. Там смекалка особая требуется. Умение жить — великая штука. Не каждому дано это постичь. Лично Анатолий Степанович считает, что он постиг. Во всяком случае, в люди выбился. И новый «жигуленок», и высокая должность в тресте, и прочные связи с нужными людьми не пришли к нему сами собой. И если бы не этот дар, не это редчайшее свойство — умение жить, — не видать бы ему ничего. А теперь что? Теперь, как говорится, преумножай достигнутое. Почивать на лаврах рано, да и рискованно. Без сомнения, есть такие, что зарятся на его положение. Ну уж дудки. Не такой Анатолий Степанович простак, чтобы потесниться. Своего не уступит. И не только не уступит, но и…

Трудно начинать с нуля. А в положении Анатолия Степановича можно рискнуть. Правда, чем выше, тем уже и круче лестница восхождения. Но попытка не пытка. Люди на последнем дыхании и то карабкаются, гребут под себя. А уж он-то еще хоть куда. Полвека — не тот возраст, чтобы останавливаться на достигнутом.

Анатолий Степанович окончательно пришел в отличное расположение духа, будто ехал на свадьбу или именины. Почти не смотрел на дорогу — кого там еще черт вынесет навстречу в такую пору! — а оглядывался по сторонам, любуясь наметенными вдоль шоссе сугробами, скрывающими редкий кустарник, деревьями с поникшими от снега ветвями, темными скирдами соломы, похожими на пустые бараки.

«Хорошо!» — восторгался Анатолий Степанович.

Ему, выросшему среди природы, особенно близка и понятна красота русской зимы.

Заглушить бы сейчас двигатель — и в снег, такой еще чистый, неуловимо пахнущий чем-то далеким, незабываемым.

Анатолий Степанович едва удержался. И то из-за боязни, что потом не удастся завести мотор. Но все же как хочется зарыться лицом, всем телом в сверкающее, сияющее мириадами точек чудо и лежать затаив дыхание, чтобы ни одна из них не растаяла, не погасла.

Анатолий Степанович даже застонал от блаженства. А что? Он иногда снисходит до сентиментальности. Она — как отдушина, как разрядка. Но прилив подобного восторга с ним еще не приключался.

И — Анатолий Степанович вдруг почти искренне уверовал, что сияющие крупинки снега — люди. Все-все — люди, населяющие землю. И хотелось, мучительно хотелось думать, что в эту чудесную звездную ночь они все, как один, счастливы, не отягощены заботами, не придавлены горем.

«Милые вы мои, — растроганно шептал он. — Не делать бы нам друг другу пакости, не мотать бы попусту нервы — как чудесно бы тогда жилось. И были бы мы всегда такими красивыми, чистыми, как сейчас».

Анатолий Степанович вздыхает, и саркастическая усмешка пересекает лицо, еще миг назад полное умиления.

Долго надо ополаскивать всех, чтобы смыть грязь. Он уверен. Не существует людей с кристально чистой совестью. Может, и были, да вывелись. А если и попадутся такие, то недолго им слепить глаза другим своей непорочностью.

Анатолий Степанович опять вздыхает. Вон как снегу недолго сиять девственной белизной, так и человеку своей незапятнанной совестью. Покроется его душа пленкой равнодушия, очерствеет, озлобится. Благо — если еще удачником окажется. А если нет? Не видать ему тогда никакого просвета в своем бренном существовании: одни заботы да житейская канитель. И уж никогда не впадет он в лирику…

Сучилин сокрушенно покачивает головой, глядя на снег. Он знает: злые ветры, несущие черную пыль, не сегодня завтра загрязнят, скомкают белое одеяло. А коварная оттепель пронзит его дырами, слизнет слой за слоем, и — возьмется он порами да морщинами, как дряблое старушечье лицо.

Да. Ничто не долговечно в мире. А чистое и светлое — тем более.

Анатолий Степанович Сучилин предпочитает быть средненьким. В смысле человеческой натуры, разумеется. Не нужна ему никакая кристальность. Не для него это. Но и подонком никогда не был и не будет. В общем, не светлый, не темный, а так — серенький. Определение не ахти какое приятное, но он им вполне довольствуется. И жить спокойнее, и шишек меньше. Больно грамотных чаще всего щелкают по носу.

«И поделом, — рассуждает Анатолий Степанович. — С ретивых та́к и сбивают спесь. Хочешь быть умнее всех — получай!».

Задумавшись, едва не прозевал поворот, не заметив утонувшей в снегу указатель.

При въезде в село — невольно тормозит. Когда еще выпадет случай прокатиться по такому волшебству.

Анатолий Степанович распахивает дверцу, возбужденно сигналит.

Колоколом нависшее небо — встревоженно гудит, звенят о ледяной купол промерзшие звезды, и белый завораживающий мир гасит высокое эхо.