...Да поможет мне бог

19. Понедельник, 23 июля, 9.50 утра

— Сегодня прохладнее, куда прохладнее, — сказал Лэрри. Он с небрежным видом прошел через весь кабинет к окну, отодвинул занавеску и, прижавшись лицом к стеклу, посмотрел вниз. — Отсюда даже улицы не видно. Какой это этаж?

— Тридцать первый.

— Высоко прыгать, а? — спросил Лэрри.

Спенсер сел за письменный стол.

— Давай поговорим, Лэрри. Давай разберемся.

Лэрри обернулся.

— Не знаю почему, но я никогда не мог привыкнуть к кабинету, хотя и пытался. Чем роскошнее кабинет, тем больше он на меня давит. Когда-то в Детройте я располагался в комнатушке, дверь которой открывалась в любую сторону. Это был единственный кабинет, где я чувствовал себя хорошо. Потом я получил кабинет чудовищных размеров, с письменным столом красного дерева и с отраженным освещением. Я переступил его порог раз или два — не больше.

— Мне нужно место для работы, — сказал Спенсер, — и я люблю, чтобы оно было более или менее уютно. Вот и все.

Лэрри улыбнулся.

— Счастливчик! Никаких психологических джунглей, никаких противоречий! Ты возмутительно здоров.

— Хорошо же ты знаешь меня! — сказал Спенсер.

Эти слова, кажется, наконец расшевелили Лэрри. У него что-то промелькнуло в глазах.

— Мы хорошо знали друг друга, не так ли? В молодости все значительно проще, все на виду. Позднее человек замыкается в себе и узнать его так же трудно, как решить ребус.

Многое можно было бы сказать по этому поводу, но Спенсер предпочел воздержаться.

— Я хотел поговорить с тобой о... — начал он, с трудом сдерживая нетерпение, но Лэрри перебил его:

— Ты знаешь, где Луиза?

— Нет.

— Я думал, что она, возможно, звонила тебе.

— Нет, не звонила.

— Домой она не возвращалась. Когда я уходил, ее не было дома.

«Люди уходят и больше не возвращаются домой, — подумал Спенсер. — Должно быть, это какая-то прилипчивая болезнь. Я уверен, что у нее есть даже какое-нибудь весьма звучное специальное название: комплекс исхода, новый вид неврастении, эскапизм в его обостренной форме... Это уже начинает надоедать».

— Мне бы хотелось, чтобы она никогда не возвращалась, — заявил Лэрри. — Если она хочет бросить меня, пожалуйста. Я буду только доволен. Так ей и передай. Мне это осточертело. Она мне осточертела. Я вообще не должен был на ней жениться — вот в чем моя ошибка...

— Перестань!

— Ей следовало выйти замуж за тебя, — тяжело дыша, добавил Лэрри визгливым голосом. Он подошел к креслу в дальнем углу комнаты и сел.

— Давай на время забудем о Луизе, — совершенно спокойным тоном предложил Спенсер. — В другое время я готов говорить о ней и о нас сколько тебе угодно. Но сейчас, Лэрри, я очень хочу выяснить, могу ли я на тебя рассчитывать. Мне нужно задать тебе несколько вопросов.

Лэрри пошевелился в кресле и отвернулся от Спенсера.

— Вчера ты сказал мне...

Лэрри немедленно прервал его:

— Мало ли что я сказал тебе вчера! Не все надо было принимать всерьез. Я даже не помню всего, что говорил.

— А я помню.

— Еще бы! — усмехнулся Лэрри. — Ты был трезв, а я пьян. Пьяный не вполне владеет своим умом и телом. Он шатается, что-то бормочет, кое-что выбалтывает, а в общем представляет собой отвратительное зрелище, Ты был трезв и еще раз доказал свое моральное превосходство.

— Ну, хорошо, хорошо, — сказал Спенсер. Ему пришлось сделать короткую паузу, чтобы подавить свой гнев. — Сначала ты говорил довольно разумно — хотя и странно, но логично. Ты испугал меня.

— Да?

— Ты клонил к тому, что я, мол, обманул тебя, обвел вокруг пальца, что я коммунист. Ты в самом деле веришь, что это так?

Лэрри повернулся к Спенсеру и взглянул на него.

— Ну, предположим, что такая мысль пришла мне в голову.

— Но как же это возможно? — Спенсер встал. — Ты был вот здесь, у меня в кабинете. Ты видел, как я печатал письмо в комиссию. Я объяснил свой замысел. Сначала ты возражал, потом...

— Знаю, знаю, — перебил Лэрри. — Ты уже говорил вчера. — Криво улыбаясь, он взглянул на Спенсера. — Как видишь, кое-что я все же помню. — Но затем улыбка исчезла и глаза его стали холодными. — Предположим, что ты коммунист, — я сказал «предположим», и только. Я ни в чем не обвиняю тебя. Предположим, ты красный и знаешь, что до тебя добираются. Разве это не чертовски ловкая штука — написать письмо и сделать меня свидетелем? В политике я олух, и ты это знаешь. Ты придумываешь свою комбинацию, а я как раз тот сумасшедший, который может согласиться на подобное идиотство. Вот здесь-то ты и проявил свою ловкость, потому что нигде на свете тебе не найти другого человека, который пошел бы на такую сделку. Ну а если тебя схватят, ты предъявишь им письмо, которое сам написал. Я буду свидетелем. Остальное просто.

— А не проще ли мне верить? — спросил Спенсер. Голос его дрогнул; он сейчас не чувствовал ничего, кроме горечи. Он вспомнил один далекий день. Ему было пять лет. В тот день куда-то исчез его маленький белый терьер — первое теплое, живое существо, которое принадлежало ему и которое он любил. Ему хотелось тогда кричать от горя.

Он прогнал это воспоминание.

— У тебя есть копия письма? — спросил он.

Телефон на столе зазвонил, но он не обратил на звонок никакого внимания.

— Есть, — ответил Лэрри.

— Ты не показывал его агентам ФБР?

Лэрри опять улыбнулся:

— Не говори глупостей, старина. Я никогда так не поступлю, если ты не дашь мне разрешения. — Телефон снова зазвонил. — Ты не хочешь отвечать на звонок?

Спенсер покачал головой, но в это время открылась дверь и в кабинет заглянула Мэри.

— Прошу прощения, мистер Донован. Звонит мистер Страйкер из Лестер Гровс.

— Хорошо, Мэри, спасибо. — Он подошел к столу и взял трубку. — Хелло?

— Говорит Дэн Страйкер. Простите, мой друг, что я беспокою вас. По-видимому, у вас совещание?

— Это неважно.

— Мистер Уилсон очень просил меня как можно скорее связаться с вами. Речь идет о вашингтонском контракте. Я имел возможность переговорить по этому поводу с мистером Уилсоном. Боюсь, что он не разделяет вашей точки зрения, Спенсер, отнюдь не разделяет. Он целиком доверяет Спайксу, который, кстати, находится в Вашингтоне, на месте. Мистер Уилсон склонен согласиться с рекомендацией Спайкса и нанять Эшбери.

— Позвольте мне самому переговорить с мистером Уилсоном.

— Его нет в конторе, — ответил Страйкер. — Боюсь к тому же, что это бесполезно и вообще слишком поздно: он уже дал указания Спайксу.

Спенсер глубоко вздохнул:

— Понимаю.

— Я очень сожалею, мой друг, — сказал Страйкер. — Я знаю, как вы себя чувствуете, и не могу сказать, что торжествую, добавляя ко всем вашим неприятностям еще одну. Но мистер Уилсон — хозяин... Вы слушаете?

— Да.

— Он просил меня передать, что прекрасно поймет нас, если при сложившихся обстоятельствах вы предпочтете... э-э... освободить себя от всяких отношений с фирмой «Алтуна миллз». Он будет очень огорчен, но мешать вам не станет.

— Я очень ценю это, — ответил Спенсер. — Передайте мистеру Уилсону, что я ценю его необычайную доброту.

— Он всегда был очень высокого мнения о вашей работе, мой друг. Надеюсь, вы понимаете...

— Спасибо, что позвонили, Дэн, — резко сказал Спенсер. — Я сообщу вам о своем решении, — и он положил трубку, не дожидаясь ответа Страйкера. — Ну вот и «Алтуна миллз» уходит.

— Что случилось? — спросил Лэрри.

— Один из моих клиентов. Мы поспорили относительно кандидатуры адвоката в Вашингтоне. При нормальных условиях моя рекомендация была бы принята. Уилсон всегда слушался меня. Ну а сейчас он напуган. Фирма хочет, чтобы я ушел.

— Из-за...

— Да.

Спенсер все еще стоял у телефона. Он вынул из коробки сигарету и зажег спичку.

— Я не жалуюсь, Лэрри. Я сам навлек на себя беду. Я знаю, что делаю, и знаю, почему так делаю. Ты можешь считать мои рассуждения примитивными, но я верю, что правда есть правда, а ложь есть ложь и что они несовместимы. В нашей повседневной жизни мы привыкли лгать и придумывать для лжи моральные оправдания. Мы обходим острые углы, уступаем своим слабостям, называя их, чтобы оправдать себя, «слабостями человеческими». Я не думаю, Лэрри, что это определение справедливо. Я бы, пожалуй, скорее назвал их проявлением животного начала, так как именно своей неспособностью разобраться, где правда, а где ложь, животные более всего отличаются от людей.

Спенсер видел, что его слова не произвели на Лэрри никакого впечатления — он томился и ерзал в кресле. Но Спенсера это не трогало. Наступил момент, когда он еще раз должен был доказать самому себе, что поступил правильно. Его мысли вернулись к тем дням после смерти Гордона Беквуда, когда он, оцепенев от отчаяния и считая, что не выполнил своей задачи, почувствовал себя банкротом, замкнулся в себе, избегал смотреть людям в глаза. Он был адвокат, и закон требовал от него, чтобы он поддерживал правду и осуждал неправду. А он оказался беспомощен и допустил, чтобы правду убили, а неправда восторжествовала. Но затем его настроение стало постепенно улучшаться, ибо он начал понимать, что все случившееся — сигнал к действию, действию совершенно определенному. Он не должен допустить, чтобы с кем-либо повторилось то, что сделали с его другом. Он собирался написать ряд статей для журналов, выступить с речами по радио и телевидению, но потом понял, что этого недостаточно. Статьи прочтут те, кто уже убежден в его правоте, а речи его не станут слушать или тут же забудут. Нужно сделать что-то большее. Нужно доказать людям, что все, что произошло с Гордоном, может произойти с любым из них, столь же невиновным, как Гордон. Именно в то время он подумал, что это может случиться и с ним самим, и попытался представить себе, как бы он поступил при таких обстоятельствах. И тогда-то он понял, что наконец набрел на идею, которую искал.

Спенсер, по-видимому, не сознавал, что думает вслух. Только сейчас, умолкнув, он заметил, что в комнате стало тихо.

— Остальное тебе известно, — сказал он, взглянув на Лэрри.

Лэрри сидел спиной к нему, перекинув ноги через ручку кресла.

— А почему ты так уверен, что Беквуд был невиновен? — спросил он.

— Несколько недель назад я ответил бы тебе вопросом на вопрос, — подумав, сказал Спенсер. — Я спросил бы тебя: а почему ты уверен, что я невиновен? Боюсь, что теперь я должен дать тебе подробное объяснение, а я почти ничего не могу сказать, за исключением того, что верил в Гордона и что нигде, абсолютно нигде, не была доказана его виновность.

— Я верю тебе на слово, — сказал Лэрри, продолжая сидеть спиной к Спенсеру.

— Но в этом нет необходимости, — ответил Спенсер. — Спроси ФБР. Ведь ФБР — это учреждение, которое должно собирать факты и не имеет права заниматься ничем другим, кроме фактов. В течение двух лет оно вело расследование по делу Гордона и ничего не нашло.

— А что может ФБР найти о тебе?

— Ничего.

— Ну так чего же ты боишься? — Он снял ноги с ручки кресла и встал.

— Никаких фактов в деле Гордона не было, а посмотри, что с ним сделали.