...Да поможет мне бог

21. Понедельник, 23 июля, 6.30 вечера

На обеденном столе среди необычно обильной почты Спенсер нашел записку от Эммы:

«Мистер Донован, у меня заболел муж, и я боюсь, что вам придется подыскать другую прислугу. Работа у вас была приятная, и мне очень жаль уходить. Вы должны мне два доллара. 25 центов я вычла за разбитый стакан, так что за вами остается 1 доллар 75 центов. Да благословит вас бог.

Эмма».

Сначала это послание удивило его. Почему Эмма не повидалась с ним и почему ей не продолжать работу после выздоровления мужа? Затем он вспомнил, как странно она вела себя сегодня утром, и все понял. Она работала у него довольно долго — пожалуй, свыше пяти лет. Между ними установились вполне нормальные отношения, но сейчас, видимо, это не очень много значит. Сорок восемь часов газетной травли без особого труда перевесили пять лет добрых человеческих отношений.

Он собрал письма — их было около двадцати. Раньше он никогда не получал столько писем по домашнему адресу. Насколько он мог определить, счетов среди писем не было — сегодня только двадцать третье число. Адрес на некоторых конвертах был написан одним и тем же, каким-то детским почерком. Он перенес почту на свой письменный стол, вскрыл первый конверт, вынул из него лист плотной почтовой бумаги и еще до того, как начал читать, понял, что содержалось в письмах. В глаза ему бросились гнусные слова, написанные печатными буквами, и столь же гнусные порнографические рисунки; на нескольких страницах монотонно повторялись одни и те же непристойные выражения. В письме из женского экскурсионного клуба в Нью-Джерси неизвестная отправительница, не пожелавшая сообщить свой адрес, предлагала ему деньги на поездку в Россию в один конец; в других письмах, дышавших ура-патриотическим негодованием, его называли паршивым евреем; в своем письме (на этот раз подписанном) некий священник — обладатель мелкого, красивого почерка — призывал его раскаяться, отрешиться от дьявольских соблазнов и вернуться в лоно веры.

Письма в беспорядке валялись на столе Спенсера. Еще не все они были вскрыты. От них поднималось ядовитое, удушливое облако злобы. Взрыв бешенства... Спенсеру однажды уже довелось его видеть, но сейчас он был направлен против него самого, и удар оказался неожиданным. Вот так же сидел перед своим письменным столом Гордон Беквуд — у окна, из которого потом выбросился. И он изведал то же самое, нет, большее, значительно большее.

«Это только начало, — с горькой усмешкой подумал Спенсер, а может быть, сказал вслух. — В сущности, все направлено не против меня, а против кого-то созданного мною. Все сделал я сам, я сам все навлек на себя».

Он взглянул на часы, стоявшие на столе: они показывали семь часов десять минут. Он должен был что-то сделать в семь пятнадцать, но не мог вспомнить, что именно, и позвонил в бюро обслуживания. Семь часов пятнадцать минут... Дежурная ответила, что ему часто звонили по телефону, причем некоторые просили кое-что передать, но она не станет повторять этих оскорбительных и просто непристойных слов. Она отказалась их слушать. Конечно, никто своего имени не назвал. Девушка замялась.

Спенсер вспомнил: в семь пятнадцать по третьему каналу выступят по телевидению Уолт Фаулер и сенатор Куп.

— Я разговаривала с конторой, — снова донесся голос дежурной, — они считают, что вам было бы лучше сменить номер телефона на секретный. — Затем она с возмущением добавила: — Мы не обязаны выполнять поручений, подобных сегодняшним. Ну что ж, мистер Донован, сейчас вы дома. Сообщите нам о своем решении.

— Хорошо, — ответил Спенсер. Он придвинул кресло поближе к телевизору и включил аппарат. Экран осветился, и после недолгого мелькания изображение приобрело отчетливость. Сначала показали короткий фильм о дорожной катастрофе, в которой погибло двое — красивая блондинка с артистической внешностью, по-видимому мать, и ее маленький сын. Диктор читал рекламное объявление о новом типе автомобильной шины. Затем появилась сама шина. Она постепенно увеличивалась, пока марка фирмы, изображенная на ней, не заполнила весь экран. Потом появилось лицо, и Спенсера поразило сознание, что это лицо Уолта Фаулера, крупное и импозантное, и что оно находится здесь, прямо перед глазами, у него в гостиной.

Несколько хриплым, но, несомненно, приятным голосом Фаулер начал читать последние известия. Спенсер вспомнил, как одна из его случайных знакомых назвала голос Фаулера страшно возбуждающим и мужественным. Журналист сидел в каком-то кабинете и говорил сухим, деловым тоном. Ему, наверно, лет сорок пять, подумал Спенсер, но на вид он моложе. Вообще-то у него довольно красивое лицо, внушительный лоб... хотя нет, лоб, пожалуй, только кажется внушительным из-за убегающей назад линии волос.

Выражаясь проще, Фаулер лысел. У него был большой, красиво очерченный, быть может, недостаточно волевой рот и маленькие глазки под пышными бровями. Повышая голос — ему не следует повышать голос, подумал Спенсер, а то он сразу становится писклявым, — Фаулер сообщил несколько, по его словам, известных только ему новостей; это были сведения не первой важности — о предполагаемом перемещении послов и возможном кандидате на один из высоких правительственных постов. По утверждению Фаулера, он получил информацию «из обычно достоверных источников». Затем он объявил, что после короткого вступления представителя фирмы, финансирующей данную программу, выступит любезно согласившийся участвовать в этой передаче известный друг народа — сенатор Аарон Куп, который, основываясь на последних скандальных разоблачениях, будет говорить о растущей опасности коммунизма.

На экране снова появилась шина. Господин с печальными глазами породистой собаки и с рвением откормленного и высокооплачиваемого коммивояжера объявил, что долг каждого, кто любит свою жену и детей, состоит в том, чтобы отправиться в ближайший магазин и купить новую, трижды безопасную шину, только что поступившую в продажу.

— Ну а теперь, друзья, — сказал Фаулер, — перед вами выступит наш гость — один из наиболее выдающихся членов сената США. Взгляды этого государственного деятеля по вопросам внешней и внутренней политики, высказываемые им обычно в самой решительной форме, общеизвестны. Сенатора Купа часто называют противоречивой фигурой, но так утверждают лишь те, кто по каким-то тайным, зловещим мотивам отвергает его страстную и непримиримую политику борьбы с красной опасностью. Друзья, перед вами ваш друг, великий американец сенатор Аарон Куп!

Круглое лицо сенатора сияло улыбкой, обнажавшей мелкие белые зубы.

— Спасибо, Уолт, — сказал он. — Спасибо за весьма благожелательную и незаслуженную рекомендацию. Рад быть сегодня здесь, всегда рад возможности побеседовать с вами. — И он непринужденно положил правую руку на спинку стула Фаулера.

— А теперь, сенатор, если вы не возражаете, перейдем к делу. К сожалению, наше время ограничено.

Сенатор с готовностью кивнул головой.

— Спрашивайте меня о чем угодно, Уолт. — И скромно добавил: — Конечно, в разумных пределах.

— Разумеется, сенатор. Так вот, на днях, если не ошибаюсь, в воскресенье, вы сделали заявление...

— В субботу, — поправил Аарон Куп. — В субботу утром...

— Прошу прощения, сенатор. Конечно, в субботу утром. Вы имели беседу с одним из корреспондентов агентства Юнайтед Пресс относительно...

— Да, я разговаривал с Фредом Мейерсом, — сказал сенатор, — это мой старый друг. Он обратился ко мне с несколькими вопросами, и я постарался на них ответить.

— Совершенно верно, сенатор. — В голосе Уолта Фаулера послышались нетерпеливые нотки. — Вы комментировали недавнее разоблачение одного нью-йоркского адвоката, симпатизирующего красным.

Сенатор поднял левую руку.

— Видите ли, мои замечания более или менее касались общего положения в стране, а не какого-нибудь отдельного случая. Да, кстати, ведь вы были тем человеком — и я рад, что могу упомянуть об этом, если вы, Уолт, позволите, — вы были тем лицом, которому принадлежит львиная доля в... гм... последних событиях.

— Благодарю вас, сенатор, — ответил Фаулер, поворачиваясь лицом к зрителям. — Друзья, я должен пояснить, что человек, занимающий такое положение, как сенатор Куп, и известный к тому же высочайшей порядочностью, естественно, не желает называть имена перед широкой публикой.

— Я просто хочу быть справедливым, — послышался голос сенатора.

— Однако, — продолжал Фаулер, — я газетчик, и считаю своим долгом указывать на определенных лиц, которые, по-моему, представляют потенциальную опасность для нас с вами. Как вы на это смотрите, сенатор?

Аарон Куп опустил глаза и, взвешивая каждое слово, хотя явно читал заранее подготовленный текст, сказал:

— Я полагаю, что любое лицо, представляющее опасность для интересов Соединенных Штатов, — добавлю, что при этом необходимо учитывать и положение, занимаемое этим лицом и могущее быть использованным во вред интересам Соединенных Штатов, — любое такое лицо должно, по-моему, подвергаться проверке со стороны федеральных властей, а если это будет необходимо, — то и преследованию в уголовном порядке.

— А вы согласны, сенатор, что видный адвокат, который завоевал известность, будучи юрисконсультом политически важных лиц, адвокат, чьи речи и публичные выступления распространяются по всей стране, если не во всем мире, может нанести ущерб интересам нашей страны?

— Я не подготовлен к ответу на этот вопрос, Уолт, — сказал Аарон Куп. — Здесь затрагивается слишком много юридических проблем.

— Видите ли, — заявил Фаулер, — человек, о котором я говорю, — мистер Спенсер Донован из Нью-Йорка — уже объявил, что возбуждает против меня дело о клевете, и должен сказать, друзья, что я с величайшим интересом предвкушаю рассмотрение этого дела. Поэтому я считаю, что имею полное право назвать сейчас его фамилию. Мистер Донован выступал в качестве защитника покойного Гордона Беквуда перед сенатской комиссией, членом которой, если я не ошибаюсь, являетесь и вы, сенатор. Помогать заведомому предателю и человеку, сочувствующему крас...

— Прошу вас иметь в виду, Уолт, — вмешался сенатор Куп, — что виновность мистера Беквуда формально не была доказана.

— Конечно, конечно! Но могу я сослаться на ваши собственные слова, сенатор? В интервью с Фредом Мейерсом из Юнайтед Пресс, явно подразумевая отношения между покойным Беквудом и Спенсером Донованом, вы заявили: «Всякий, кто бросается на помощь предателю, — по всей вероятности, сам предатель».

— Видите ли, — ответил сенатор, — мое замечание носило общий характер, и я по-прежнему считаю его справедливым. Но я совсем не имел в виду какого-либо конкретного случая.

— Однако бесспорным является тот факт, — продолжал Фаулер, — что Донован выступил в защиту Беквуда. Но мало этого. После прискорбного самоубийства мистера Беквуда Донован созвал пресс-конференцию, на которой обвинил вас, сенатор Куп, в том, что вы виновны в смерти его клиента. Он назвал вас — я привожу его подлинные слова — «убийцей невиновного человека». Два дня назад он повторил свое клеветническое заявление в интервью с... — тут Фаулер сделал драматическую паузу, — с корреспондентом коммунистической газеты «Дейли уоркер». — Фаулер снова остановился и голосом, дрожащим от возмущения, добавил: — По правде говоря, сенатор, я не представляю себе ничего более пагубного для жизненных интересов нашей страны, чем это заявление, направленное против одного из наиболее выдающихся членов сената Соединенных Штатов.