...Да поможет мне бог

3. Среда, 18 июля, 8.35 вечера

Пройдя через вращающуюся дверь «Савой-плаза», Спенсер из знойной духоты улицы попал в прохладный вестибюль. Но он даже не почувствовал перемены; вряд ли он сознавал, что куда-то идет. В вестибюле толпился народ. Не то начиналось, не то заканчивалось какое-то важное собрание. Окутанный табачным дымом и ароматом духов, Спенсер пробирался к лифту. С его лица не сходила улыбка. На него обращали внимание, но он смотрел мимо людей; его улыбка не была той улыбкой, какой встречают друзей или знакомых, и люди отворачивались, подозревая, что он пьян.

И в лифт он вошел, сам того не замечая. Он думал только о том, что сейчас произойдет. Он не скажет Лэрри ни слова, а просто даст ему прочитать записи Майлса; Лэрри улыбнется и скажет: «Ты был прав, старик. Поздравляю тебя и горжусь тобой». И хлопнет Спенсера по плечу. Спенсер даже почувствовал удар Лэрри и услышал его смех.

Потом он стоял на площадке лестницы, и Лэрри, в одних трусах, отворил ему дверь.

— Входи. Снимай пиджак.

Лицо Лэрри было угрюмо, он не ответил на улыбку Спенсера. Спенсер прошел за ним в гостиную.

— Брюки тоже снимай, — сказал Лэрри. — Крошка заперлась у себя в комнате. Она дуется на меня. — Он замолчал и взглянул на Спенсера. — Где ты был? Ты совершенно мокрый.

— Я был с Майлсом в «Брюсселе», — ответил Спенсер. Дрожащими руками он вытащил из кармана листки с напечатанным на машинке текстом. — На, читай.

Лэрри взял листки, продолжая глядеть на Спенсера.

— Прими душ и надень что-нибудь мое. Нельзя же тебе оставаться в таком виде.

— Читай, — нетерпеливо сказал Спенсер.

Он подошел к стеклянной балконной двери. Прямо перед ним безмолвной башней вздымались к небу огни больших отелей на Сентрал-парк. Сегодня они казались Спенсеру более яркими, чем всегда; они смотрели на него — тысячи огней, тысячи глаз за этими огнями.

Он привел машину в движение; люди и огни, казалось, знают об этом, смотрят на него и ждут исхода.

Спенсер обернулся. Лэрри сидел на кушетке, положив босые ноги на стол, и читал записи Майлса. Спенсер стал напряженно следить за ним.

Лэрри читал, не отрываясь. Прочитав последнюю страницу, он отложил листки бумаги и снял очки. Он сидел неподвижно и молчал, уставившись в стену.

— Майлс предлагал что-нибудь? — спросил он наконец.

— Он советовал мне немедленно поехать в Вашингтон и добиваться реабилитации.

— Он не знает о письме?

— Конечно, нет. Кроме тебя, никто не знает.

— Да, — сказал Лэрри. — Вот уж не думал, черт побери, что так получится.

Озадаченно нахмурившись, он посмотрел на Спенсера.

— Что с тобой? — спросил Спенсер. — Неужели ты не понимаешь, что это значит для меня... для нас? Ты только подумай: началось!

— Да, — медленно повторил Лэрри. — Казалось бы, надо... веселиться, но веселья что-то нет. Что ты намерен делать?

— Ничего, — задорно ответил Спенсер. — Буду сидеть и ждать.

Лэрри направился к дверям.

— Мне нужно промочить горло, — сказал он. — Ты будешь пить?

— Джин с сельтерской, если можно, — ответил Спенсер.

Лэрри кивнул головой. Оставив дверь открытой, он прошел в кухню, находившуюся возле прихожей. Спенсер присел. До него доносились плеск воды и звон кубиков льда, а затем он услышал голос Луизы из соседней комнаты:

— Лэрри! — И снова: — Лэрри, ты здесь?

— Он на кухне, — сказал Спенсер.

Щелкнул замок, и вошла Луиза. На ней было белое платье, на лице — никакой косметики, даже губы не накрашены. Она казалась очень юной.

— Я не знала, что ты здесь, — сказала она. — Не хочешь ли пойти со мной в кино?

Спенсер встал.

— Не могу, — ответил он. — Меня ждет Джин.

Она подошла к нему, чтобы поцеловать его, но остановилась.

— Ты не должен идти к Джин в таком виде. Ты весь мокрый.

— Правда? — спросил Спенсер. Он и не подозревал, что улыбается. — Я, наверно, шел очень быстро.

— В такую жару вообще незачем было идти пешком. Пройди в ванную и прими душ. Надень рубашку Лэрри. Его рубашки, по-моему, тебе годятся.

— Да, годятся, — подтвердил Спенсер.

Он направился было в ванную, на ходу снимая пиджак и развязывая галстук.

Лэрри вернулся из кухни, держа в руках поднос с бутылками, бокалами и чашкой с кубиками льда. Он не взглянул на Луизу.

— Что это? — спросила она, потянувшись к бумагам, которые остались на кушетке.

Мужчины остановились. Лэрри поставил поднос.

— Это мое, — ответил Спенсер. — Мои деловые бумаги.

Он прошел в спальню. Шторы были опущены, и в комнате царил полумрак. Спенсер сел на кровать.

Вошла Луиза. Она посмотрела на него.

— С тобой что-то случилось. В чем дело и почему тебе смешно?

Он покачал головой.

— Нет, ничего. Я в хорошем настроении, вот и все.

— Ты влюблен?

— Конечно, — ответил он. — Конечно, я влюблен. В Джин — разве ты забыла?

— Ах, да, да, — ответила Луиза.

Быстро, прежде чем он успел остановить ее, она опустилась на колени и принялась развязывать шнурки его ботинок.

— Не нужно, — сказал он, схватив ее за руки.

Она не встала, а только подняла голову, и внезапно ее глаза стали очень серьезными, а губы дрогнули. Светлые волосы казались темными на фоне белого платья. На мгновение наступила тишина. Спенсер выпустил ее руки и наклонился, чтобы разуться. Она поднялась и вышла из комнаты.

Спенсер стоял под душем. Быстрые струйки сбивали волосы на лоб и слепили глаза. Ему был приятен их монотонный шум; он успокоил его нервы и на миг погасил неистовое возбуждение, охватившее его в этот час. То был час, которого он нетерпеливо ждал. Иногда, впрочем редко, его одолевали сомнения: вдруг ничего не выйдет, ничего не получится, вдруг они не обратят внимания на письмо, и тогда...

Письмо в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности было написано в апреле, точнее в седьмом часу вечера двенадцатого апреля. Спенсер и Лэрри сидели один в конторе Спенсера. Шел дождь.

Спенсер напечатал текст и вынул из машинки листки бумаги: оригинал и две копии. Он открыл ящик, взял конверт и вставил его в машинку. Лэрри удивленно следил за его действиями.

— Что это за чертовщина? — спросил он.

— Увидишь, — ответил Спенсер. Он напечатал адрес на конверте, вытащил конверт и закрыл машинку чехлом. — Спасибо за машинку.

Лэрри пожал плечами.

— Пожалуйста. Теперь ты, может быть, объяснишь мне...

— Минутку. Ты видел, как я печатал это письмо, и можешь засвидетельствовать, что текст, который я тебе сейчас вручаю, тождествен тому, который я печатал на твоих глазах.

— Ты говоришь совсем как Перри Мейсон[1].

— Именно так я и чувствую себя сейчас, — сказал Спенсер. Он передал Лэрри второй экземпляр. — Прочти, пожалуйста.

Лэрри взял листок. Взглянув на Спенсера с насмешливой улыбкой, он прочел:

«Вашингтон. Палата представителей. В Комиссию

по расследованию антиамериканской деятельности

Тому, кого это касается!

Спенсер Донован, адвокат известного коммуниста Гордона Беквуда, который ускользнул из рук американского правосудия, покончив с собой, сам является членом коммунистической партии. Этим объясняется та готовность, с какой он пришел на помощь предателю Гордону Беквуду, и та злоба, с какой он нападал на выдающихся американских граждан — сенатора Аарона Купа и журналиста Уолта Фаулера. Мистер Донован находится на содержании у русского правительства, которому служит как тайный агент с 1945 года, когда он вступил в коммунистическую партию. Мистер Донован будет отрицать все эти факты. Но американский народ должен знать правду об этом человеке.

Американский патриот».

Лэрри посмотрел на Спенсера.

— Что за нелепость...

— Я посылаю письмо в вашингтонскую комиссию, — сказал Спенсер.

— Ты что, спятил?

Спенсер улыбнулся.

— Может быть, но я все равно это сделаю, и мне нужна твоя помощь. Первое, что они предпримут, — передадут это письмо в Федеральное бюро расследований, где его тщательно изучат, проделают анализ бумаги, исследуют конверт, штамп, установят время отправления и марку машинки, на которой оно было напечатано. Поэтому я и взял у тебя машинку. Я не хочу, чтобы следствие привело их ко мне.

— Дальше, — сказал Лэрри. — Пока звучит довольно занимательно.

— Только ты и я будем знать правду об этом письме. Возможно, наступит момент, когда ты мне понадобишься как свидетель, чтобы подтвердить, что я сам его напечатал.

Лэрри встал.

— Извини, старина, но я не желаю участвовать в этой игре.

Он бросил письмо на стол. Спенсер взял его.

— Почему нет?

— Потому что это... это идиотство.

— Ты можешь выслушать меня?

— Конечно, — ответил Лэрри. — Готов слушать кого угодно.

— Мой поступок — отнюдь не шутка, — сказал Спенсер, складывая письмо. — Я твердо решил это сделать и сделаю. — Он помолчал и вложил письмо в конверт. — Гордона Беквуда обвинили в преступлении, которого он не совершал. Против него не было никаких улик, только слухи, разговоры и клевета. Ты видел, как стряпалось его дело. Сенаторы, члены конгресса и журналисты довели общественное мнение до истерики, и все поверили, что Гордон Беквуд виновен. А затем его заставили доказывать свою невиновность. Это противоречит принципам американского правосудия. Это противозаконно.

— Ты уже об этом рассказал в своем вашингтонском интервью полгода назад, — возразил Лэрри. — Твое выступление было напечатано во всех газетах. Ты уже высказался. Что тебе еще нужно?

— Гораздо большее, Лэрри, — ответил Спенсер. — Мне нужно гораздо большее. — Он опустил голову и говорил очень тихо. — Я хочу, чтобы люди поняли, что с ними делают. Я хочу убедить их в том, что случившееся с Гордоном может произойти с любым из них. Достаточно лишь того, чтобы клеветник или враг написал письмо в комиссию.

Он встал и начал ходить по комнате. Где-то в коридоре хлопнула дверь.

— Я никогда не был коммунистом, не примыкал к «сочувствующим», как их называют. Но у меня есть определенные убеждения, и я решил их отстаивать. Вот почему я взял на себя защиту Гордона. А это уже достаточная приманка для того, чтобы начать расследование.

— Предположим, его начнут, — сказал Лэрри. — А дальше что?

Не ответив на вопрос, Спенсер продолжал говорить:

— Я видел Кэрол Беквуд через несколько дней после смерти Гордона. Я был у нее. Она собиралась переезжать на другую квартиру, поменьше, подешевле. Дети находились за городом, у ее родителей. Мебель уже почти всю вынесли, только ящики громоздились в комнатах, одни упакованные, другие еще пустые. Накануне сенатская комиссия официально заявила, что дело Беквуда прекращено. Это был удар для нас обоих. Мы думали, что они либо продолжат расследование — я ждал этого, — либо вынесут определенное заключение, реабилитирующее его имя. Но нет. Дело прекратили, а обвинение осталось; и люди истолковали самоубийство Гордона как окончательное признание им своей вины. Никогда еще не испытывал я такого гнева и чувства безнадежности. Кэрол не плакала. Она спросила: «Не можете ли вы что-нибудь сделать, Спенсер? Неужели ничего нельзя сделать?» Я пытался утешить ее. Я сказал что-то вроде: «Об этом забудут в конце концов». У меня навсегда останется в памяти ее ответ, Лэрри, на всю жизнь. Она сказала: «Да, вот вам и результат человеческих усилий, вот он, славный итог жизни — «Об этом забудут... в конце концов».