Лиловые люпины

Кочевье

…Итак, ОДЧП с утешительными оханьями и оберегающими предосторожностями ввело в предбанник Пожарника, пострадавшего на физре. Мало того что Поджарочка растянула связку на лодыжке, так еще и рассадила коленку о грязный пол физзала. На ее смуглой ноге кровоточила громадная ссадина с уже подсыхающими по краям корочками (сдирать их больно, можно вызвать кровянку, но и не сдирать нельзя, так и тянет).

Первую помощь начали оказывать. Дзотик разжевала найденную в портфеле таблетку стрептоцида и бесстрашно смазала по-жаровскую рану белой кашицей. Лена Румянцева добыла из кармана передника малюсенький флакончик духов «Цветочные» — эти крохотули продавались тогда в ТЭЖЭ на Большом, всего-то по 2-50 флакончик: для таких, как я, — мечта, осуществимая лишь при несколькодневной экономии на школьном буфете; для тех, кто подостойнее, — удобный и недорогой родительский подарок; и для одной Румяшки — сама собой разумеющаяся принадлежность туалета, хотя всем нам душиться категорически запрещалось. Всем нам, но не Лене Румянцевой. Ей, по уже упомянутым неписаным законам, естественно доставалось и дозволялось все самое-самое…

Пожар мужественно, без взвизга, приняла на рану поверх стрептоцидной смазки обильно смоченную духами ватку. Наверно, ей даже и не было больно. Вечно паливший ее изнутри МОЙ, скорее всего, гасил или уравновешивал внешний спиртовой ожог по голому мясу.

В тот же миг Лорка Бываева самоотверженно выхватила из портфеля знакомый всему классу платочек с нежной розой, вышитой гладью на уголке (все знали, до чего Лорка гордилась этой трудоемкой вышивкой с тонкими цветовыми переходами мулине). Но платок оказался слишком мал, чтобы обвязать ногу Пожар, и чересчур велик для компресса, дабы не промок и не присох к ране Пожаров чулок. Тогда Таня Дрот молча протянула Лорке бритву в складном железном футлярчике, и Бываева решительно резанула ею по платку. Отчикнутый кусочек как раз подошел для компресса, но платок с розой погиб. Осталось лишь привязать компресс к колену Поджарочки, но чем?

Пока шло обсуждение — пояском ли от платья, резинкой от пояса или ботиночным даже шнурком, я, должно быть, и вспоминала, вспышечно проглядывала все, что отделяло появление Пожарника в 9–I от нынешнего понедельничного утра 2 марта 1953 года. Ведь такие воспоминания не проходят в форме последовательного рассказа, как получилось у меня, а либо мелькают краткими озаренными картинками, либо обдают колкими охолодевшими брызгами знания и опыта, когда-то бывшими жгучим обваривающим кипятком.

Компресс, наконец, привязали обрывком шпагата, которым до физры был обвязан сверток со спортсменками Дзотика. Пожар попробовала встать среди копошившегося у ее ног ОДЧП и тут же, уже не сдержав вскрика, снова опустилась на скамейку. Про растянутую связку-то и забыли, занявшись ссадиной!

— Давай// мы все-таки// позовем Киру Алексеевну, — как всегда, рублено и сурово предложила Дзотик. — Она// от занятий// освободит// домой отправит// машину// если нужно// вызовет. — Кира Алексеевна работала у нас зав. школьным медпунктом и давала освобождения лишь в самых крайних, непреоборимых случаях. Заметив горячий отвергающий жест Пожар, Изотова прибавила: — А не хочешь// мы тебя саму// к ней отведем// в кабинет.// Дойдешь?..

Медпункт был рядом, между кабинетом директрисы МАХи и учительским убортрестом, но Пожар все с тем же мученическим пламенным отрицанием замотала головой:

— Нет, Валя, ну зачем? Такой чушью доктора отвлекать!.. Вдруг станет плохо кому-нибудь поважней меня? Учителям, или завучу, или даже самой Марье Андреевне? А Кира Алексеевна с моей дурацкой связкой вместо этого возиться будет! — Она вновь попыталась подняться и вновь застонала и опустилась, заключив: — Врач всегда должен быть наготове для серьезного случая с серьезным больным.

В этот момент в предбанник вошла Орлянка, как все, в черном физкостюме, с движениями еще размашистыми и развязанными от физры. Увидев группу возле Поджарочки, она тихонько скукожилась у дверей. Лорка тем временем паясничала с полным сочувствием к Пожар:

— Ну, как же! Ведь Киру могут и в РОНО вызвать, вдруг с кем-нибудь кровоизлияние в мозг или еще куда! Или, чего доброго, вызвонят в райком! А ты так и будешь тут в предбаннике маяться — ни встать, ни шагнуть, ни на литру пойти. Сегодня же сочинение, так ты что, пропустишь его из-за этой связки?

— Пожарник, дружочек, ну сходим к Кире, родненький, — пролила густой и почти целебный мед Румяшка. — Мы тебя под руки отведем, ну Поджарочка, не бойся! Может, твой случай тоже серьезный.

— Что, если не только связка растянута, но и с костью что-нибудь? — со сдержанным, но все же страхом добавила Таня Дрот.

— Поможем добраться, — грубовато резюмировала Лорка. — Подставляю для опоры свою личную могучую спину. — Она повернулась к Пожар задом и пригнула свою худенькую, но действительно жилистую спину.

— Связка? — деловито спросила Орлянка, смелея и подходя к ним. — Меня Луиза Карловна сюда послала как дочь врача. Вы же стопу не зафиксировали! Мама меня всегда заставляет таскать с собой эластичный бинт.

Она порылась в портфеле, достала зеленоватый прорезиненный бинт и встала на колени у ног Пожарника. В две минуты икра и стопа Поджарочки были умело и крепко обвязаны бинтом, и новый комсорг смог подняться.

— Дня два поносишь это под чулком, и дело с концом, — приговаривала, работая, Наташка. Она принюхалась к колену Пожаровой: — А рану чем обработали? Духами?

— И стрептоцидом, — с важностью сказала Дзотик.

— Йодом надо было. И шпагат — животики надорвешь. Я дам простой бинт и пузырек йода. Мама ведь мне целую аптечку с собой накручивает. Вот тут, в кармане портфеля. Многое есть. Мама говорит, рану сперва обязательно надо йодом прижечь, а уж потом остальное. Хочешь, я переделаю, Ира? У меня даже валерьянка с собой, чтобы успокоиться. Мама в любом таком случае еще и валерьянку рекомендует принять. Дать тебе?

— Сама и принимай свою валерьянку, раз беспокоишься! — Пожар нетерпеливо дернулась над Наташкиными «халами», болтающимися у ее колен. Мне показалось, еще секунда— и она оттолкнет Наташку здоровой ногой. — А мама — мало ли чего твоя мама придумает!

— Но ведь мама — врач!

— Отвяжись со своей мамой!.. Понимэ? — смягчила резкость Поджарочка, обводя всех ожидающим взглядом, но никто, как всегда, не засмеялся на очередной порцион ее затверженного юморка. Одна Орлянка, поднявшись с колен, ссутулившись и мягко отходя к крючку со своей одежкой, прорифмовала невесело:

— Понимэ, что в уме. Ну, ничего, теперь хоть ходить сможешь.

Передо мной тотчас жарко высветлились две свечи, неторопливо оплывающие на подсвечники маленького рояльчика, и зажегся вымученно-бодрый взгляд Спички, переливающийся в Наташкины глаза.

— Як тому, девы, что много у вас со мной возни получается, — продолжала смягчать Поджарочка. — Сама с физры ушла, так и вас еще сорвала. Тут же всегда только одна Плеша отсиживается. — Я огляделась: кроме них в предбаннике была одна я. Люси Дворникова успела куда-то ускользнуть. Пожар вдруг сделала вид, что лишь сейчас заметила меня: — Ой, да она вот она, где ей и быть, вечно в предбаннике физру отхряпывает! — Говоря на жаргоне 9–I, Пожар не подозревала, что сплошь употребляет мои словечки. Когда не вызвал ни у кого улыбки и жаргон, Пожар вновь начала сгущать, все так же безуспешно, свой безродный юморок: — Так выходит, что я, с разбегу об телегу, в компанию с Плешей попала и вас привела? Думаете, мне не стыдно? Что я, по уши деревянная?.. Плешкова Ника, — официально вопросила она, — срок подходит, надо еще переписать хорошим почерком и сделать рисунки. Так набросала ты свою передовую статью или нет?

С передовицей для классной стенгазеты к 8 Марта Пожарова приставала ко мне еще с середины февраля. Я отбрыкивалась, она не уставала настаивать. Неизвестно, почему она выбрала именно меня. В ОДЧП, например, нашлись бы куда более подходящие авторши для передовицы. Что-то будто притягивало Пожар ко мне, или просто она решила сдержать слово, которое дала на том декабрьском комсобрании — «работать и работать» со мной? Я не ответила, и Пожар, ковыляя, приблизилась ко мне и, покачивая бедрами, пропела еще один свой юморной комплектик:

— Дорогой мой, дорогой, ты чего такой худой? Приезжай ко мне в кишлак, будешь толстым, как ишак! Правда, Плеша, тебе толстеть больше некуда, — уже нескрываемо саданула она меня, — но может, силенок мало, потому и физру пропускаешь! Добьешься второй пары в четверти! — снова вмазала она. — Ну, да сегодня после англяза на классное собрание задержимся, тогда с тобой и разберемся.

Раздался звонок, толстый, гудящий, электрический. Уже года три, как маленькая дочка нянечки (когда-то это была Галка Повто-рёнок) не бегала по всем коридорам школы, выколачивая из ручного звоночка конец или начало урока.

В предбанник ввалились все они, началась переодевальная сутолока с мельканием конечностей, рукавов и крыльев передников. ОДЧП попыталось было переодеть Пожар, но та дозволила только расстегнуть пуговочки на плечиках физкостюма, а потом повелела Дзотику стать к ней спиной и под прикрытием ее ширококостного бронзового тела целомудренно и мученически, порою постанывая, переоделась сама.

В мое запястье впились тонкие и прохладные веснушчатые пальцы моей Инки. Неслучайно — в запястье. Она заговорила, как обычно, словно без знаков препинания и при этом вкладывая один сюжет в другой наподобие матрешек (мне, повторяя ее речь, тоже придется избегать запятых и всего, кроме воскликов, вопросов, точек и многоточий).

— Гляди у Жанки Файн вот тут! — Она сильнее сжала мое запястье.

Я взглянула на бледную, в розоватых прыщиках, руку Жанки Фаин, в это время тянувшуюся за платьем, и к великому своему восторгу и ужасу увидела на Жанкином запястье настоящие, блеснувшие металлом и скошенными углами, часики на металлическом же браслете.

— Поджарочка разбилась когда спрыгивала со шведской а все из-за Жанки даже на физру часы не сняла выхвалюга она всегда всем хвастается уж не упустит а в физкостюме же еще заметнее рукавов нет пускай холодно зато спортивно… Так Пожарник о мат споткнулась при спрыге там один мат на другой надвинулся получилась горка как только Луиза не заметила это она у Жанки Файн часы увидела и как заорет все оглянулись и Пожарник тоже ну и хлопнулась когда спрыгнула на эту горку матов… Так что ты Никандра не бойся ничего тебе от Луизы не будет тут теперь такое начнется хоть стой хоть падай из-за часов а про тебя и не вспомнят.

Не отрывая взгляда от Жанкиной руки, я кивнула: ясно, начнется, — никто еще в 9–I не позволял себе такой непомерной роскоши и вольности. Все, пялясь, обступили Жанку Файн, даже ОДЧПэш-ники, а закоренелая двоечница Верка Жижикова прямо-таки пальцами общупывала часики и браслет.

Жанка Файн принадлежала к той же категории девочек, что и Лена Румянцева, — к тем, кому само собою достается все лучшее. Но если особость Румяшки оправдывала ее здоровая привлекательность, то про Жанку моя бабушка обязательно бы выразилась: «и в чем душа жива?» Лицо ее, бледное и узенькое, заканчивалось непропорционально удлиненным заостренненьким подбородком, годным, впрочем, для горделивого вздергивания. Вокруг ее хрящеватого носика и на худущих бледнокожих руках и ногах цвели нежные прыщики. В этом только и выражалось созревание ее тела, подзадержавшегося на пороге фигурки, как у Тани Дрот. Правда, Жанка прыщиков не стеснялась, не забеливала зубным порошком на постном масле, как другие, — может, они казались ей знаками неизъяснимого аристократизма. Клеймо особости на Румяшке ощущалось как несмываемое и вечное, как от природы данный ей опознавательный сигнал — этой, именно этой, всегда, везде, в детстве и в зрелости, все самое первое и лучшее без всяких трудов с ее стороны. Жанкино же клеймо, наоборот, казалось временным, данным ей на период, пока за ее костлявыми плечиками еще стояли родители, изо всех сил старавшиеся украсить и выделить дочь, хорошую ученицу и активную комсомолку, рьяно бравшуюся за любую комснагрузку. Жанке, чувствовала я (что впоследствии и подтвердится), долго, трудно и обыденно придется отбывать и отрабатывать свое нынешнее клеймо, отроческую свою избалованность и заносчивость.