Поцелуй мамонта

Открывалось и закрывалось дело неоднократно. От его толщины помещалось оно в нескольких картонных папках; и было зафиксировано в приходном гроссбухе под номером 8К64У/Н'Дж — к.

***

Михайлу Игоревича Полиевктова долго — до слёз — кормили обидой и дрючили моралью в следственной (что смежно с кабинетом председателя). Чтобы никто лишний не слышал.

Обсмеивали и журили недобрыми посулами.

Словом, надсерчали сильно, но с практической работы всёж — таки не уволили. А позже, забыв происшедший казус, Охоломон Иванович Чин — Чин написал Михейше отменную рекомендацию.

***

Пара милых завитковк в виде морских барашков и флагштоки по углам карниза украшают шкаф в кабинете Чин — Чина. Подножки его выточены так искусно, что кажется, что стоит шкаф не на техническом приспособлении, а на стопках заскорузлых от старости, но вкусных когда — то жирных блинов. Чем заслужил бедный шкаф немилостливое отношение к себе Охоломона Иваныча, но трепетал он так, что сыпались оттуда книги, отпали три флагштока из четырёх, карниз сдвинулся с места и повис на одном гвозде, норовя заехать боксёру в глаз. Выдержал предмет старой столярно — плотницкой работы все хуки Охоломона Иваныча, не преклонил колен — блинов. А страдал он за Михейшину оплошку и запачканый сюртук, в чём молодой практикант не был виноват.

Не хотел бы Михейша стоять на месте шкафа.

— Тебе басни надо вообще — то писать и статьи для взрослых юнцов в анималистическом жанре. А нашей дознательской обязанности, — а это наука, друг мой, — тебе ещё долго — долго учиться надо. Может, и будет толк. Переусердствуешь слишком, — выговаривал Чин — Чин, ласково поскрипывая зубами и гоняя цыгарку из одного угла рта в другой.

— М — м–м. Я…

— И литературишь, друг — паршивец, а это служба точная — с. Тут язык должен быть короток, правдив и без всяких внутренних излишеств и энтузиазмов. Домысла нам не требуется. Это лежит совсем в другой стезе, — наконец сказал (уже шёпотом) подобревший в конце беседы Охоломон Иванович, перейдя с жертвой нравоучения из «злого» в «добрый» кабинет.

На столе анисово — рисовая бутылка с красным китайским иероглифом на желтоватом фоне. Перед Охоломоном пустая рюмка, прыгающая от стола ко рту со скоростью спугнутой с насиженного листа квакши. Перед Михейшей тоже рюмка, но только чуть — чуть отпитая, чтобы не сливалось с переполненных краёв. Эта передвигается черепахой.

— Когда попросят, тогда и выдумывай. Физкультурой займись: что сиднем сидеть? Надо качать силу мышц. Иди, отдыхай пока. И слюни вытри. Мамка заметит, папка вздует. Или сюда припрётся с дедом. А мне твоего деда причёска… о — о–ченно не нравится, — напомнил ближе к прощанию Охоломон и, подумав, добавил:

— Шумная у него причёска. Скандален твой дед без меры. И колет — то словами обидными, не распуская рук. А сила — то у него есть. Да. Кряжист учителёк твой. Сразу видно. Уж даже я б с удовольствием померялся с ним силой. На столе, на столе — с… руками — с… не думай лишнего.

— У него на голове обычный ёжик, — взмыкнул Михейша. — А отчёт — то вам поменять?

— Плюнь на отчёт… хотя, нет, — сократи и выбрось ерунду. Две — три страницы пиши. Не! Бо! Ле! — Охоломон погрозил пальцем размером в перезрелый и шершавый от тяжёлой грядочной службы огурец.

— Что ты барышне своей пишешь — мне наплевать, хотя совет мог бы дать неплохой: так девушек не завораживают! Понял? Им цветы и слюни подавай! Ихние слюни знай, а сам, будучи в обаятельском уме, держи мужскую марку. Делай строгую мину лица. И привирай аккуратней. Вот так — то вот.

Охоломон опрокинул очередную рюмку, изуверски хакнул и вытер усы.

— Сам — то пей. Не скромничай. Сегодня можно. Служебное время мы с твоей антибожьей помощью ныне укоротили.

Малоопытный Михейша, непроизвольно исказив лицо, тянул градус так долго, словно, отфильтровывая крокодилов, пил воду Нила через тридцатиметровую соломинку, просунутую в мокаттанскую толщу Гизы. Побеждая запах мерзкой, сладковатой рисовой водки, забросил в рот колечко лука и медленно стал жевать.

— Так вот я и говорю — причёска твоего деда мне не нравится. Кайзера напоминает. Рискуете накануне большой войны. Не немецких ли кровей будете? Да я, однако, спрашивал уже, но подзабылось как — то.

Охоломон при приёмке Михейши прилично выпил на пару с его малопьющим батяней. Батяня еле допёрся до дому, получил от Марии первую в жизни взбучку, а Охоломон задержался до утра по диванно — кабинетной причине. А перед тем — до самых петухов — мучил Марюху рассказами о доблестной военной службе.

— Русские мы все. Я сказывал при приёме: уральских мы кровей. Добытчики камня. У нас даже живой малахит в наследстве есть.

Михейшу в стуле после выцеженной рюмки покачивает.

— Уральских, говоришь? А чёрт — то по тебе гоголевский плачет, не наш он. Тот хохляндских кровей. Пересмешник, каких поискать.

— Отчего так говорите? Всё так худо?

Чин — Чин всмотрелся в практиканта. Оценил пыл и старание. Исправил речь.

— Да, молодец ты, Михейша. Не грусти уж так слишком! Ишь, раскраснелся. Брось. Остынь. Дело наше как и везде — наживное, даётся трудом, а не наездом. Николай Васильевич, промежду прочим, по таким пустякам не хенькал. Понял, что почём?

— Понял, Охоломон Иваныч. Вашо вышокобло… — шмыгнув носом в последний раз, хотел что — то добавить и извиниться за всё произошедшее Михейша.

— Опять за старое! — прикрикнул на него Чин — Чин, по гоголевски сдвинув брови, — ступай, ступай. Товарищ — щ, твою мать.

***

— Марюха! — снова позвал помидорномордую девку Охоломон Иваныч.

— Ага? Я!

— А у Благодарихи твоей есть картины на стенах? Какие — либо. В рамках или расписные.

— Есть цветочки, дас — с. Имеются и обои красивые. Все в французско — жёлтых лилиях и в жабах красивых на листах. И плавают, и сидящие имеются, и противоположные разные звери на берегу. Алёнушка есть — ёкского художника руки, что ещё манускрыпт продаёт на площади и всё не может продать — уж лет восемь как. Хроменек он и ростом мал. Но шибко известный. Ой, шибко! Царица французская есть — так то ж типографский снимок. Дама в постелях с арапкой и опахальщиками. Отличные картины есть и куплены преимущественно по заграницам. Цветы кактусы есть, один даже с шапкой Клауса, пальма в приёмной и… дамочки с офицерами есть в дагерротипах и раскрашенные красиво. Дак там эти офицеры что вытворяют на картинках… Ойеньки! И снизу — то ходют, и на коленках — то подползают, к тётенькам прислоняются, и… это… генерал есть типа нашего Давыдова… с усищами, с букетом, в зеркало глядит, а сам — то… будто кобельком сейчас сделается… А дамы — то… С бокалиями, а сами… хохочут, радуются, видать, гостям безмерно. Как только вина на ковры да покрывалы не разольют…

— Стоп, стоп, раскудахталась! Не в галерее, поди! Что — нибудь типа этого есть?

Чин — Чин сдёрнул Селифановскую картинку со стола и сунул её в лицо Марюхе.

Марюха аж отшатнулась. Глянула секунду, — ей, опытной деревенской даме, того хватило, — перекосилась сморчком и закрыла лицо руками.

— Ах! Боже, Охоломон Иваныч, конечно нет. Это же сраму подобно.

— А то, чем девки там у вас занимаются, а в фотографиях, тобой расписаных, что? Ну! Там не срамно?

— Не знаю, Охоломон Иваныч, — кручинится Марюха, — то у них работа такая, по закону всё, а здесь…

— Так сильно срамно, что ли?

— Бесстыже рисовать. Как можно такое изображать, ведь когда прописываешь, думаешь про это всё и представляешь!

— Эх, дурёха ты малограмотная! Что ты о любви знаешь!

— Может, так и есть, только мне эта картина не нравится. Можете меня убить, а всё равно не понравится.

— Короче так, Марюха. Расщебеталась как в супе курица! Слушать меня сюда внимательно. Ты иди в художную лавку бегом, пока не закрылось заведенье, и купи там с золотом багет. Если закрылись, а Силивёстр там — точно знаю, хлещет свой клей втихушку — стучи и ссылайся на прокуратора египетского.

— Багет? Хлеба что ль, французского? Дак это… Там не подают такого хлеба.

— Рамку вот этого размера, женщина ты… Вот же непутёвость твоя! Пусть вставят туда картину и…

Тут Чин — Чин осёкся. И задумался.

— И?

— Пусть вставят, говорю, Серж Силивёстров лично пусть займется… — голос его потвердел, — и стеклом сверху пусть замостит, и завернёт пусть крепче в розовую бумагу… с блёстками… Будто в Новый год! И не показывай народу — то, а тащи всё сюда сразу. Я качество проверю. Плохо будет: опечатаю всю его… типографию… под полом. Так и скажи: подпольную. Не стесняйся правды. Держу его под прицелом и про запас: мало ли что! А ты под моей протекцией и защитой. Так что не боись. Понятно?

— Понятно, чего — с не понять.

— А я эту картинку Благодарихе презентовать надумал. И не зря, а по службе. Это тоже понятно?

Марюха пожала плечами.

— Для её заведения самое то выйдет. — Посмотрел внимательно: «Я так думаю. Всё! Решил, так решил».

— Ой — ёй, Охоломон Иваныч…

— Пойдёт ещё хлеще народ. А я их всех на карандаш! Да, точно! Именно на карандаш. До поры. А ещё купи настоящих живовосковых цветов в вазе. Денег дам. И тебе дам. Веришь — нет?

— Хорошо, — покорно соглашается Марюха, хотя ей эта история с царским кительком в стиле рококо не очень — то нравится, — всё сделаю, как скажете. (Ей бы такой турнюр и позолоты).

— В большой вазе с боками! Чтобы верх был на кувшинкин развал похож.

— Дас — с. Понимаю.

И в сторону ропотнула себе под нос: «Не дура, поди, сам — то…»

— А Селифану этому отнеси от меня рубль.

— Ого! — Марюха сильно удивилась такому раскладному обращению с преступником, — за что?

— Как автору. Заработал. Называется по — ихнему гонорарием. И скажи, что в этой части мы делу его пуску не дадим. Пусть только помалкивает в тряпицу. Это в его же интересах.

— А не сильно много чести… за рубль такую порнографию — с?

— Не сильно. Всё по — деловому. И скажи Благодарихе, что я её сегодня посещу с L'Amou…ром.

Пауза. Уточнение: «С проверкой, примитивно с проверкой. Не за личный интерес. Ты это… там… не думай лишнего».

— Ага.

— И пусть без шума примет. Предупреди. Это официальный манёвр. По службе, понимаешь? За сюртуком… со звёздами, — бывшими, надеюсь, — заодно схожу.

— Ага. — Марюха шмыгнула носом.

Тяжёлый денёк оказался благодаря Михейше. Да и ревность всколыхнула чистую и влюблённую в председателя Марюхину душу.

— Зайду с чёрного входа. По демократичному. Вот так — то. Время щас такое. Понимэ?

— Ага. То есть да, равно что понимэ. (Что за новое изобразительное средство в лексиконе?)

— Ловить надо текучий момент. Это тоже понимэ? — Чин — Чин хитромудро подмигнул и улыбнулся до ушей. Встопорщились усища и будто рыжим праздничным бриолином заблестело в суровой комнате.

Тук — тук — каблуки.

— Дело ваше.

Марюха ещё шибче пригорюнилась от этакой текучести момента.

В другую сторону от Марюхи струится любовь Охоломона Иваныча.

— Вот же пакостник — с благородного виду его так поначалу и не подумаешь.

— Постой, — Чин — Чин заглянул в стол и вынул оттуда чёрную накладную бороду. Приложил к лицу. Повертелся, нахмурил брови, оскалился в шкафное стекло, — идёт мне такой прикид?