Четыре сокровища неба

17

Когда наступает сентябрь, воздух заметно меняется – ночи становятся пурпурными, с новым видом холода, который обещает суровую осень и мстительную зиму. Ранним утром, когда я прижимаю руку к стеклянной витрине магазина, то чувствую, как она пульсирует прохладой, идущей от руки вверх по шее. Через пять дней я уеду в Бойсе, чтобы встретиться с Уильямом. Дом так близко, что я могу проскользнуть внутрь и надеть его на себя, как одежду.

Но в огромной стране на востоке, увенчанной горами и окруженной бесконечным ветром, происходит ужасное.

Нельсон приносит нам новость об этом. О резне, как он это называет.

Я обедаю с Намом и Ламом, когда он врывается, и это слово больше похоже на разбитую тарелку, чем на любое слово английского языка, которое я слышала раньше.

Нам и Лам в замешательстве. Они не знают, что означает это слово. Я тоже не уверена.

– Смотрите-ка, кто наконец-то пришел навестить старых Нама и Лама, – говорит Нам, изображая возмущение. Лам поднимается, чтобы принести еще один стул. Но я смотрю на лицо Нельсона, оно белое. Он использует это слово не просто так. Он говорит нам то, что изменит все.

Лам возвращается со стулом и ставит его у стола. Обед состоит из вяленой рыбы и приготовленного на пару риса, рыбные позвоночники теперь обглоданы дочиста и сложены в наши миски. Нельсон подходит к стулу, но не садится. Он смотрит сквозь нас. Нам хлопает в ладоши перед лицом Нельсона.

– Ау! Ты заболел? Хочешь чаю? Джейкоб, принеси имбирный чай.

– Произошла резня, – говорит Нельсон, прежде чем я успеваю пошевелиться. – Двадцать восемь человек погибли, еще пятнадцать ранены. Все китайцы.

На этот раз мы все слушаем. Свет в комнате становится болезненно-серым. Рыбьи кости распадаются на глазах, комфорт еды забыт, теперь это лишь напоминание о костях и смерти. Первым нарушает молчание Нам.

– Это не может быть правдой. Где ты это слышал?

– По всему городу, – говорит Нельсон. – Скорее всего, новость появится в газете. Рок-Спрингс, Вайоминг. Белые шахтеры принесли в Чайнатаун оружие и открыли огонь. Некоторые говорят, что там горели здания с телами внутри.

Помимо моего желания, перед глазами мелькает иероглиф «огонь», 火, оранжевый, злой и облизывающий. Нельзя написать иероглиф огня, не включив в него также символ «человек» – 人. Огонь – это человек, зажатый между двумя языками пламени.

– Нет, – говорит Нам. Мы все понимаем: это слово бессмысленно, потому что то, что говорит Нельсон, должно быть правдой. Мы поворачиваемся, чтобы посмотреть на переднюю часть магазина, как будто ожидая, что сейчас сюда вломится толпа, на этот раз с винтовками и дробовиками вместо плакатов.

Нельсон падает в кресло. Я не знаю, что сказать. Никто из нас не знает. Все, что мы можем – это представить китайцев, которые, должно быть, кричали и убегали. Но их крики были бессмысленны. Они поднимали руки в знак капитуляции, молясь в прицел. Все бессмысленно. Все напрасно, кровь хлынула из их тел, и они сгорели. Я переворачиваю ладони, глядя на темно-синие вены на запястье. Та же кровь, что нагрелась под тем же солнцем. Так мы сидим, пока не слышим, как открывается дверь и звенит звонок. Какому-то клиенту что-то нужно. Так мы вспоминаем, что еще живы.