Четыре сокровища неба

4

Гниль следует за нами по тюрьме. Путь до нашей камеры недолгий – тюрьма округа Пирс представляет собой простой серый двухэтажный барак с десятью камерами и без окон. Дом для мелких воришек и нарушителей, а теперь и для нас. Воздух внутри здания холодный и спертый. Мы словно оказались в пещере, погребенной в самом темном уголке земли. Это место забытых вещей.

Один охранник идет впереди, другой позади нас. Мы движемся гуськом: сначала Нам, потом Лам, Нельсон, я и пятый мужчина, который пока не открывал рта. Голова Нельсона передо мной держится ровно и прямо, его шея все еще сильная. Глядя на него, я чувствую себя укоренившейся в земле.

– Не спотыкайся, парень, – предупреждает охранник сзади, его слова кусают нас за пятки. Я хочу поговорить с Нельсоном, задать охранникам вопросы и потребовать ответов, но глухое эхо наших шагов говорит мне, что сейчас не время чесать языком. Нам, Лам и Нельсон тоже молчат. Мы все знаем, хотя нам об этом не говорили, что молчание – лучшая защита, которая у нас есть.

– Наконец-то добрались до этих ублюдков-китаез, – рычит голос из одной камеры. Из другой нам плюют под ноги, когда мы проходим мимо. Из какой-то камеры идет жалкий вой. Я не могу заставить себя посмотреть на то, что издает этот звук. Охранники равнодушны. Интересно, они уже привыкли к таким звукам? Может, они больше не видят в камерах людей, а только плоть в комнате.

Наша пустая камера в конце коридора на втором этаже. Она маленькая: если мы все уляжемся рядом друг с другом, то едва поместимся внутри. Еще одна темная комната, из которой нет выхода. Еще одна клетка. Мы входим, запах вчерашней мочи из ведра в углу удушает. Охранник впереди, который теперь закрывает дверь, ликует.

– Вы, китаезы, наконец-то свое получите, – напевает он. Он вставляет ключ в замок и поворачивает его. Убийственный щелчок разносится по всему зданию. Затем они со вторым охранником уходят.

– Должно быть, это ошибка, – говорю я, поворачиваясь к Нельсону.

– Как они могут думать, что мы убили этого человека?

– Я не верю, что он действительно мертв, – рявкает Лам. – Я хочу увидеть тело. Где доказательство?

– Он не может быть мертв, – робко говорит Нам. – Кто захочет убивать человека?

– А вы что думаете? – говорит Нельсон, и нам требуется мгновение, чтобы понять, что он говорит не с кем-то из нас, а с пятым мужчиной.

В камере темно, но мы поворачиваемся к нему. Его волосы взлохмачены, губы потрескавшиеся и белые. Я понимаю, что его лицо покрыто синяками, которые еще не рассосались. Люди, арестовавшие нас, способны на такое?

Нам первым подходит к мужчине.

– Да, – говорит он, обнадеживающе и добродушно. – Кто ты?

Мужчина не привык к такому вниманию. Возможно, он этого не хочет. Он отступает, широко раскрыв глаза. Он качает головой.

– Ты можешь поговорить с нами, – мягко говорит Нельсон. – Кто ты? За что они посадили тебя сюда?

Мужчина снова жестикулирует, указывая на свой рот. Я смотрю, как кружатся его пальцы, и тогда понимаю, почему он молчит.

– Он немой, – говорю я им. Я обращаюсь к мужчине: – Ты не смог бы заговорить, даже если бы захотел, верно?

Мужчина грустно смотрит на нас. Затем открывает рот. Вместо языка извивающийся червь с пятнистой плотью. Без кончика. Нам отступает, хватаясь за Лама. Я отворачиваю голову к плечу, чтобы меня не стошнило.

Только Нельсона, похоже, это не смущает. Он кладет руку на плечо мужчины.

– Эти люди сделали это с тобой?

Мужчина качает головой, заламывая руки. Он указывает на свой рот, затем снова качает головой. Затем указывает на свой багровеющий глаз и на место, где стоят охранники.

– Должно быть, это был кто-то другой, – говорю я, сглатывая желчь. – Но синяки. Они свежие.

Мужчина кивает. Он поднимает палец и начинает чертить что-то в воздухе.

– Он пытается писать, – говорит Нам.

– Я не могу это прочитать, – говорит Лам. Я подхожу к мужчине и беру его за руку. Он смотрит на меня так, как будто его проткнули.

– Вот, – говорю я, протягивая ладонь. – Напиши тут.

Он колеблется, затем вытягивает палец, его ноготь острый и тонкий. На моей ладони он вычерчивает иероглиф, который не нужно долго расшифровывать.

– Итак, – говорю я. – Это Чжоу.

И я стараюсь не чувствовать жалости оттого, что символ его имени, 周, включает в себя «рот».

Это маленькая, но важная победа. Мы по очереди хватаем его за руки, и когда Нам снова набирается храбрости, он даже заглядывает Чжоу в рот, перечисляя травы, которые мы продаем в магазине, как будто что-то поможет отрастить отрезанный язык. Однако радость открытия быстротечна. Вскоре каждый из нас находит в камере свое место, чтобы стоять, сидеть, прижимать ноги к груди и плакать в колени.