Четыре сокровища неба

8

Вернувшись в камеру, Нам не перестает тереть лоб ладонями – нервная привычка, появившаяся у него после начала протестов около магазина. Он спрашивает Нельсона, правда ли все это. Все взгляды устремляются на Нельсона, моего друга, у которого, как я понимаю, столько же секретов, сколько и у меня. Его спина непривычно горбится, руки свисают по бокам. Он не может смотреть никому из нас в глаза.

– Это правда, – говорит он наконец.

Нам опускается на землю. Лам, однако, делает шаг вперед, его острое лицо в ярости.

– О чем ты думал? – шипит он. – Ты нас всех убьешь!

Прошли те времена, когда Нам и Лам хвалили Нельсона как честного молодого человека, спасшего Наму жизнь в толпе. Приходит реальность: Нельсон всего лишь мальчик.

– Я не хотел, чтобы такое произошло, – говорит он нам. – Она была просто влюбленной девчонкой, я знал это. Но я думал… я думал, что если мы сможем раскрыть наши отношения перед Фостером, если он увидит, как сильно его собственная плоть и кровь любит человека, похожего на меня, то он изменит свое мнение. Он был всего лишь одним человеком. Мне хотелось верить, что я смогу изменить мнение хотя бы одного человека.

Теперь до меня доходит комментарий Уильяма насчет Нельсона, ехидный и напыщенный. «Ты всегда предполагаешь в людях хорошее. И всегда таким был».

Нельсон смотрит на свои руки. Без скрипки и смычка они выглядят потерянными.

– Я не сказал вам, потому что не хотел беспокоить, – говорит он Нам и Ламу. – Я действительно думал, что смогу сделать что-то значимое, внести небольшое изменение. Я был неправ.

– Нельсон, – говорит Нам, качая головой. – Ох, мой мальчик.

– А как же возмездие? – требует ответа Лам. – Те великие планы, над которыми, по словам девушки, ты работал?

Теперь моя очередь говорить. Я рассказываю им о том, что написала письмо «Шести китайским компаниям» и о наших планах подать в суд на Рок-Спрингс. Я уверяю их, что это не имело ничего общего с Фостером. Мы просто хотели отстаивать то, что было правильным.

– Сейчас это не имеет значения, – говорит Нельсон. – Вред уже нанесен. Все думают, что у меня была причина убить Фостера и что вы все помогли мне это сделать.

При этих словах камера замолкает. Чжоу, наблюдавший за всем этим, встает и сжимает руки Нельсона, как бы говоря, что все в порядке. Но когда он возвращается на свое место на полу, я вижу, как на его лице появляется новый вид отчаяния – знание, что все двери начали закрываться.

Следующие несколько часов тянутся медленно. Наша жизнь застыла вокруг убийства Фостера, и теперь все, что остается – это ждать. Нам кладет руки на грудь, а подбородок сверху. Лам у стены, его спина упряма в своей несгибаемости. Я не могу не восхищаться им за это. Чжоу то засыпает, то просыпается, и время от времени у него дергается нога или вырывается стон. Интересно, через какие ужасы он прошел. Интересно, какие ужасы ждут нас.

Я смотрю на Нельсона и вижу, что он наблюдает за мной.

– О чем ты думаешь? – спрашивает он.

– Они даже не дали нам слова. На нашем собственном слушании. Совсем как в Калифорнии.

Нельсон глубоко вздыхает.

– Не так давно, – говорит он, – какой-то суд в Калифорнии постановил, что все азиаты мигрировали в Америку через Берингов пролив. Он сказал, что мы превратились в индейцев. И поскольку у индейцев практически нет прав в этой стране, у китайцев тоже не должно быть прав. То, что произошло сегодня, меня не шокирует.

– Уильям, – говорю я. Не могу поверить, что поиск выхода занял у меня так много времени. – Мы напишем ему. Он, должно быть, уже у «Шести компаний». Он придумает, что делать. Попроси написать письмо, прежде чем нас увезут, Нельсон. Они должны позволить нам хотя бы это.

Нельсон опускает глаза и вздыхает.

– Не думаю, что он сможет помочь нам там, где мы оказались сейчас, Джейкоб.

Это не тот ответ, который я хочу услышать. Это не тот Нельсон, которого я знаю.

– Что случилось с твоей надеждой? – кричу я. Лам вздрагивает, но ничего не говорит, вместо этого наблюдает во внимательном молчании. – Мы еще не умерли, мы даже не осуждены! И все же ты ведешь себя так, как будто все уже случилось.

Он складывает и разводит руки. Он не смотрит на меня.

– Так что будем просто ждать, – говорю я. – Будем ждать и примем все, что произойдет. С таким же успехом нам могли бы и языки отрезать.

– Посмотри на него, – рявкает Нельсон, указывая на Чжоу. – Ты действительно думаешь, что мы чем-то отличаемся от него? У нас могут быть языки, но в глазах суда, в глазах этих людей мы одинаковые. Наша речь не имеет значения. Неважно, что слова, которые вылетают из наших уст, английские – суд все равно смотрит на уста, произносящие эти слова. Для них мы всегда будем иностранцами.

– Должен быть способ, – говорю я. Слова бессмысленные и глупые, но мне все же хочется верить. Нельсон отворачивается от меня.

Лам впервые прерывает молчание.

– Возможно, сейчас стоит хорошенько отдохнуть, Джейкоб, – говорит он.

Чжоу – единственный, кто слышит ее молчаливое появление, чувствует запах ее духов сквозь вонь. Она не просит охранников разбудить нас и не стучит в дверь. Она стоит с убийственным спокойствием, пока Чжоу не начинает будить нас одного за другим, и когда я открываю глаза, то вижу знакомую фигуру, достойную зависти фигуру, ожидающую снаружи.

– Кэролайн?

Нельсон встает рядом со мной и подходит к двери камеры тремя короткими шагами. Девушка отступает.

– Что ты здесь делаешь? – шепчет он.

Нам и Лам тоже проснулись, разглядывая эту девушку, которая изменила все. Кэролайн поднимает голову. Первыми в поле зрения попадают ее губы. Потом розовый носик и, наконец, глаза, блестящие и влажные. Я понимаю, что она не переставала плакать. Но есть что-то еще в ее глазах, гроза, которая вот-вот разразится.

– Я пришла убедиться сама, – говорит она.

– Кэролайн, – говорит Нельсон, спокойно и увещевательно. – Ты же не могла поверить, что я причиню вред твоему отцу. Пожалуйста, позволь мне объяснить.

– Отец умер. Говорят, это был ты.

Нельсон делает шаг назад.

– Ты же не можешь верить тому, что говорят другие. Ты должна помнить меня. Помнить нас.

Кажется, пауза, неуверенность в ее глазах, которые хотели верить ему. Кажется, воспоминание о счастливых днях в доме ее отца, когда ее младший брат подпрыгивал, Нельсон смеялся, а она была полностью опьянена красивым молодым человеком с обширными знаниями. Но затем она видит перед собой пятерых грязных китайцев в камере, дверь, которая отделяет ее от нас, и Нельсона, который больше не держит скрипку и которому больше нечему ее учить в музыке. Ее лицо меняется, неуверенность уходит. И тогда я понимаю, что она приняла окончательное решение.

– Какой ты тупой, – говорит она. – Закон не позволил бы нам быть вместе.

– Законы можно изменить, – говорит Нельсон.

– Это то, что ты сказал ему перед тем, как убить, – говорит она, ощетинившись. – Не могу поверить, что позволила тебе прикасаться ко мне, грязный узко…

Но ее останавливает другой голос, незнакомый и сильный.

– Я думаю, вам следует уйти, – говорит голос.

Мне требуется мгновение, чтобы понять, что это мой собственный голос.

Она впервые смотрит на меня. Меня поражает ее красота, страшная в гневе, надменность, сияющая на ее лице, когда она видит мой маленький рост, мой мрачный взгляд. Я не отвожу глаз, как в тот день на рынке не отвела их от торговки рыбой. Кэролайн смотрит на меня, но не видит.

– Пусть вас повесят, – говорит она.

– Уходи, – говорю я снова, и мой голос становится только громче, громче, пока мне не кажется, что он вот-вот прорвется сквозь дверь. – Пошла отсюда!

Она поворачивается. На этот раз мы слышим цоканье ее каблуков по камню. После того, как она ушла, единственное, что осталось, – это аромат ее духов, похожий на запах магнолии.