Завещание

Он протянул руку, но я отступила на шаг.

— Ты когда-нибудь задумывался, почему я была так далека, Генри?

— Милая…

— А тебе не приходило в голову спросить?

— Джо…

— Нет. Я была так влюблена в тебя, когда мы только начали работать вместе, что каждый день приносил боль. Но нужно было либо смириться с болью, либо потерять одного из двух людей в моей жизни, которые мне были дороги и которых я уважала. Так что я смирилась с болью.

Его лицо побледнело.

— Ты была влюблена в меня?

— Без ума.

Его голос был болезненным, когда он прошептал:

— Дорогая…

— Чтобы узнать, что ты такой же, а ты даже не спросил, почему я защищаюсь. Почему я держалась отчужденно. Почему была отключена. Даже не пытался найти вход. Я никогда не думала, что ты ответишь на эти чувства, потому что… потому что… не знаю, почему ты это делал, но ты никогда, ни разу, не дал мне понять, что чувствуешь ко мне то же самое. Ты показывал это многим другим женщинам, прямо на моих глазах, но только не мне.

— Я все время показывал тебе, Джозефина, — мягко сказал он.

— Нет. — Я покачал головой. — Джейк показывал. Он знал все это обо мне, и он знал, что должен был действовать с осторожностью, но дело в том, что он понял, что я ему нравлюсь, я его привлекала, и он продолжал.

— Боюсь, у него было нечестное преимущество, дорогая, потому что я не знал ничего из этого дерьма, — заметил Генри.

— Ты… не… — я наклонилась, — спрашивал, — прошипела я и отстранилась. — Два десятка лет, а ты ни разу не спросил, Генри?

— Откуда мне было знать, что есть о чем спрашивать, Джозефина?

— Если ты любишь кого-то, то хочешь знать все. Хочешь исцелить все раны. Хочешь быть с ними, когда они в тебе нуждаются. Ты просто хочешь быть с ними все время.

— Хочешь сказать, что влюблена в мужчину, которого знаешь всего две недели?

— Нет, Генри. Я говорю, что это то, что я давала тебе все двадцать три года.

Я увидела, как он снова вздрогнул. Он знал, что это правда. Каждое слово.

Он пришел в себя и спросил:

— Как можно настаивать на чем-то подобным со своим сотрудником? С кем-то, кто важен для тебя. Кто, если не поймет это правильно, может уйти, а ты знаешь, что не можешь его потерять.

— Даже не знаю. Может, ты поступаешь так, потому что это стоит риска того, что может с ним случиться.

— Напомню тебе, дорогая, что ты чувствовала то же самое и тоже не рисковала, — мягко сказал он.

Он был прав.

Абсолютно прав.

— Я боялась, — сказала я ему.

— Сейчас я это понимаю. Тогда я и понятия не имел.

В этом он тоже был прав.

Я посмотрела на грязь у своих ног.

— Джозефина, — позвал Генри, и я снова посмотрела на него.

— Этому не суждено было случиться, — заявила я.

— Как мы можем это знать, если даже не пытались? — спросил он.

— Потому что я влюбляюсь в мужчину, которого знаю всего две недели, но еще только влюбляясь, я уже знаю, что не представляю, каково было бы без него. Нет, — я покачала головой, когда лицо Генри снова стало суровым. — Я могу себе это представить. Просто не хочу.

— Не уверен, что он тебе подходит, — сказал он мне.

— А я не уверена, что тебе стоит так говорить, когда ты его совсем не знаешь.

— Я знаю, Джозефина, что наш вчерашний разговор был неприятным, а он все время был рядом и ни разу не вступился за тебя, — заметил он.

— Ты прав. Но опять же, ты был моим работодателем, был им в течение многих лет, я — сорокапятилетняя женщина, и это действительно было не его дело, чтобы вмешиваться. Однако, когда я была переполнена эмоциями после той сцены, Джейк вмешался, держа меня в своих объятиях, поглаживая мои волосы и разговаривая со мной, чтобы успокоить.

— Значит, этот парень идеален, — недоверчиво и, возможно, немного саркастически констатировал Генри.

— Вовсе нет, — ответила я ему. — Он до смешного заботливый и до нелепости властный. У него также есть пунктик, когда он выбирает мне место, обычно рядом с ним, и делает это, усаживая меня на него. Он может быть очень властным, что случается не редко. Он смеется, когда я говорю серьезно, и рычит из любого места в доме, где бы ни находился человек, с которым он разговаривает. Он также часто использует бранные слова, даже в присутствии своих детей, и позволяет им делать то же самое, особенно своему старшему сыну, о последнем я вскоре намерена с ним поговорить. Я уверена, что у него есть и другие дурные привычки, которые я обнаружу, если представится такая возможность. Что меня радует, так это то, что у меня есть такой шанс.

— Значит, ты отказываешься от нас, — заметил Генри.

— Нет, я говорю, что у нас было свое время, которое прошло. Мы оба совершили эту ошибку. И теперь я двигаюсь дальше. Это не я пришла сюда, чтобы уволить себя, Генри. А ты.

— Зная, как я к тебе отношусь, ты можешь работать рядом со мной? И если я тебе небезразличен, можешь ли ты искренне желать этого, заставляя меня смотреть, как ты влюбляешься в другого мужчину?

— Нет, я собиралась подать в отставку, — честно призналась я. — Однако при этом, я надеялась спасти отношения с кем-то, кого я очень люблю, кто очень много значит для меня. Я просто еще не придумала, как это сделать.

Он ничего не сказал, но выдержал мой взгляд.

Я сделала то же самое.

Генри первым нарушил молчание.

— Черт, я должен был поехать с тобой на похороны Лидии, — отрезал он коротко.

Должен был.

Он действительно должен был поехать.

Но не поехал.

И если бы он это сделал, я бы не обрела Джейка.

Или Эмбер.

Или Итана.

Или Коннера.

Поэтому я ничего не сказала.

— Я все испортил, — прошептал он, и от этого мой гнев померк, но боль усилилась.

— Мы оба испортили, — тихо сказала я.

— С твоим прошлым у тебя не было выбора. Испортил я.

С этим я не могла поспорить.

— Я все испортил, — повторил он, и я придвинулась к нему и положила руку ему на грудь.

— Перестань, Генри.

— Двадцать три года я с нетерпением жду, когда ты каждое утро заходишь ко мне в номер с чашечкой кофе, дорогая. Дэниел далеко не так привлекателен, как ты, и совершенно не того пола. Он посылает его через службу обслуживания номеров.

Я закрыла глаза и опустила голову, положив ее на свою руку на его груди.

О, как я любила каждое утро заходить в номер Генри с чашкой кофе. Улыбку, которую он мне дарил. Мы сидели и болтали о работе, которую предстояло сделать в этот день, куда мы направлялись, что было дальше, или вообще ни о чем.

И он всегда заставлял меня смеяться.

Теперь, оглядываясь назад, зная то, что я знала, я поняла, что он старался, старался, чтобы дать мне это.

Каждое утро.

Его рука поднялась и обвилась вокруг моей шеи, и это было приятно и тепло в свежем осеннем воздухе. Сильно. Ласково. Прекрасно.

Коснувшись губами моих волос, он сказал:

— Скажи, что ты найдешь способ спасти наши отношения. Тогда мы сделаем это.

Я придвинулась ближе и пожалела, что между нами забор, когда повернула голову, прижимаясь щекой к его груди.

Его рука сжала мою шею, и его губы все еще были на моих волосах, когда он сказал:

— Это убивает меня, дорогая, поэтому я должен идти.

Я кивнула, моя щека скользнула по его рубашке, и я начала отодвигаться назад, потому что не хотела причинить боль Генри. Никогда.

А я причинила.

Непреднамеренно, но все равно причинила.

Так что мне пришлось прекратить.

Но я остановилась, когда рука Генри надавила мне на шею.

Я откинула голову назад, чтобы увидеть, как Генри наклоняется.

А потом он поцеловал меня. Не целомудренным прикосновением к губам. Его рот накрыл мой, и по какой-то причине мой открылся, и его язык скользнул внутрь.

У него был очень приятный вкус. Он очень хорошо целовался. Меня это тоже не удивило. Ведь это был Генри, и почти все в нем было хорошо, но что касается последнего, в этом он много практиковался.

Но это не воспламенило меня так, как должно было. Так, как это могло бы быть. Как я предполагала, еще три недели назад.

Потому что в то утро у меня был Джейк, его рот, его руки, его тело, и он отдавал так много, даже принимая, что ничто не могло с ним сравниться.

Ничего.

Даже Генри.

Он оторвался от моих губ и посмотрел мне в глаза.

Он видел это, потому что я этого не скрывала.

В его голосе снова послышалась боль, когда он пробормотал:

— Черт, я все испортил.

Мое горло сжалось, и я не могла ничего сделать, кроме как отступить.

Его рука упала, когда я это сделала.

Когда это произошло, мои глаза снова наполнились слезами.

Как могло случиться, что с Джейком я чувствовала себя так, будто получаю все, и в этот момент, зная, что Генри уходит, зная, что бабушка ушла, я чувствовала, что потеряла все?

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — мягко сказал он, и я сглотнула, чувствуя, как слезы жгут мне глаза. — Правда хочу.

— Надеюсь, ты тоже будешь счастлив.

Горло начало саднить, когда Генри склонил голову набок и сказал:

— Прощай, моя Джозефина.

— Прощай, Генри, — выдавила я.

Он улыбнулся. Грустно. Покорившись судьбе.

Опустошив меня.

Потом он ушел.

*****

Я погрузила ноги в ванну, наполненную теплой водой с пузырьками.

Как только я это сделала, Алисса сказала:

— Хорошо, дорогая, расскажи мамочке всё.

Мои удивленные глаза обратились к ней.

Понятно, что это происходило уже после ухода Генри. После того, как я бросила сад, вошла внутрь и увидела, что у меня был шквал очень многословных сообщений от Алиссы, объясняющих, как все пойдет с Итаном, Брайантом и Софи.

Это было после того, как я высадила Итана, он убежал с Брайантом, я встретила Софи (узнав, что Софи была старшей, Брайант — младшим, и между ними было еще трое). Это было после того, как я увидела, что Софи была юной копией Алиссы, только застенчивее и тише, и отметила, что в течение пяти минут, что я с ней провела, она была очень мила.

И это было после того, как Алисса увела нас к своей машине. Отвезла нас в город и припарковалась за своим салоном. После того, как впустила нас, включила свет и приготовила педикюрное кресло. После того, как я заглянула в ее салон, который выглядел не как «Дом Красоты Мод», а скорее, как шикарный спа-салон, который можно найти в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе или даже Париже. Он был оформлен в золотистых, серебристых и сливочных тонах с очень привлекательными современными светильниками, свисающими с потолка в форме множества хрустальных абажуров, отбрасывающих призмы света.

Это было после всего, и я посмотрела на нее, и увидела, что она смотрит на меня с теплым беспокойством в карих глазах, и она заявила:

— Я целыми днями утопаю в плаксах, делаю это дерьмо в течение многих лет. Я узнаю такое лицо, когда вижу его. Так расскажи мне.

Именно тогда я подняла руки, закрыла лицо ладонями и разрыдалась.

Я ревела в течение некоторого времени, прежде чем мне в руку, которую она убрала от моего лица, не втиснули большую кучу салфеток, и я обратила к ней заплаканные глаза.

— Расскажи мне, — настаивала она.

Я не знала почему, может, дело было в ее тоне, в добром взгляде, в том, что Джейк рассказывал мне о ней.

Но я сделала это.

Я вытерла лицо, высморкалась и рассказала:

Всё.