Русский Мисопогон. Петр I, брадобритие и десять миллионов «московитов»

Нет никаких сомнений в том, что Иоаким и его агенты всерьез опасались за будущее Русской православной церкви при последовательной реализации политики Софьи и В. В. Голицына. Иржи Давид, католический священник, служивший в Немецкой слободе в Москве в 1686–1689 гг., в отчете о своей миссии 1690 г. писал, что в какой-то момент «патриарх перестал разговаривать с князем Голицыным, поскольку был уверен, что мы были допущены в Москву для того, чтобы внедрять союз Церквей. Когда мой товарищ появился в столице, патриарх, говорят, сказал со вздохом и со слезами: „После моей смерти вся Москва станет иезуитской“»[299]. Конечно, Давид передавал слухи, но они не были совершенно беспочвенными.

Церковный собор патриарха Иоакима весны 1687 г. против брадобрития следует рассматривать в контексте обострения политического противостояния между правительством царевны Софьи и Нарышкиными, которое именно в это время перешло в острую фазу. Как известно, начиная с 1686 г. Софья и ее сторонники предпринимают решительные шаги, направленные на легитимизацию ее статуса как правительницы[300]. Между прочим в 1687 г. в кругу сторонников Софьи обсуждалась возможность ее венчания на царство, в связи с чем была напечатана знаменитая гравюра, на которой Софья изображалась с короной, скипетром и державой[301]. В августе 1687 г. Ф. Л. Шакловитый, обсуждая со стрельцами вопрос о возможном венчании царевны Софьи на царство, допускал, что для успешного осуществления этого плана потребуется «святейшего патриарха переменить, а взять бы изо властей или и простого старца»[302].

Эта активизация Софьи и ее сторонников повлекла за собой ответные действия со стороны партии Нарышкиных. По замечанию Е. Ф. Шмурло, «действия правительницы [царевны Софьи] запечатлены были слишком явно революционным характером, чтобы не побудить партию Петра на новый отпор и противодействие»[303]. Можно предположить, что смелое выступление церковников против придворных порядков («политеса», если выражаться терминами Б. И. Куракина), утвердившихся еще при царе Федоре Алексеевиче, было одним из таких решительных шагов, призванных ослабить адептов «латинского» влияния при дворе Софьи.

Не случайно после августовского переворота 1689 г., поддержанного патриархом Иоакимом[304], розыскная комиссия о Ф. Л. Шакловитом и его сообщниках параллельно с расследованием заговора на жизнь Петра и его матери Натальи Кирилловны рассматривала и намерение сторонников царевны Софьи совершить церковный переворот[305]. В числе главных заговорщиков фигурировал глава партии «латинистов» Сильвестр Медведев, которого всерьез подозревали в намерении убить патриарха Иоакима, занять его место, а затем осуществить церковную унию[306]. А. А. Прозоровский убедительно доказал, что эти обвинения не соответствовали действительности[307], однако для нас важно отметить тот факт, что сам патриарх Иоаким и люди из его окружения были глубоко убеждены в их справедливости. Об этом красноречиво свидетельствует «Повесть о расстриге Сильвестре Медведеве», написанная Евфимием Чудовским[308].

Эта «Повесть» интересна в первую очередь тем, что передает точку зрения на события 1689 г. патриарха Иоакима и его окружения. В ней рассказывается о том, как «в нынешняя многосетовная, достигшая концы веков и плача достойная времена в царствующем великограде Москве, пресветло сияющем в православии восточного благочестия, коварством плевелосеятеля, врага диавола, произниче терн латинского злочестия». Главным виновником этой беды оказался «некто, монашеским святым образом извне одеяный, внутрь же не токмо ничесого монашескаго имея, но лжемонах сый и еретическому латинскому от благочестия отступству последова, именем Силвестр прозванием Медведев». Этот «лжемонах», будучи учеником «униата суща Римскаго Костела» Симеона Полоцкого, научился у него «токмо чести латинския книгы». Вследствие чтения этих книг, так же как и постоянного общения с «униатом» Симеоном Полоцким и иными приходящими в Москву «латинниками», Медведев «весь онамо уклонися», принялся злословить патриарха Иоакима и всех восточных патриархов, называя их «демоноархами» и «мантеиархами», а папу римского «похваляше над вся и главу всех нарицаше быти», вознамерился «мало-помалу ввести ересь латинскую и привлещи православнороссийский народ к прелестному новомудрованию Западнаго Костела, называя предания и чины латинския Церкве правы и цветущыя, яко и древний еретик Исидор, митрополит Киевский». Сильвестр Медведев, который постоянно сравнивается с «розстригой Гришкой Отрепьевым», представляется в «Повести» главной движущей силой заговора августа 1689 г.: по наущению дьявола он решил «смертно убити» патриарха Иоакима и некоторых других архиереев, вступил в совет с Федором Шакловитым и иными изменниками, замыслившими зло «и на самое пресветлое царское величество, благочестивейшаго великаго государя царя и великаго князя Петра Алексеевича, и на матерь его, благочестивую царицу и великую княгиню Наталию Кирилловну, и на ея благородные сродникы». Однако «всемощная десница Божия» «злоковарство» Медведева и его сообщников «явленно сотвори». Но если бы Господь «сию его ересь, и злословие, и лесть, и мятеж [не] ократил, не бы спаслася всяка православная плоть»[309].

Как мы видим, с точки зрения автора «Повести», главным содержанием августовских событий 1689 г. являлась попытка «церковной революции», конечной целью которой было введение в Московской Руси «латинской ереси». В этой связи особенный интерес представляет запись в дневнике Патрика Гордона от 12 сентября 1689 г. о том, что Петра «с великим трудом убедили согласиться на казнь этих людей [Ф. Л. Шакловитого и нескольких стрельцов], и не прежде, чем его уговорил патриарх»[310]. Вмешательство патриарха Иоакима в данном случае может подтвердить тот факт, что намерения заговорщиков произвести «церковную революцию» рассматривались как очень серьезные.

Переворот 1689 г., являвшийся, с точки зрения книжников патриаршего круга, политическим ответом на попытку совершить «церковную революцию», стал крупной политической победой Иоакима, который находился в числе его первых бенефициаров. Уже в начале октября 1689 г., сразу после завершения работы розыской комиссии о Ф. Л. Шакловитом и его сообщниках, по настоятельному «святейшаго патриарха и всего Освященнаго собора прошению» из Москвы были в срочном порядке высланы иезуиты, которым на сборы и продажу двора в Немецкой слободе выделили всего два дня. В качестве причины такой резкой перемены было объявлено, что «они Святой Соборной Восточной Апостольской Церкви и догматам ея чинят противность и раскол, и людей прельщают, и римской своей вере научают»[311]. Несколько недель спустя был опубликован указ, ужесточивший порядок въезда в страну выходцев из Западной Европы[312]. В январе 1690 г. состоялся Собор, осудивший «хлебопоклонную ересь» и поставивший жирную точку в известном богословском споре между партиями «латинофилов» и «грекофилов» второй половины 1680‐х гг.

По словам И. В. Курукина, «переворот 1689 г., утвердивший власть Петра I, был, вопреки обычным представлениям, не победой молодого реформатора над косным боярством, а скорее консервативной реакцией на западническую и „латинофильскую“ политику правительства Софьи и Голицына»[313]. Именно так переворот 1689 г. воспринимался, между прочим, находившимся в те дни в России французом Фуа Де ла Нёвиллем:

Те, кто больше всех выказал радости при опале великого Голицына, хорошо видят сегодня потерю, которую они понесли, потому что Нарышкины, которые правят ими сейчас, в такой же мере грубые, как и невежественные, и они начинают разрушать все то, что этот великий человек сделал для славы и выгоды народа. <…>

Эти невежды начали с того, что вновь запретили въезд иностранцам в страну, а также отправление католической службы. <…> Считают даже, что они принудят затем московитов не учиться ничему, кроме чтения и письма, как прежде; встав в этом, как и в других делах, на путь тиранического правления, они заставят всех оплакивать этого великого князя.

А ведь он приказал построить великолепное каменное здание учебной коллегии, вызвал из Греции около 20 ученых и выписал множество прекрасных книг; он убеждал дворян отдавать детей своих учиться и разрешил им посылать одних в латинские училища в Польшу, а для других советовал приглашать польских гувернеров и предоставил иностранцам свободный въезд и выезд из страны, чего до него никогда не было. <…>

Он уже принял в Москве иезуитов, с которыми часто беседовал; они были изгнаны на следующий же день после его опалы с объявлением [со стороны московских] царей, [направленным] императору и польскому королю, которые их [иезуитов] прислали, что они [иезуиты] никогда не будут допущены в страну[314].

По наблюдению М. М. Богословского, в первое время после переворота Петр «под воздействием настояний матери соблюдает, по крайней мере по внешности, все требования кремлевского ритуалу строже, чем в предыдущее время»[315]. Но здесь возникает вопрос: зачем вообще потребовалось Окружное послание патриарха Адриана против брадобрития, по содержанию и степени разработки гораздо более радикальное и обоснованное, чем постановление патриарха Иокима, если в результате переворота 1689 г. победила консервативная партия, за которой последовало восстановление старомосковских придворных порядков?