Русский Мисопогон. Петр I, брадобритие и десять миллионов «московитов»

29. «Бысть тишина о брадобритии»

«К Бутурлину, что посылает в низовые городы о бородах и о платье указы, что б не чинить, а посылать указы в свободное время, а не в такой случай злой» – такой указ в начале ноября 1705 г. распорядился отправить Петр I (который тогда находился в Гродно) руководителю Приказа земских дел И. И. Бутурлину[805]. Так царь приостановил действие указов о брадобритии и перемене платья во всем Нижнем Поволжье. На вопрос сержанта Преображенского полка Михаила Ивановича Щепотева относительно образа действий с присоединившимися к астраханцам жителями Черного Яра в случае добровольной сдачи города Петр 22 февраля 1706 г. написал: «Кроме прощенья и по-старому быть, иного ничего»[806]. Под словами «по-старому быть» скрывается уже принятое государем решение позволить жителям Нижнего Поволжья носить бороду и «русское» платье. В одном из дел Преображенского приказа (которое было рассмотрено нами выше – см. п. 28) обнаруживается непротиворечивое подтверждение факта существования указа Петра I, позволявшего жителям Нижнего Поволжья не брить бород[807].

Хотя царский указ о разрешении жителям Нижнего Поволжья «бород не брить» пока обнаружить не удалось (впрочем, в его существовании трудно усомниться), хорошо известно другое распоряжение царя в отношении всех жителей Сибири. Этот именной указ появился после знакомства государя с коллективной челобитной 112 служилых людей из 19 сибирских городов, которые в конце 1705 г. приехали в Москву и обратились в Сибирский приказ. В коллективном челобитье, которое сохранилось в подлиннике (см. ил. 27 в этой книге), сибирские жители указывали на невозможность исполнения присланных в 1705 г. указов, в частности, в силу того, что «им в немецком де платье от великих стуж ходить никоими меры невозможно и за нуждою зделать нечем»[808].

С этой челобитной в начале 1706 г. (не позднее 19 февраля) князь М. П. Гагарин обратился к Петру. По всей видимости, царь дал князю Гагарину распоряжение[809], которое затем, уже в стенах Сибирского приказа, было оформлено в именной указ следующего содержания:

В минувшем 1705 году посланы к вам в Тоболеск, так же и во все сибирские городы наши, великого государя, грамоты о платье и об ыных тому ж подобных делех. И сибирских городов всяких чинов жители били челом нам, великому государю, что им для скудости их носить платье, также и седла держать по-прежнему. И мы, великий государь, указали те посланные наши, великого государя, грамоты все отставить и по них ничего чинить не велели, а велели носить платье, также и седла и протчее подобное тому, как хто что похочет, для того, что посланы те наши, великого государя, грамоты, не справясь с нашим, великого государя, указом[810].

Указ был выслан из Москвы в Тобольск и Тюмень 19 января 1706 г.[811], откуда достаточно быстро был разослан по сибирским городам. Хотя в указе прямо не сказано о позволении носить бороду, можно предположить, что оно подразумевалось под выражениями «об ыных тому ж подобных делех», «и протчее подобное тому, как хто что похочет». Во всяком случае, именно так эти выражения и поняли жители сибирских городов. Так, после оглашения указа в Томске в приказную избу явились бородачи сын боярский Андрей Степной и бывший московский стрелец Григорий Казин. Они попросили вернуть им деньги, которые в сентябре 1705 г. заплатили за свои бороды. Томский воевода Г. М. Петрово-Соловово согласился с тем, что присланный указ можно трактовать как отмену указа о брадобритии, и вернул просителям их деньги[812].

28 августа 1706 г. состоялся еще один именной указ Петра I, который не вошел в Полное собрание законов и ранее не был известен исследователям. Этим указом царь отменил положение указа 1705 г., касающееся крестьян:

Великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержец указал по имянному своему, великого государя, указу дворцовых, и патриарших, архиерейских, и монастырских, и церковных, и помещиковых, и вотчинниковых крестьян з бородами в грацких воротех пропускать и пошлин с них не имать[813].

Уже 2 сентября 1706 г. указ был дан Посольскому приказу, который сообщил его в приказы, а оттуда он вскоре был разослан по подчиненным городам[814]. Нельзя сомневаться в том, что его появление было вызвано массовым недовольством применением насилия при реализации указа о брадобритии. Выше мы из одного дела Преображенского приказа видели, как в первой половине 1705 г. у приходивших в Москву костромских крестьян, которые не могли заплатить деньги за проход через городские ворота, бороды сбривались насильно (см. п. 28 в этой книге). Подобные действия, которые наверняка имели место и в других городах, не могли не вызвать недовольства. Указ Петра от 28 августа 1706 г. свидетельствует о том, что царь и его приближенные после Астраханского восстания осознали необходимость принять меры к тому, чтобы снять опасное напряжение. Можно также предположить, что к этому времени царь осознал финансовую несостоятельность указа о бородовой пошлине.

Так, по мере реализации указа 1705 г., сталкиваясь с различными формами сопротивления со стороны российских подданных, правительство Петра I пришло к отказу от намерения распространить брадобритие во всех регионах России по одной схеме. Сущность новой стратегии выражена в словах царя в ответ на процитированное выше письмо А. А. Курбатова от 12 февраля 1713 г., в котором последний сообщал государю о неисполнении в Архангелогородской губернии указа о брадобритии при потворстве местных администраторов. 28 апреля 1706 г. Петр ответил Курбатову: «Что пишете о людех Арханьел[ской] губернии, что оные носят старинное платье и бород не бреют, и то исправляйте исподволь»[815].

Таким образом, отказавшись от идеи сделать бороду важным источником пополнения казны, царь остался верен намерению преобразовать внешний облик своих подданных, но способы «исправления» должны были выбирать местные начальники, сообразуя их с местными особенностями. Не случайно за период с 1706 по 1721 г. не было издано ни одного указа о запрещении брадоношения, который, как в 1705 г., относился бы ко всему населению Московского государства. Зато иногда появлялись указы, относящиеся к некоторым городам. Так, известен указ от 23 февраля 1707 г., подтверждающий необходимость ношения западноевропейского платья и бритья бороды жителями Нижнего Новгорода[816]. В 1712–1713 гг. повторный указ о брадобритии был получен в Галиче (его реализацию наблюдал шведский пленный Карл Роланд[817]). 17 декабря 1713‐го был издан, а через год повторен строгий запрет на ношение бороды жителями Санкт-Петербурга[818]. В начале 1714 г. такой же указ был опубликован в Великом Новгороде[819].

Сложилась такая ситуация, в которой купцы, привыкшие к лояльному отношению к бороде в своих родных местах, подвергались преследованиям в других городах. Так, 1 октября 1706 г. в Ростове был сразу схвачен прибывший туда для торговых дел «в русском платье и з бородою» ярославский купец Егор Данилов сын Маслов[820]. Но одновременно с этим большое количество бородачей без специальных знаков можно было встретить в самой Москве. Это отчетливо вырисовывается при анализе уникального источника – описания чуда, совершенного Максимом Греком, пришедшим на помощь московским бородачам в 1720 г.

Это описание известно в одном-единственном списке в сборнике, содержащем между прочим некоторые творения Максима Грека, его Житие, а также собрание чудес, совершенных им после смерти[821]. Чудо 1720 г. является последним в этом собрании, причем в качестве главного героя рассказа выступает его составитель – сторож московского Благовещенского собора и торговец Седельного ряда Симеон Федорович Моховиков[822]. По сути этот текст – автобиографическая зарисовка.

События рассказа Моховикова, относящиеся к ноябрю – декабрю 1720 г., начинаются с того, что полномочия ведать «указ о брадобритии» были переданы из Приказа земских дел в Московскую ратушу[823]. В Ратуше ответственным за это направление стал старший подьячий Михаил Морсочников[824], который быстро выяснил, что указ о бородовой пошлине 1705 г. в Москве практически не исполнялся: по переданным из Приказа земских дел документам, в столице числились всего 38 человек, которые платили годовую пошлину, в то время как ежедневно в московских рядах можно увидеть сотни торговцев, носящих бороду, но не имеющих знаков. Морсочников задумал активизировать данное направление, навел справки и, видимо, составил список москвичей, носящих бороду незаконно. В этот список попал и Симеон Моховиков, которому вскоре обо всем стало известно следующим образом.

На званом обеде у одного стольника собрались бояре, дьяки и старшие подьячие. Они ели, пили, веселились, а потом стали вести деловые разговоры о том, «кто великому государю многие притяжание принесоша». Между этими разговорами ратушский старший подьячий Михаил Морсочников поделился своими наблюдениями: «Прислаша мне по указу великого государя книги из Земского приказу о брадах, и в тех книгах несть боле записаны 38 брад московскаго народа, а аз знаю в Москве в рядех и крыющася в домех своих многих людей нарочитых с брадами ходят боле 500». Подьячий привел даже конкретные примеры, назвав в том числе и Моховикова, а затем заявил о намерении заставить их платить пошлину, даже если по отношению к ним придется применить силу. Он якобы говорил про самого Моховикова: «Обрею браду ему, Симеону Федорову, но и сего мало ему будет, но и щипками выщиплю». На обеде прилучились быть между прочим и некоторые московские купцы, которые быстро распространили тревожную новость. Услышав ее, Моховиков перепугался: «Аз не могох состояти на ногах своих в лавке своей, и поткнушася от печали своея, и поиде от лавки моея <…> в дом свой с великою печалию, и раздробишася вся уды моя, и в недоумении бысть». Когда Симеон в таких грустных мыслях добрел до своего дома, он обратил взор на висевший над крыльцом образ Максима Грека, написанный на «александрийском листе». Тогда он обратился к святому со словами горячей молитвы:

О великий святый и во преподобных отец наш и учитель славный всея России Московскаго государьства Максим Грек! Како ты во святых своих молитвах великому государю царю Ивану Васильевичю, всея Росии самодержцу, запрещал еси за боро[до]бритие и заступал за православную християнскую веру <…>. И сам еси, угодниче Божий Максиме, в темнице пострадал еси за поношение врагов своих истины ради. Святый преподобный отец наш Максим Грек! И ныне, во время настоящее сие, и мене, грешнаго и недостойнаго и сквернаго раба твоего Семиона, помилуй и заступи от поносящих враг моих, злохулные речи на мя глаголаху и браду хотяще ми обрити и щипками выдрати! И заступи, и помилуй, угодниче Божий! Аз, Семион, твой пречистый образ напишу вскоре, без замедления.

Ночью Моховиков не мог уснуть: «в стонаниих и в тоске пребысть, и мысля во уме моем, како нападет злоименитый и хулный на создание Божие (то есть на его бороду. – Е. А.)». До рассвета он простоял на молитве («всю нощь со свещею бысть») перед образом Максима Грека, «мысля во уме моем на помощь угодника Божия Максима Грека, что во святых своих молитвах заступит и помилует мя». На следующий день Моховиков поспешил заказать икону Максима Грека одному знакомому иконописцу. И вскоре произошло чудо! Подьячий Михаил Морсочников, которого так боялся Моховиков, был арестован по какому-то делу и долго находился под арестом. Так Максим Грек избавил от беды не только Симеона Моховикова («что мене не взяша и брады не обриша»), но и для «всего Московского государства народу православному бысть тишина о брадобритии лето едино»[825].