Русский Мисопогон. Петр I, брадобритие и десять миллионов «московитов»

Не приходится сомневаться в том, что организованная описанным выше способом работа целовальников и прикрепленных к ним шпионов и солдат имела некоторый эффект. Можно предположить, что большинство из тех людей, которые согласились платить годовую бородовую пошлину (см. п. 27 в этой книге), были именно московскими жителями. Одного такого человека мы знаем. Его звали Андрей Емельянов по прозвищу Братчин. Он был купцом Малых Лужников и являлся старообрядцем, открыто исповедующим свои убеждения (впоследствии он стал записным «раскольником», то есть согласился на уплату двойного подушного оклада). Кроме того, на протяжении многих лет он ежегодно выплачивал 60-рублевую пошлину за свою бороду, но потом обеднел и перестал это делать. В апреле 1726 г. его долг перед государством за право ношения бороды составил 360 рублей. Приведенный в Раскольническую контору, Андрей Емельянов рассказал, что «в бородачи де записался он в Земском приказе в прошлых годех, а в котором имянно, сказать не упомнит. И з записки своей положенный оклад за бороду <…> платил он по 1720‐й год бездоимочно». В подтверждение своих слов бородач предъявил выдававшиеся ему за оплату годовой пошлины «отписи» (то есть квитанции) за 1706–1718 гг., а также за 1722 г. Но теперь «з бороды доимки ему, Андрею, за скудостию своею платить нечим»[767]. Ему предложили простить этот долг, «ежели он бороду брить станет», на что Андрей Емельянов ответил категорическим отказом: «бороды брить не будет»[768]. Тогда двор должника, расположенный близ Новодевичьего монастыря, был конфискован и выставлен на продажу (его за 4 рубля 50 копеек выкупил сын бородача, ученик «Елино-Греческия школы» Василий Андреев сын Самарин[769]), а сам Андрей Емельянов в силу именного указа Петра I от 28 июня 1723 г. (см. п. 30 в этой книге, с. 408) был отправлен на принудительные работы в Рогервик на 29 лет (предполагалось, что на галерах он сможет заработать 12 рублей за год[770]). Как сложилась его судьба в дальнейшем, мы не знаем, но, видимо, он так и умер на галерах, отрабатывая свой долг перед государством за право носить бороду. Скорее всего, его судьба сложилась бы иначе, если бы в 1706 г. он сам не записался «в бородачи» (как будет показано в п. 29, в дальнейшем «режим брадоношения» будет ослаблен даже в самой Москве). Но тогда это решение было вынужденным. Думается, Андрей Емельянов не случайно начал платить бородовую пошлину именно в 1706‐м, то есть на второй год после объявления указа, когда Приказ земских дел уже успел наладить работу целовальников и шпионов, после чего перемещаться по городу с бородой, но без специального знака оказалось крайне сложно (что мы хорошо видели на примере астраханца Зимина). Однако, по всей видимости, ранее этот указ можно было игнорировать даже в Москве.

Еще одно следственное дело Преображенского приказа проливает свет на другой аспект деятельности целовальников у московских городских ворот – сбор денег «с крестьянских бород». В июле 1705 г. Ф. Ю. Ромодановский рассматривал дело о людях стольника Егора Ивановича Янова. Следствие установило следующее. В один майский день в костромской вотчине Янова на помещичьем дворе в «приворотной избе» собрались дворовые люди и крестьянские старосты. Они вели беседу «про бороды»[771]. Начал этот разговор староста деревни Малые Горки Денис Семенов, который рассказал: «Ныне де наши многие крестьяня были на Москве, и у них де бороды все обриты». Обсуждение этой новости завершилось тем, что тот же Денис Семенов, который и начал этот разговор, оказался виновным в произнесении «непристойных слов»: «А я де жив не хочю быть, естли у меня бороду обрить»! «Какой де он царь, он де Антихрист!» «На него де смерти не будет!» «А Олександр Данилович – еретик! Где бы с ним сошолся, тут бы ево рогатиною заколол!»[772]

Это дело между прочим раскрывает еще один аспект modus operandi тех же самых целовальников у московских ворот, с которыми мы уже познакомились выше. Помимо разбирательства с не имевшими бородовых знаков бородачами, которые могли быть задержаны на их участке города, целовальники взыскивали деньги «с крестьянских бород». Но если прибывшие издалека крестьяне не могли или не хотели заплатить, целовальники лишали их бород насильно.

Здесь следует обратить внимание на то, что в разосланных в феврале 1705 г. инструкциях ничего не говорится о возможности применения насилия в отношении нарушителей указа и их бород. На случай, если какие-то люди нарушают указ, «бород и усов брить не похотят», а вместе с этим откажутся выплачивать соответствующую пошлину, инструкцией от февраля 1705 г. был предусмотрен такой порядок действий: воеводам следовало о подобных людях «писать к Москве в Приказ земских дел, хто имянем и какова чину учинился ослушен». Иными словами, воеводы не были уполномочены разбираться с ослушниками самостоятельно: им следовало лишь уведомлять о них Москву[773]. В то же время вряд ли московские целовальники так действовали по собственному произволению, не имея на этот счет никаких распоряжений Приказа земских дел. Сама практика реализации указа о бородовой пошлине порождала множество вопросов, которых в Приказе земских дел не могли предвидеть и прописать в инструкциях заранее. Несомненно, решение о насильственном брадобритии в отношении крестьян у московских ворот принималось на уровне Приказа земских дел, если не самим государем, но вряд ли целовальники могли так действовать по собственной инициативе.

В разосланных на местах в феврале 1705 г. инструкциях оказались обойдены вниманием и другие вопросы, которые должны были непременно возникать при воплощении указа о бородовой пошлине в жизнь. Например, было неясно, сколько дать времени жителям городов для размышления – платить пошлину или сбрить бороду? Как быть с горожанами, которые бород не бреют, а просто их укорачивают, слегка подстригая? Как поступать с теми, кто сначала послушно побреется, но потом бороду запускает? Как увидим, неурегулированность этих и многих других вопросов создавала для местных администраторов некоторое пространство свободы, в рамках которого они могли подбирать собственную стратегию реализации указа – от легкой до очень жесткой. Выбор стратегии зависел от ряда факторов, таких как личные качества воевод, имеющиеся в их распоряжении инструменты воздействия на население, степень готовности городских жителей к брадобритию и др. Выбор определенной стратегии приводил к формированию в разных городах разных режимов брадоношения. Рассмотрим их на примере нескольких случаев.

После рассылки указов и инструкций о брадобритии по городам Центральной России служащие Приказа земских дел несколько месяцев ожидали их эффекта, но тщетно: бородачи с деньгами для уплаты пошлины и получения знаков в Москву не приходили. Стольник Бутурлин и дьяк Берестов решили обратиться за помощью в Разрядный приказ. Видимо, в основе такого решения лежало предположение, что присланные из Приказа земских дел инструкции достаточным авторитетом у воевод не пользуются. В начале июля ведомство Т. Н. Стрешнева разослало по городам свои грамоты. Например, белёвский воевода Александр Александрович Юшков получил предписание:

Как к тебе ся наша, великого государя, грамота придет, и ты б по прежнему и по сему нашего, великого государя, указу тот наш, великого государя, указ [о бородовой пошлине] в Белёве и в уезде велел сказать всем вслух, а по воротам и по болшим улицам в пристойных местех велел прибить писма, а в котором числе по прежней и по сей нашей, великого государя, грамотам наш, великого государя, указ сказан будет, о том к нам, великому государю, писал, а отписку велел подать в Розряде боярину нашему Тихону Никитичю Стрешневу с товарыщи.

Такое же требование было циркуляром разослано и по другим городам[774]. Вскоре в Разрядный приказ стали поступать отчеты местных администраторов. Например, рыльский воевода стольник Савва Иванович Ознобишин докладывал начальству, что указ о бородовой пошлине «в Рыльску и уезде всяких чинов людем сказан, и во многие тарговые дни бирич кличит непристанно, и по воротам и по болшим улицам в пристойных местех писма прибиты февраля в 26‐м, да июля в 13‐м числех нынешнего 1705‐го году»[775]. Некоторые воеводы даже вскоре стали присылать в Приказ земских дел деньги, взысканные «с крестьянских бород» у городских ворот[776]. Однако бородачи в Москву по-прежнему не являлись. В чем причина?

Мне удалось обнаружить в сохранившихся документах два возможных ответа на этот вопрос. Первый ответ обнаруживается в отчетах в Москву азовского губернатора Ивана Андреевича Толстого от июля 1705 г.: «В Азове де и к Азову в принадлежащих городех всяких чинов люди тех бородяных знаков не берут и денги не платят, а бороды и усы бреют. И те де бородяные знаки лежат в приказной избе»[777]. Можем ли мы доверять этим официальным отчетам азовского начальства, согласно которым в Азове не нашлось ни одного человека, пожелавшего воспользоваться правом носить бороду? Если мы примем во внимание, что речь идет о приграничной крепости, подавляющую часть населения которой составляли «военнослужащие и прочие служилые люди»[778], мы поймем, что описанный в донесении сценарий не то что возможен, а даже наиболее вероятен. Вспомним романовского солдата Парфенку Кокорева, который приучился брить бороду во время азовской службы, а потом не оставил своей новой привычки и тогда, когда вернулся в родной город (см. п. 19 в этой книге). Скорее всего, по такому или близкому, не приносящему казне никакого дохода сценарию проходила реализация указа о бородовой пошлине и в других городах, где степень психологической готовности населения к принятию брадобрития была достаточно высокой (см. п. 26 в этой книге).

Второй возможный ответ обнаруживается в доносе стольника Никиты Борисовича Пушкина, который в конце 1706 г. приехал в Белёв для сбора каких-то пошлинных денег и обнаружил, что там «всяких чинов люди платье, и шапки, и сапоги носят руские, и бород не бреют, и в грацких воротах целовалники стоят в руском же платье и в бородах, также и белёвской воевода ходит в руском платье, а нашие де, великого государя, казны ничего не збираетца»[779]. Когда Н. Б. Пушкин попытался вмешаться в ситуацию и опечатал торговые лавки, в которых продавалось запрещенное законом «русское платье», он встретил противодействие со стороны местных властей: один подьячий «те лавки <…> ночью распечатал» и купцам вернул их товар[780], а белёвский воевода потребовал у него предъявить указ Приказа земских дел, уполномочивающий его на такие действия. В ответ на это Пушкин 20 января 1707 г. и отправил свой донос в Приказ земских дел, в котором попросил прислать ему указ «о зборе с неуказного платья и з бород пошлин», пообещав, что «той де казны собрано будет многое число»[781].

Думается, вряд ли белёвский воевода А. А. Юшков не приложил каких-то усилий к тому, чтобы исполнить присланные из Москвы указы и инструкции (особенно после получения в июле 1705 г. строгого подтверждения Разрядного приказа). Но в дальнейшем в Белёве установилась некая конвенциональная ситуация: какие-то содержавшиеся в инструкции предписания были выполнены, у городских ворот даже стояли целовальники, но в то же время не была полностью исключена возможность для неисполнения указа, в том числе и для самих целовальников, которые к тому моменту, когда в город заезжал стольник Н. Б. Пушкин, свои бороды уже отрастили. Установлению такой ситуации способствовали, с одной стороны, имевшиеся в инструкции недоработки (действительно, в них же ничего не говорилось о том, с какой частотой мужчинам следовало ходить к цирюльнику), а с другой – личные особенности воеводы, который сам с удовольствием одевался в привычное русское платье, хотя бороду уже не носил.