Русский Мисопогон. Петр I, брадобритие и десять миллионов «московитов»

Насколько белёвский легкий режим брадоношения (также не приносящий казне никаких доходов) был распространенным явлением? Отвечая на этот вопрос, заметим, что обеспечить постоянное исполнение всеми горожанами предписания о брадобритии было крайне сложно, а скорее даже невозможно. На это указывает уникальный и исключительно информативный комплекс дел о незаконном ношении обывателями разных городов бороды, разбиравшихся в Раскольнической конторе, к которому мы уже обращались. Эти документы хоть и поздние, но все же их данные, на мой взгляд, вполне можно использовать для того, чтобы понять, какими стратегиями «тихого сопротивления» пользовались посадские люди в начале XVIII в., от которого сохранилось так мало документов.

Ржевский купец Максим Поярков, уличенный в «хождении в бороде и неуказном платье», дал такое объяснение:

Имел он бритье бороды издавна и хождение в указном немецком платье. И по воли де Божией имелся немалое время в слеглой смертелной болезни, и в той де болезни уже борода у него, Пояркова, мало отросла. И как де от оной болезни свободу получил и шел на князь Федоровской стороне по площади для брития у себя бритвою бороды ко имеющемуся на Ржевском кружечном дворе салдату Александр Аверьянову, и тогда де на той площади встретилися с ним Ржевской воеводской канцелярии розсылщики, которые де взяли ево, Пояркова, и незнаемо за что привели во Ржевскую канцелярию[782].

Точно такую стратегию защиты выбрал двадцатипятилетний дмитровский посадский человек Петр Тимофеев сын Олехов, пойманный в Москве, в Игольном ряду, «в бороде и в руском платье», который настаивал на том, что «бороду де он, Олехов, напред сего бривал», и сегодня как раз «хотел было идти к Москворецким воротам для бритья бороды своей в цырюльню, то мимоходом, взяв ево салдаты в той бороде, и привели в Раскольническую кантору»[783]. Многие другие купцы, оказавшись в подобной ситуации, говорили, что всегда бороду бреют, но так как они вынуждены по торговым делам ездить в дальние поездки, то вновь и вновь зарастают бородой. Служащие Царицынского магистрата в 1760 г. даже на официальном уровне защищали уличенных в ношении бороды купцов своего города, предъявляя такую аргументацию: «Из других городов, яко то из Воронежа, Казани и Саратова бывают в приезде в Царицын купцов в запущенных в пути бород немалое число, и судные де тамошние места [таких купцов] не штрафуют»[784].

Наверняка подобные же стратегии использовались купцами многих городов в 1705–1706 гг. Эти практики «тихого сопротивления» объясняют ту ситуацию, которую описал в письме Петру I от 12 февраля 1713 г. архангелогородский вице-губернатор А. А. Курбатов: «В губернии Архангелогородской всяких чинов люди, едва не все, платье носят старинное и бород не бриют, и принуждения де им (как я слышал) от прежних правителей в том не было, в чем я ныне не без опасения»[785]. Надо полагать, что многие начальники, подобно белёвскому воеводе, искали конвенциональный способ реализации указа о брадобритии 1705 г., то есть старались учитывать настроения населения своего города и их реальные возможности выплачивать такую колоссальную пошлину.

Но, разумеется, далеко не все администраторы были готовы проявлять гибкость. В нашем распоряжении имеется несколько примеров, которые показывают, к каким результатам приводили попытки буквальной реализации присланных из Приказа земских дел инструкций. Сравним два таких случая.

В сибирский город Тара указ о брадобритии вместе с инструкцией доставили из Тобольска 17 мая 1705 г. тарский сын боярский Петр Соколовский и десятник конных казаков Микифор Гребеневской. Тарский воевода стольник Митрофан Иванович Воронцов-Вельяминов старался во всем следовать полученной инструкции. «И по твоему, великого государя, указу и по грамоте ис Тоболска по отписке на Таре в приказной избе тарским градским и уездным жителем всякого чину людем о перемене платья и о бритье усов и бород твой, великого государя, указ я, холоп твой, сказывал, и грамота и отписка не по одно время чтены, и с указов списки листы на воротах прибиты», – отчитывался он. Но когда воевода попытался расставить по воротам целовальников, он встретил противодействие со стороны тарских жителей, которые «из служилых людей в целовалники по воротам поставить не дали»[786].

Дальнейшие действия воеводы, направленные на исполнение полученных указов и инструкций, привели к консолидации всех сил местного общества против царской администрации города. Складывается впечатление, что чем ближе к инструкции старался действовать воевода, тем более жестким и организованным было противодействие жителей Тары. В один летний день, 5 июня 1705 г., «градцкие и уездные жители всякого чину», в том числе местные дети боярские и многие казачьи командиры (сотники и пятидесятники), собрались на площади возле приказной избы. По оценкам самого воеводы, на эту своеобразную манифестацию собралось более пятисот человек. Все эти люди заявили Воронцову-Вельяминову, что при сохранении верности государю они бород брить не будут. «И преж сего отцы их и они тебе, великому государю, служили всякие службы со усердием, радением и ныне и впредь желают служить, а усов и бород брить не станут» – так передал их лозунг воевода в своем обращении на имя Петра I. Воронцов-Вельяминов консультировался по этому поводу со своим непосредственным начальством – тобольской администрацией (воеводами боярином Михаилом Яковлевичем и стольником Алексеем Михайловичем Черкасскими). Ему было рекомендовано пригласить в приказную избу для переговоров представителей «уездных жителей всякого чину людей» и увещевать их принести повинную государю, отметив, что в Сибири иных таких «противников» и «непослушников» государеву указу о брадобритии нет[787].

Подобный способ хорошо сработал в другом, более отдаленном сибирском городе, в Томске, где оглашение указов о брадобритии и перемене платья, состоявшееся 16 сентября 1705 г., также вызвало спонтанную вспышку возмущения. Многочисленная толпа томских жителей явилась в приказную избу с тем, чтобы заявить воеводе стольнику Григорию Михайловичу Петрово-Соловово о своем отказе подчиняться указам. В тот же день по требованию воеводы отказ был оформлен письменно. Его подписали 150 томских жителей, среди которых подавляющее большинство (123 человека) составляли казаки (пешие, конные, казачьи дети, отставные). Среди них были и несколько казачьих командиров (сотник Петр Березкин, пятидесятники Афанасий Батошков, Дмитрий Бурнашов, Яков Вершин, Федор Мясников, а также десятник Иван Белоусов). Кроме казаков, среди протестующих насчитывалось два десятка посадских людей (в том числе иконописцы Яков Фомин и Петр Алексеев), шестеро детей боярских и трое служащих Томской приказной избы (сторож Василий Тюрин, а также толмачи Григорий и Иван Березкины). Но воевода Г. М. Петрово-Соловово вскоре взял ситуацию под свой контроль благодаря тому, что ему удалось расколоть лагерь протестующих, а затем заручиться поддержкой части томских жителей, в том числе головы томских пеших и конных казаков Саввы Цызурина. Последний в приказной избе письменно заявил, что «томские ево, Савина полку, служилые многие люди» действовали «без ево ведома с невесть каким воровством своим и безумьем», он же с ними «не общник», «бороду де и усов брить и платья немецкое носить он готов». В итоге 18 сентября 1705 г. в приказной избе принесли повинное челобитье 35 томских жителей, ранее подписавшихся под отказом. В нем они назвали нескольких казаков, которые, будучи «раскольниками», подговорили их противиться указу, и просили отпустить им их вину, изъявив готовность «платье немецкое носить», «бороды и усы брить». На следующий день, 19 сентября, в приказную избу явились четыре десятка томских жителей «разных чинов», не участвовавших в возмущении 16 сентября, с тем, чтобы выразить поддержку воеводе и заявить, что они с противниками государевым указам «не общники», а «бороды и усы брить и платья немецкое носить готовы». А 20 сентября с повинной в приказную избу пришли уже трое «пущих затейников» – сын боярский Андрей Степной, конный казак Герасим Балахнин и бывший московский стрелец Григорий Казин, которые изъявили готовность платить годовую пошлину за свои бороды[788].

Но в Таре события разворачивались по иному сценарию. Настойчивые попытки воеводы М. И. Воронцова-Вельяминова склонить тарских жителей к исполнению указа лишь вели к эскалации напряжения. Как докладывал воевода, 6 июля 1705 г. он призвал к себе ротмистра Якова Чередова, сотника пеших казаков Власа Нефедьева, десятника Максима Гладкова, пятидесятника конных казаков Андрея Сумина, некоторых представителей детей боярских и «из иных чинов». На этой встрече они все твердо ему заявили, что «душ своих на грех не приведут», «упорно уса и бороды брить не станут», да еще и пригрозили: «ныне они в городе люди малые, и съедутца из деревень». В очередной раз воевода попытался уговорить тарских жителей 15 июля, когда у приказной избы в очередной раз собрались «многонародно всякого чину люди». Тарские жители и тогда категорически отказались исполнять государевы указы, заявив воеводе о своем намерении послать в Москву к государю челобитчиков с просьбой об отмене повелений о бороде и платье (более подробно о коллективном челобитье сибирских жителей речь пойдет ниже – см. п. 29). После этого Воронцов-Вельяминов подал в Тобольск челобитье на имя государя о невозможности исполнения полученных указов и инструкций: «Управить дел по твоему, великого государя, указу мне, холопу твоему, невозможно, и гневу твоего, великого государя, я, холоп твой, опасен»[789]. В ответ на это ни тобольские, ни московские власти не предприняли никаких действий, направленных на то, чтобы заставить жителей Тары исполнять указы. Воевода не получил никакой поддержки, кроме консультативной. В итоге в этом городе установился максимально легкий режим брадоношения, то есть указ о брадобритии и соответствующие инструкции так и не были реализованы[790].

Другой пример показывает, к каким последствиям могла приводить реализация указа о брадобритии в условиях, когда местное руководство, подобно тарскому воеводе Воронцову-Вельяминову, имело желание и волю к последовательной реализации присланных из центра инструкций, а с вместе с тем обладало для этого и достаточными административными ресурсами (чего Воронцову-Вельяминову явно не хватало).

Получив грамоты Приказа земских дел вместе с бородовыми знаками в марте 1705 г.[791], астраханский воевода стольник Тимофей Иванович Ржевский немедленно распорядился их опубликовать и назначить целовальников для сбора пошлины у городских ворот. В отличие от тарского воеводы Ржевский мог позволить себе действовать жестко, пресекая силой малейшее неповиновение. Так, когда астраханский стрелец Григорий Евтифеев, выбранный в целовальники к воротам, «с платья пошлин збирать не стал и бороды у себя не выбрил», заявив при этом, что он «хотя умрет, а пошлин збирать и бороды брить не будет», его по приказу воеводы немедленно арестовали и бросили в «колодничью палату»[792]. Опираясь на свои административные ресурсы, Ржевский отказался рассматривать любые конвенциональные варианты. Как писали сами горожане в повинном челобитье, «в Астрахани портных мастеров было мало», поэтому «им вскоре платье поспешить делать было невозможно»[793]. Но Ржевский не захотел принимать подобные аргументы во внимание. Кажется, астраханский воевода в своем желании исполнить указы шел даже дальше полученных инструкций. Согласно показаниям астраханцев, Ржевский, не довольствуясь действиями целовальников у городских ворот, посылал своих людей по праздничным и воскресным дням в храмы, на большие улицы и перекрестки, где они якобы хватали бородачей и у них «усы и бороды, ругаючи, обрезывали с мясом»[794]. Такие действия воеводы, если они на самом деле имели место, серьезно расходились с разосланными по городам инструкциями, в которых, как отмечалось выше, предписывалось обо всех случаях неповиновения сообщать в Москву и ждать дальнейших указаний. Впрочем, нельзя исключать и того, что Ржевский получил какие-то рекомендации так действовать со стороны служащих Приказа земских дел, которые, как мы видели, весной 1705 г. сами стали практиковать насильственное брадобритие в отношении крестьян у столичных городских ворот. В результате Ржевский и его агенты настроили против себя подавляющее большинство населения. В городе сложилось твердое убеждение в том, что, заставляя астраханцев брить бороды и носить немецкое платье, воевода действует не по государевым указам, а по собственному произволу. Астраханцы были отчасти правы в своих догадках: 23 июля 1705 г. Ржевский получил из Москвы предписание не взимать пошлин с русского платья до тех пор, пока горожане не успеют изготовить новое, но не спешил с его публикацией и исполнением[795].