Варварин Остров

Глава двадцать четвертая

Шура уговаривала его бросить все, уехать, забыть про Варварин остров, и Давыдов испытывал при этом двоякие чувства. С одной стороны, хотелось поддаться на уговоры, прислушаться к голосу разума, попробовать вернуться к привычной жизни (Александра уже и работу ему нашла). Во имя чего оставаться?

С другой стороны, Андрей понимал: уже слишком поздно. Не получится ничего, он и Варварин остров связаны, некуда бежать.

Голос Шуры звучал все громче, все сердитее, а потом внезапно смолк. Беседа оборвалось на полуслове: связь прервалась. Шура никогда не бросала трубку, не имела такой привычки, всегда завершала разговор, даже если им случалось ссориться. Выходит, какие-то проблемы у сотового оператора.

– Алло! Шура! Ты слышишь? – для порядка спросил Андрей. Конечно, не слышит.

Отведя телефон от уха, он подумал, что вместе с голосом Шуры отдалились от него, исчезли и прочие приметы нормальности. Теперь его окружают только вода, наступающая ночь, темнота и то, что она с собою несет.

До боли захотелось оказаться подальше отсюда, рядом с Александрой, и он набрал ее номер, зная, что это бесполезно. В трубке захрипело, заворчало, а потом пошел гудок – ровный, но очень тихий.

– Слушаю, – раздалось через несколько секунд.

Голос Шуры звучал устало и раздраженно, она была недовольна, что ее побеспокоили. Все-таки сама сбросила звонок, запоздало подумалось Андрею.

– Нас разъединили, – извиняющимся тоном проговорил он. – Договорить не успели.

– Знаешь, у меня голова разболелась, – ответила она. – Но что тут договаривать? Я все, что хотела, сказала. – Шура помолчала, видимо, подбирая слова. – И, если уж начистоту, больше к этой теме возвращаться не хочу. Я не спала прошлой ночью и думала: вся моя жизнь вращается вокруг твоей. Твои карьерные взлеты и падения. Твои творческие потуги и муки. Твои проблемы с твоей стервой-женой, которую ты предпочел мне. – Теперь она говорила громко, почти кричала ему в ухо. – Теперь вот твои приключения на острове. Я всего лишь приложение к тебе! «Шурик, найди то, Шурик, почитай се». Помоги, выслушай, посмейся над моими шутками, подкинь идею! Только мне давно пора жить своей жизнью, как бы банально это ни звучало. А ты для разнообразия попробуй-ка реши свои проблемы сам и отстань от меня. Сам думай, жить на острове или уехать, меня только не приплетай.

Ярость в ее голосе ошеломила Давыдова. Он не подозревал, что Шура зла на него.

– Ты никогда не давала мне понять…

– Это ты никогда не давал себе труда задуматься, – парировала она. – Смотришь на меня, как на… Дружба, конечно же! Шурик годится только на то, чтобы дружить, чтобы плакаться ей в жилетку.

Как она сказала? Ее оскорбило то, что он смотрит на нее, как на друга, а ей нужно большее? Но они никогда не говорили об этом, даже не думали…

«Думали, ясное дело. И ты, и она. Нечего лицемерить».

– Шура, выслушай меня, прошу тебя.

– Наслушалась, накушалась, – отрубила она. – Хватит с меня. Больше не звони, сделай одолжение.

Снова тишина в трубке. И коротких гудков нет, вместо них – огромная, ширящаяся, становящаяся все больше, каменно-молчащая пустота.

И в эфире, и в сердце.

Давыдов не мог понять, что все закончилось, что Шуры (надежной, постоянной и вечной, как смена времен года) теперь нет в его жизни. Твердая опора под ногами превратилась в зыбучие пески, в топь, и его затягивало, засасывало. Не выберешься, некому подать руку.

«Это ошибка. Недоразумение. Она вовсе этого не думает, так быть не может, не должно!» – стукнулось в виски, и Андрей, повинуясь порыву, снова поднес телефон к глазам, собираясь перезвонить Шуре. Надо поговорить по-человечески, объяснить ей…

Странно.

Его недавний звонок Шуре пропал. Андрей повозил пальцами по экрану, поискал, но так и не обнаружил его. Разговор исчез из памяти телефона: после того, как их разъединили, исходящих звонков зафиксировано не было.

«Не приснилось же мне! Мы говорили, это точно. Тогда почему…»

Давыдов не успел как следует все обдумать, потому что в следующую секунду услышал, как открылась входная дверь.

«Неужели я не запер ее?»

Вроде бы запирал.

Будто бы запирал, будто бы звонил… Мир стал зыбким и колеблющимся.

Кто мог войти? Малинка? Баба Лида? Может, Степан?

Или Клара?

Память услужливо вытолкнула картинку: чересчур прямая спина, болтающиеся веревочные руки, вывернутая набок голова, тусклые глаза утопленницы. Давыдов почувствовал, как холодеет спина.

Тот, кто вошел, притворил дверь за собой. Тихонечко, аккуратно, словно боясь побеспокоить хозяина громким звуком. А замок защелкнулся звонко, очень по-свойски: так запирает дверь тот, кто имеет право войти внутрь и находиться в доме.

– Кто там? – Очень хотелось говорить смело, уверенно, без тени боязни, но голос подвел, звякнул трусливой нотой.

Шаги – легкие, но твердые. Посетитель отошел от двери и двинулся по коридору.

«Уходи, убирайся!»

Довольно стоять столбом! Он молодой сильный мужчина. Чего, кого ему бояться?

– Вас не учили стучаться или звонить, когда входите в чужой дом? Что вы здесь делаете?

На сей раз получилось жестче, удалось рассердиться. Это отлично: ярость куда лучше страха. Ободряемый звуками собственного голоса, Андрей вышел в коридор, приготовившись лицом к лицу столкнуться с незваным гостем.

Однако в коридоре было пусто. Шаги слышались совершенно отчетливо, но того, кто прошел здесь, уже не было. Быть может, этот человек проник в кабинет или спальню? Андрей решительно распахнул двери в комнаты, но и там никого не увидел.

Почувствовав, что страх отступил, он направился к входной двери, думая, что посетитель, которого одернули и смутили слова хозяина, решил вернуться к порогу дома.

Но никого не было и там.

«Ушел?»

Нет, невозможно. Давыдов видел, что дверь заперта изнутри.

Получается, что вошедший все-таки до сих пор находится в доме!

Сердце снова подпрыгнуло к горлу.

– Что за шутки? По-вашему, это смешно? – Окрик прозвучал хрипло.

В глубине дома кто-то рассмеялся, вернее сказать, захихикал в кулачок – тихонечко, издевательски. Давыдов вздрогнул и сделал неловкое движение, собираясь повернуться, но ноги его заскользили, он едва не повалился на пол.

Глянув вниз, увидел, что пол влажный. Не весь – местами.

Следы. На полу блестели влажные следы. Маленькие, узкие…

Детские.

Давыдов прижал руки к горлу, словно желая себя задушить.

«Беги отсюда!»

Но он не мог. Достаточно в жизни набегался – от себя самого, от прошлого, от правды. Вместо этого он медленно пошел обратно вглубь дома, навстречу тому, что его ждало. Мокрые следы тянулись мимо спальни и бывшей детской, а ныне кабинета, вели прямиком в гостиную.

По логике получалось, что посетитель умудрился прошмыгнуть мимо Давыдова, когда он решился проверить, кто его навестил, и шел к входной двери… Но какой смысл вспоминать о существовании логики?

На Варварином (Пропащем) острове места ей не было. Тут правили иные силы и законы. К чему отрицать очевидное?

Вот и дверь в гостиную. Закрытая, хотя Андрей ее точно не закрывал, выходя в коридор. Чувствуя, как сильно дрожат руки, он взялся за дверную ручку, прижал ухо к двери, прислушался. Тишина. Ни единого звука изнутри.

«Никого там нет! Тебе померещилось, ты напутал: дверь в гостиную сам закрыл, машинально; никто сюда не входил. Ты принял скрипы и стоны старого дома за звук открывшейся входной двери и шагов. А влага на полу – это пролитая вода, всего лишь вода, и ты…»

За дверью всхлипнули пружины кресла, как будто тот, кто сидел в нем, устраивался поудобнее.

«Если оно снова засмеется, я с ума сойду».

Андрей сжал челюсти так, что стало больно, повернул ручку и толкнул дверь. Она заскрипела, будто в дешевом «ужастике», и отворилась. Давыдов шагнул в гостиную.

Здесь было холодно и сыро, как на улице.

Кресло стояло возле стены с правой стороны, и Андрею нужно было повернуть голову, дабы увидеть, кто его навестил. Даже не глядя туда, Давыдов понимал: в кресле кто-то сидит.

На то, чтобы собраться духом и посмотреть, у него ушли все силы. Поэтому, когда их взгляды встретились, Андрей чувствовал себя измотанным, слабым, как котенок, полностью опустошенным, выпотрошенным. Страх покинул его, осталась лишь покорность судьбе.

На Нане было сине-красное полосатое платье. Теперь Андрей вспомнил, что это ее любимый наряд. Было ли оно на ней в ночь, когда сестра исчезла, Давыдов не знал. Сейчас платье было мокрым, один рукав разодран. Правая нога была обута, левая – босая. Сандалию с этой ноги выловили в реке, когда Нану безуспешно искали. Вода стекала по молочно-бледному лицу, прорисовывая дорожки на щеках, и капала на ворот платья. Мокрые волосы облепили череп, падали на лоб и плечи, губы изгибались в улыбке. Глаза смотрели пристально и изучающе.

– Вот и свиделись, – сказала мертвая сестра Андрея. – Я скучала, а ты?

Он облизнул губы. Так и стоял, держась за ручку двери, словно боясь, что если выпустит ее, то свалится на пол.

– Ты не моя сестра, – кое-как проговорил Давыдов. – Это не правда.

– Правда, неправда, – пропела утопленница. – Разве есть разница? Разве имеет значение, во что тебя научили верить, коли ты видишь меня перед тобой?

– Я не знаю, кого вижу. Нана… – Андрей тяжело сглотнул, споткнувшись об имя сестры, – давно умерла. Она утонула.

Существо, сидящее в кресле, качнуло ногой и посмотрело на Андрея с веселым интересом.

– Уверен? Тела ведь не нашли.

– Если бы Нана и выжила, ей было бы больше сорока.

Утопленница поцокала языком:

– Всюду искать рациональное объяснение, всему попытаться найти оправдание! Скучно, друг мой. И неумно. Мир велик и чуден, ты и сотой доли происходящего не понимаешь, не сумеешь объяснить. К чему же пытаться умничать?

Андрей отлепился от двери.

– Чего ты хочешь? Что тебе нужно?

– А вот это другой разговор. Думаю, ты теперь готов меня выслушать. В любом случае, тебе придется. – Мертвая девочка повела рукой. – Присаживайся на диван и давай побеседуем по душам, милый братец.