Антология сатиры и юмора России XX века. Том 15. Лев Новоженов

Дума о дураках

Раньше дураков было больше. Во всяком случае, их присутствие постоянно ощущалось, внушая умным людям спокойствие и уверенность в завтрашнем дне: не будь дураков, что бы делали в конце концов умные люди!

Дурак то и дело находил клад (дуракам, как известно, везет), работал на одну зарплату, думал, что дважды два три, и позволял себя кормить одними обещаниями, вполне удовлетворяясь таким скромным рационом, еще при этом спасибо говорил.

Где то славное золотое времечко?

Дурак частью поумнел, частью подался в полудурки или, в крайнем случае, позволяет облапошивать себя более хитрым, изощренным способом.

Раньше, например, чтобы рассмешить дурака, достаточно было показать палец, а теперь даже на выступлении известного специалиста по убойному смеху дурак способен хранить гробовое молчание.

Досуг прежнего классического дурака допотопного образца вполне заполняло лузгание семечек и разглядывание улицы в плохо вымытое окно, нынче же ему подавай заморскую сладкоголосую знаменитость, а он еще и нос воротить будет, ворча, что вместо подлинного живого звучания ему подсунули фонограмму.

Люди, что происходит?

Дурак стал разбираться в технологии изготовления колбасы, способен отличить белое от черного, заговорил об экологии, свободе духа, плюрализме мнений.

Дураку талдычат, что в его плохом житье-бытье виноваты кооператоры, приводят примеры их чудовищных злоупотреблений, «на яблоках», как говорится, объясняют, что стоит скрутить гадов кооператоров в бараний рог, и все сделается тип-топ, а дурак, со свойственным ему простодушием, кивает на не менее чудовищные злоупотребления в таких зонах хозяйственной жизни, которые целиком и полностью — прерогатива государства; кивает и спрашивает: так, что ли, и их закрывать надо? «Все закрывать надо?» — спрашивает дурак.

Беда с ним, да и только.

Дураку русским языком объясняют, что нужно сохранять дисциплину на рабочих местах, прекратить митинговать, перейти от слов к делу, а он требует эффективного здравоохранения, товаров на прилавках, чистого воздуха.

Дурак спрашивает, почему это там митингуют — и все есть, а у нас и митингуют и не митингуют — и ничего нет?

«Мы предупреждали! — говорят умные люди. — Не надо было дуракам волю давать! Не надо было их, дураков, просвещать. Вот теперь вам все эти Живаги, «Огоньки», Ростроповичи боком и выходят».

«Прежде, — вспоминают умные люди, — когда дворники еще не слушали «Голоса Америки», а почтальоны по складам только умели читать — и улицы убирались чище, и почта вовремя доставлялась».

«Прежде, — вздыхают умные люди, — дурак верил одному самому умному, самому великому, самому прозорливому человеку, а нынче верит своим глазам, да и то все на ощупь попробовать норовит».

Умные-то они умные, но почему до них никак не дойдет, что если перед мордой буриданова осла постоянно держать охапку сена на расстоянии запаха, но наступит же в итоге момент, когда и осел остановится как вкопанный, будучи уже не в состоянии открывать и открывать в себе способность увлекаться столь эфемерной целью.

И закрадывается подозрение: а может, умные — не такие и умные, а дураки — вовсе не дураки?

Ностальгия по прошлым временам — что это, как не тоска по терпеливому ослу и вечной, неистребляемой охапке сена?

Ее бы все равно бы не хватило на всех, а нетронутая — она мощный стимул движения.

Но и некоторым стимулам свойственно исчерпывать свою энергию.

Однако, чувствую, меня начинает уводить в сторону и надо снова возвращаться к нашим баранам, то есть к дуракам.

И чувствуя это, вижу, что возвращаться к ним придется окольной дорогой, путем не близким, через детские впечатления, иначе, уж не обессудьте, ничего у меня не получится.

Детство, детство, пора беззаботная памятливая!..

Сквозь магический кристалл различаю захолустный городок, в котором пришлось провести несколько лет на заре жизни, его несколько церквушек, превращенных в клубы, тюрьму почти в центре города, деревянные домишки вперемешку с редкими еще каменными, овраги, рынок, речку…

В ту пору украшением почти каждого, или почти каждого, захолустья был дурак, не условный, среднестатистический бытовой дурень, а настоящий, клинический дурачина, или, как тогда выражались, городской сумасшедший.

В соответствии с административным делением на районы водились и дураки районного подчинения и помельче, но городской был самым главным и, пожалуй, самым ярким…

Наш городской дурак промышлял себе на пропитание способом, которому нельзя отказать в оригинальности и — что самое главное — безотказности… подойдет, скажем, к обывателю, а лучше к двум-трем, чтобы свидетели были — и споет популярную патриотическую песню с обязательным набором из вождя всех народов, колосьев, земного шара и серпа с молотом… Врасплох брал. Дурак-дурак, а понимал… И конечно, ему подавали… Времена стояли крутые, правда, крутизна их уже шла на убыль, но еще крутые — попробуй не подай… Так мы тогда считали… Глупея от страха…

Не слыша, как начинали над нами звенеть бубенчики невидимого дурацкого колпака…

И вот чем я, кроме всего прочего, благодарен сегодняшнему дню, что могу и не подавать любому дураку (или умному? или все-таки дураку?) за его старую, набившую оскомину песенку — не страшно уже… Могу не подать, а могу подать. А если и подаю, то из жалости, не пропадать же с голоду человеку, если у него нет другого ремесла… А скоро, думаю, и вовсе не буду… Пусть работать идет…

Патриотизм — это еще не профессия.