Последний солдат СССР. Сборник. Книги 1-5

26 декабря 1978 года. Вечер

— Иэх, — топор безжалостно обрушился на толстое суковатое полено и с хрустом перерубил его на две части. Крепкий седобородый мужик лет шестидесяти выдохнул облако белого морозного воздуха, засадил лезвие топора в чурбан и распрямился. Смахнул серым рукавом телогрейки мутные капли пота, сбив на бок ушанку, оставляя на лбу грязные следы.

Я тихонько постучал по деревянным доскам калитки. Старик обернулся и увидел меня. Глянул из-под косматых седых бровей и хрипло спросил:

— Чего тебе, парень?

— Здравствуйте, Иван Дмитриевич, — дружелюбно улыбнулся я.

— Ну здравствуй, коли не шутишь, юноша, — усмехнулся седобородый. — Чего надобно?

— У меня к вам письмо от Константина Николаевича.

— Какого Константина Николаевича? — прищурился старик. Под его изучающим тяжелым взглядом я почувствовал себя неуютно.

«А старик хватку то не потерял. Матерый волкодав. Именно так и определяются бывшие менты и гебешники. По специфическому, давящему взгляду. На подследственных или подозреваемых так смотрят. Или на подозрительных, незнакомых людей. Профессиональная деформация. Надеюсь, дед, ты знал, что делал, когда писал записку-письмо», — мелькнула в голове тревожная мысль.

— Генерал-лейтенанта, Константина Николаевича Шелестова. Он просил передать, что время отдать должок наступило и ещё вручить вам лично в руки письмо от него, — на одном дыхании выпалил я.

— От Кости, значит? — из взгляда ушла настороженность. - А ты кто, будешь, юноша? Что у тебя с бровью?

Я машинально потрогал пальцем полоску пластыря.

— Так получилось. Я вам чуть позже все расскажу.

Дед продолжал внимательно изучать меня.

— Странный ты, парень. Непонятный. Не на занятиях почему-то. В твоем возрасте молодежь где-то учится или работает, коли постигать науки не хочет. И куртка у тебя интересная. Немного мятая и, похоже, наспех от грязи очищена. Повторю вопрос: Кто, ты такой, юноша?

— Внук Константина Николаевича Шелестова, Алексей.

— Внук, говоришь? — прищурился дед. — А, похож. Вылитый Костя, в молодости. Только пониже да пожиже.

— Мы так и будем стоять на морозе? Или позволите мне в дом войти? — саркастично поинтересовался я. — Мне точить лясы с вами недосуг. Записку вам от деда хотел передать. Но если она вас не интересует, не отнимайте у меня время, скажите и я уйду.

— Ты гляди, какой ершистый, — усмехнулся Иван Дмитриевич, — Костя в твои годы таким же был. Конечно, позволю. Куда я денусь?

Старик неторопливо двинулся навстречу. Хлопья снега сочно хрустели под толстыми серыми валенками. Крепкая мозолистая ладонь сдернула защелку, и распахнула жалобно скрипнувшую калитку.

— Заходи.

Я не заставил себя упрашивать и юркнул во двор, придерживая рукой лямки рюкзака.

Дед ещё раз окинул меня внимательным взглядом, развернулся и зашагал к дому. Я шёл следом, смотрел на маячившую впереди широкую спину в старой серой телогрейке с вылезшими на плече нитями ваты и прикидывал, как построить разговор. Чувствовал, что человек явно не простой. Да и дед кое-что о нём рассказал, когда письмо передал.

Дверь оказалась не заперта, старик дождался меня, распахнул её и жестом пригласил зайти.

— Обувку свою в тамбуре скидывай, грязь не заноси. У меня слуг нет, сам убираюсь, не барин, чай, — ворчливо предупредил меня хозяин.

Из раскрытой двери потянуло теплом и домашним уютом. Меня немного развезло, и дед это сразу заметил.

— Давно на морозе бегаешь? — усмехнулся он, закрывая дверь.

— Часа два, — честно признался я. — До Авдеевки автобусом добирался, а потом пришлось к вам шагать. Вы, как партизан, Иван Дмитриевич, в такую глушь забрались, что так просто не добраться.

— Знаю, — улыбнулся дед. — У нас транспорт редко ходит. Мало людей здесь осталось. В Авдеевке, и клуб, и магазин большой, и колхоз под боком. Школа с библиотекой имеются. Вот народ туда и потянулся к цивилизации поближе. А здесь уже мало кто живет. Умирает Терехово. И до войны всего лишь несколько семей жило. А сейчас вообще, только я, да ещё пара старух соседок осталось. Да семья одна выбрала дом, получила ордер у председателя, и сюда перебралась. Отчего, не ведаю. Неудобно тут. Даже в магазин нужно в соседнюю деревню идти минут пятнадцать. Кстати, тебе нужно было до Боровков доехать, а не в Авдеевке сходить. Быстрее бы добрался.

— Ага, — ухмыльнулся я. — Уже знаю. Просветили люди добрые по дороге. С одной из ваших соседок тоже познакомился. Она мне и подсказала, как ваш дом найти.

— Это какой соседкой? — нахмурился дед, — высокой и худой или низкой и полной?

— Со второй. Сидела на лавочке у дома, закутанная в серый платок почти до самых глаз. Марьей Тимофеевной представилась. Перед тем как рассказать, как к вашему дому пройти, выспрашивала, по какому делу приехал, и кем вам прихожусь.

— И что ты ей сказал? — дед ухмыльнулся уголками губ и с интересом ждал ответа.

— Что родственник ваш — внучатый племянник, и приехал навестить. Иначе бы не отстала, и как дом найти не рассказала. Дед такую ситуацию предусмотрел и предупредил, как и что говорить. Он знал, что вы живете один, изредка сын приезжает, и с местными особенно не откровенничаете.

— Костя меня как облупленного знает, — ухмыльнулся Иван Дмитриевич, — считай, с тридцатых годов знакомы. И виделись часто, пока я в это захолустье не уехал. Как он там поживает?

— Умер сегодня утром, — перед глазами встало улыбающееся лицо деда, к горлу подкатил ком, грудь сперло спазмом. Я резко выдохнул, всхрипнул, и стиснул челюсти, пытаясь держать себя в руках. Горечь свежей потери рвала душу. Когда я об этом не думал, все было относительно нормально. Как только вспоминал деда, хотелось выть и крушить всё вокруг. Было очень больно. Даже в прошлой жизни я так не переживал его смерть.

— Мои соболезнования, — посерьезнел хозяин. — Светлая память Константину Николаевичу. Настоящим мужиком и человеком был. Таких сейчас уже не делают.

Старик замолчал, насупившись и задумавшись. Даже лицо немного обмякло и осунулось, возле губ проступили трагические складки, резче обозначились морщины на лбу и под глазами. Известие о смерти старого товарища его явно расстроило.

— Ладно, — вздохнул Иван Дмитриевич. — Не стой на пороге. Ботиночки свои скидывай, куртку на крючок вешай, и в комнату проходи. Там обо всём поговорим.

— Ага, — кивнул я, повесил куртку и присел, развязывая шнурки на ботинках.

— Надевай, — возле меня с глухим стуком упали войлочные тапочки.

— Спасибо, — поблагодарил я. Ногам сразу стало тепло и уютно.

— А чего шапку не снимаешь? Боишься, продует? Так и будешь в ней по дому ходить? — дед иронично поднял бровь.

— Вы, Иван Дмитриевич, слишком много вопросов задаете. Как на допросе. Похоже, задавать вопросы когда-то было вашей профессией, — пробурчал я.

— Ты смотри, и тут угадал, — криво усмехнулся старик. — И ведь не поспоришь. В точку попал. Из бывших я.

— Ментов или гебешников?

— Откуда вы такие шустрые беретесь? — притворно удивился старик. — Тебе вопросы мои не понравились, а сам допрос мне устраиваешь. Вот, посидим чайку с баранками откушаем, я письмо Кости прочту. После, может, и отвечу тебе, коли нужным сочту. Ты шапочку-то снимай. Не стесняйся.

«Петушок» снимать не хотелось, но пришлось. Я вздохнул и стянул шапку.

— Мда, всё страньше, и страньше, как когда-то говорил мой начальник, — протянул дед, рассматривая мою макушку, залепленную тонким слоем бинтов и держащуюся на пластырях у висков и на шее. — И как это понимать?

— Получилось так, — смущенно пробормотал я. — Потом расскажу. Вы записку сначала прочтите.

— Проходи, Алеша, — дед неловко посторонился, пропуская меня в комнату. И когда я сделал шаг вперед, резко притиснул меня к стене, придавив горло предплечьем, а его здоровенная лапа, задрав свитер, вытащила «бульдог» у меня из-за пояса. Дуло пистолета уперлось мне в бок. Я был настолько ошарашен, что даже не сопротивлялся.

— Очень прошу, не дергайся, — тихо попросил дед. — Если ты ко мне без злого умысла пришел, всё будет нормально. Просто не люблю, когда ко мне в гости со стволами являются. Всякое в жизни бывало, и одну важную истину я хорошо усвоил — иногда лучше перестраховаться.

Затем меня ухватили за шиворот и резко развернули лицом к стене. Здоровенная пятерня прошлась по карманам, похлопала по груди и спине, забрала рюкзак. В руки Ивана Дмитриевича перекочевал миниатюрный «дерринжер».

— Ни черта себе, — выдохнул старик, продолжая удерживать меня. — Дирринжер, настоящий. Я такой только у американских офицеров в 45-ом видел. Ты случаем, Леша, в ЦРУ не подрабатываешь?

— Наоборот, — буркнул я. — Сам от них прячусь.

— Так, Алексей, я тебя отпущу, только ты, повторяю, не буянь, не надо. Навыки у меня ещё остались, могу ненароком стрельнуть и тебя положить. Письмо где?

— В боковом кармане рюкзака.

— Замечательно.

Рука старика перестала прижимать меня к стене.

Я развернулся. Старик уже отошел на пару шагов и внимательно контролировал каждое моё движение.

— Ты в комнату-то проходи, — пригласил хозяин.

Я зашел и осмотрелся. У дальней стенки — печка с дымоходом, уходящим в потолок и лежаком. Из-под заслонки идет волна тепла, слышится треск горящих дров. Посередине комнаты старый стол с потертой скатертью. Рядом четыре деревянных стула. На столе возвышается дымящийся самовар. Недалеко от него чашка с блюдечком и холодильник с вязанкой баранок наверху.

— Присаживайся, — Иван Дмитриевич кивнул на стулья, продолжая держать пистолет наготове, — а я пока сидор твой посмотрю. Может, там тоже чего интересного найду.

— А вам не кажется, что лазить по чужим вещам, нехорошо, — не удержался я. — Как-то это непорядочно выходит.

— Не кажется, — отрубил старик. — Ты сам посуди. Приходит молодой парень, говорит, что внук старого друга. Вид такой, словно его крепко били. За поясом ствол. В заднем кармане второй. И как я, по-твоему, должен на всё это реагировать? От излишней доверчивости меня жизнь давно отучила. Много моих друзей в могилах лежат из-за недостаточной бдительности. Да и у меня был случай…

Иван Дмитриевич замолчал, задумавшись.

Внезапно картинка перед глазами потеряла четкость, затуманилась и поплыла. Очередное видение накатило неожиданно, и моё сознание растворилось в событиях 35-летней давности…

«Лето 1943 года выдалось жарким. Девятнадцатого апреля вышло постановление Совнаркома о передаче особых отделов НКВД в ведение Народного Комиссариата Обороны и о реорганизации его в Главное управление контрразведки НКО «СМЕРШ» для борьбы с антисоветскими деятелями, шпионами, диверсантами и другой агентурой немцев, ведущих в тылу Красной Армии террористическую и иную подрывную деятельность. А уже с наступлением июня пришлось, как следует поработать. Старший лейтенант Иван Березин вместе с боевыми товарищами занимался выявлением групп немецкой агентуры на территории Приморской оперативной группы. По данным УКР «СМЕРШ» Ленинградского фронта летом немцы начали массовую переброску агентов именно на этом участке.

С разведшкол фашисткой разведки в Риге, Вентспилсе, окрестностях Таллина, мысе Кумна засылались диверсанты и шпионы, набранные из пленных красноармейцев, моряков Балфлота и идейных противников Советской власти, добровольно пришедших служить рейху.