Время для жизни

— Замолчи! Не смей мне такое говорить! Мне… нужно все обдумать, пережить. Я не знаю… я не знаю, если бы все вернуть… вот — вечер. Согласилась бы я, если бы знала, что меня ждет?

— Ну, солнце мое! Мне даже… обидно как-то. Я думал — девушке понравилось… а ты — вон как!

— Молчи! Ты глупый самец, Иван! Ты ничего не понимаешь! Мне… может мне и понравилось… просто я смириться не могу с тем… что я вот это все… позволяла.

— Так ты не только позволяла. Ты и активнейшее участие принимала! Ты меня буквально подталкивала к продолжению… этих гнусностей! Ты провоцировала меня… своим телом, своей страстью!

— Ты меня добить хочешь? Ну да… давай — добивай! Вань! Я сейчас со стыда сгорю, здесь же, в вагоне люди. И мне кажется… что они все видят, знают, чувствуют, какая я развратная.

В вагоне, вообще-то, было человек пять, семь от силы. И сидели эти люди далеко от них, и люди эти буквально клевали носами, пытаясь добрать у сна еще чуть-чуть. И никаких флюидов похоти и разврата они явно не чувствовали!

Но Зиночке было плевать — она вновь и вновь переживала прошедшую ночь.

Уже неподалеку от ее дома, когда она потребовала, чтобы дальше он ее не провожал, она, глядя ему в глаза, сказала:

— Ваня! Ты меня развратил! И вот что… если ты, Косов, меня вдруг бросишь, ты будешь последним мерзавцем! И я тебя… убью.

— Ты хочешь…развращаться дальше? И тебя ничего не останавливает?

— А что мне остается делать? Ты вынуждаешь меня падать все ниже и ниже! В этот сладкий омут! Ты — маньяк, Иван!

— Ну… вообще-то я как-то тебя предупреждал об этом. Разве нет?

— Плохо предупреждал! Ты вообще, Ваня, косноязычный! И вот еще что, кобель! Я уверена, что у тебя есть еще бабы! Но! Чтобы, когда я буду приезжать… или еще как-то… встречаться с тобой… что бы и близко их рядом не было! И близко! Понял?

— Надеюсь, ты предупредишь заранее?

— Ты — сволочь! Наглая, подлая сволочь! Ты даже не убеждаешь меня, что я у тебя одна! Ты ничего не отрицаешь!

— Я не могу тебе врать, радость моя!

— Вот! Вот в этом ты весь! Все не провожай меня! Мне нужно побыть одной! Так… куда ты пошел?! А поцеловать?

— Зинуля! Ты знаешь, мы с тобой, как супруги, которые прожили вместе уже лет пять, а то и семь! Причем, судя по твоему характеру, в родне у тебя явно были евреи!

— Ты очень хорошо целуешься, Ваня! Очень! Ты дурак и не видел, как я плыла уже после первого твоего поцелуя! Ты слепец! Вот был Гомер — слепой поэт! А ты — слепой мерзавец!

— Когда тебя ждать в гости?

— Я постараюсь держаться как можно дольше! Я сильная, ты знаешь? Как можно дольше! Может получится забыть все, что было?

— Вот…

— Что?

— Опять песня:

— Я тобой переболею, ненаглядный мой!

Я тобой перетоскую-переворошу,

По тебе перетолкую, что в себе ношу.

— Вот как у тебя это получается, а? О-о-о-о… я поняла — я твоя муза! Вот! Цени! Ну… поцелуй же еще… и я пойду.

И уже уходя:

— Комнату обязательно проветри, хорошенько! А то мне опять стыдно! Там… там мной наверняка пахнет! И еще… постельное белье — обязательно постирай! И… хоть чуть-чуть скучай по мне! Стой! Поцелуй еще разок!

«Как там:

— Трясясь в прокуренном вагоне

Он толи плакал, толи спал…».

«Мда… вчера я прошел по краю. Просто чудом… Почему ребята пошли меня искать? Почему не ждали на аллее? Надо будет выяснить — это кто такой, с такой чуйкой? Но как же они меня бесят, эти упыри! Просто — как вспоминаю, так и хочется… убить! Да, убить! Причем так… с удовлетворением! Не с удовольствием, а — с удовлетворением, вот!

Нужно еще с финарем что-то делать! Нужен упор. Да, гарда. Финарь он что — рабочий режик, чтобы ни за что не цеплялся! А боевой нож — тем больше на укол работают, а не режут! Вот и нужно подумать, как упор сделать!

Если бы у меня вчера финки не было, эти… мудаки — даже не задумались бы! А так — чуть притормозили, и ребята подоспели!

Но Зиночка… как же хороша! И правда — обидно, что не все помниться отчетливо! Вот если сравнить… Веру и Зину. Ну, Вера, благодаря моим стараниям, уже куда как более опытна! А Зиночка… она, конечно, более фигуриста… очень уж приятно ее… в руках держать!

Но Вера… она проста и понятна. У нее все — на виду. А Зиночка… посложнее. Там такие тараканчики в голове… милые, конечно, но — ага, тараканчики! И вот эти страсти по стыду и возмущение по поводу разврата… что-то говорит мне, что это… картинка такая! Глазки уж очень у нее блестели, когда расставались! А все равно — хороша! Вот так бы — запереться с ней в квартире, чтобы удобства под рукой; затариться продуктами, чтобы никуда не выходить; залезть в койку… и дня на три! Хорошо бы!

И так крутится в голове мысль… а вот что ей хочется Кире рассказать, поделится… это она правда хочет? Интересно! Вот бы послушать, как это будет происходить? Если будет, конечно! И… как Кира к этому отнесется? М-дя…».

Иван начал бегать по утрам. Погода не радовала, но он нашел такую тропинку, по прибрежному лесу. Там трава и дерн, грязи практически нет, даже в дождь. Вот и пусть! Методом «тыка» наметил себе дистанцию — примерно пять километров. А еще — нашел на Лесоскладе, благо его там помнят, пару бревен, да выпросил трубу, полуторадюймовку. Сколотил турник возле дровяного сарая. А в сарае, выбрав балку понадежнее, повесил самодельную боксерскую грушу. Ну как грушу — взял пару хороших, новых мешков из дерюги, вставил один в другой, для пущей крепости и надежности, насыпал до половины мешка подсушенный песок, вперемешку с опилками. Вот и груша. А то ходят тут… Бычки всякие. Мало ему Хлопа с Цыганом, так еще и эти — парнокопытные…

Вся эта визг-культура полезна еще и в свете будущего поступления в училище. Там задохликам тяжко!

Да и Кира… с этим викингом. Тоже на нервы действуют. Но по-разному действуют. Если она… понятно как. И даже чуток комплексовать рядом с ней начинаешь, настолько она физически развита. Блин… опять ее вспомнил, там… на острове!

То этот Сэр-Гей… злость вызывает! Надо все же подтянуться поближе к ним, по уровню подготовки. Чтобы стыдно не было!

Так что, бей, Ваня по мешку, нарабатывай удар, ставь его! Всем Бычкам на зависть! И нож… с ножом — сложнее. Совсем разбирать? А потом, а ну как не соберешь? Надо подумать, взвесить все. А еще бы — с кем посоветоваться… Но с кем? Знакомых такого рода у него не было. Может — опять у Игнатьича спросить? У него же знакомых — куча!

И еще вопрос — ты, дурень, на веранде на кой хрен кичился знакомством с ним, перед буфетчиком. Язык мой, враг мой! А еще — «ума нет, считай — калека!».

Жизнь потекла размеренно, неторопливо. И Ивану даже как-то нравилось. А что — утром встал, на зарядку. Пробежка, турничок, поколотил по груше! Потом — умылся, позавтракал. Прибрался в комнате. Если надо — поездка в «киносеть», а нет — так и вовсе славно!

Он, как и договаривались с Ильей, несколько раз в день прибирался в клубе. Подметает, если нужно — помоет пол! Осенью грязи с улицы таскают — в достатке! Потом — занятия на гитаре.

Если что помочь нужно в библиотеке, так он тоже не отказывает. Илья никак не может найти постоянного библиотекаря. Эта женщина, которая временная, все наседает на директора.

Уже вечером, когда все уходят, он моет полы везде и уже капитально, тщательно! А зачем ему это нужно — на упреки нарываться?

Зина что-то подзапропала опять. Видно — борется с собой, точнее — с семенами разврата, посеянными им, мерзавцем Косовым. Ладно, будем успокаивать себя поговоркой: «Коготок увяз — всей птичке пропасть!».