Вторник. Седьмое мая: Рассказ об одном изобретении[3-е издание]

Именно здесь, скорее всего где-то в этой толпе, мог ему встретиться коренастый бородатый человек, сильно кудлатый, тоже из русских, с которым он, Попов, и не был лично знаком, но который, конечно, был уже ему известен и мог бы даже считаться его «земляком» по Минному классу. Владимир Галактионович Короленко, бывший ссыльный студент в Кронштадте, состоявший под надзором полиции, а теперь писатель с именем, автор «Сна Макара», приехавший сюда, на выставку, и попавший сразу по негласному уведомлению царских властей под надзор частной конторы сыщиков в Чикаго «Пинкертон и К°». Короленко любил как раз всякие политические шествия, митинги и, смешавшись с толпой, слушая ораторов, делал в блокноте заметки и зарисовки. Двое русских, совсем разных, случайно проходящих близ друг друга, по одинаково чуждой им американской земле.

Целый день, вращаясь в круговороте разнообразных впечатлений, испытывал Попов необычайный подъем духа, прилив сил. Но стоило уже поздно вечером остаться одному, закрыв у себя дверь в номере отеля, как сразу полная перемена. Яркий отсвет уличного освещения, праздничных выставочных огней проникает в окно, а в полутемном номере в низком мягком кресле недвижно сутулится усталая фигура. Тоска! Тоска по дому, по своим охватывает его.

Иногда в путешествиях по выставке к нему присоединялся Колбасьев, энергичный мужчина, громко и решительно судивший обо всем. Попов предпочел бы ходить один, но лейтенант Колбасьев был вроде как свой, тоже из Кронштадта, посланный сюда Морским ведомством.

Он содержал в Кронштадте мастерскую по изготовлению разных приборов. Кое-что делал и для Минного класса, для его физического кабинета, так что он часто говорил Попову: «Мы-то с вами понимаем…» К тому же занимался изобретательством, был автором некоторых аппаратов для флота. И о чем бы ни заходила речь, он как-то неизбежно сворачивал разговор на свои изобретения. И, как все изобретатели, был часто раздражителен и обидчив.

— Нет, нет… — качал он головой с видом судьи, обходя экспонаты. — Не видно что-то настоящих открытий. Такое, что бы совершило переворот. Знаете ли, сногсшибательное… — И он выразительно прищелкивал пальцами.

— Да, но посмотрите, как все разрастается. Сколько достижений! Она действительно становится ведущей областью, наша электротехника, — возразил Попов.

— A-а… — небрежно махнул рукой Колбасьев. — Растекание по плоскости! А где же великие взлеты?

— Разве уж так непременно всюду «великое»? — заметил Попов. — Вам этого мало? — обвел он строй всяких машин, агрегатов, аппаратов, приборов.

— Слишком много! — парировал лейтенант. — Назвали выставку «Колумбийской», в честь открытия Америки. А где же тут настоящие открытия? Где Колумб? Увы, их тут нет. Одни разработки и усовершенствования. А без великого мир мельчает…

Попов промолчал, потому что чувствовал: лейтенант в какой-то мере прав. Новый Колумб в электротехнике еще не появился. Хотя и было много любопытного. Вот, например, экспонат, перед которым они остановились.

«Телеаутограф» — значилось на пояснительной табличке. Тесным кольцом обступили зрители, любопытствуя, как действует эта странная новинка. Особый вид телеграфа. На одном конце длинного стенда, где был отправительный аппарат, можно было нацарапать на бланке какое-нибудь короткое послание, а на другом конце, стенда из внутренностей приемного аппарата выходила лента с точно таким же письмом. Телеаутограф передавал по проводам не только текст, но и почерк отправителя. Все загогулинки, какие выводила его рука. Желающих попробовать, конечно, было хоть отбавляй. Даже Колбасьев, прервав свои критические замечания, снизошел до того, чтобы позабавиться с этой игрушкой, начертав свою затейливую подпись. Аппарат ее послушно повторил.

Попов стоял, не принимая участия. Но внимательно разглядывал установку, пытаясь понять: что же это, в самом деле серьезное или просто так, забавный аттракцион? Но ясно одно: вот еще одна попытка расширить сферу электросвязи. Дать еще какое-то средство передачи на расстояния. Правда, в рамках все того же старого телеграфа. Телеграфа по проводам.

А то как же еще? Как же может быть иначе?

Впрочем, случилось так, что тут же, неподалеку, один человек пытался предложить свой ответ. В здании Дворца искусств, на берегу озера Мичиган, где заседал в те дни Международный электротехнический конгресс, состоялся доклад, который привлек, конечно, внимание Попова.

В обширном зале на председательском месте восседал сам глава конгресса, старейший естествоиспытатель, великий Гельмгольц. Одно его присутствие здесь привлекало большую аудиторию.

А с кафедры выступал гладкий, довольно упитанный джентльмен, который плавно и округло, как опытный оратор, рассказывал о своих достижениях. Вильям Прис, главный инженер британских телеграфов. Наконец-то Попов мог увидеть его и услышать о его опытах из его же уст, а не только из сообщений в журналах!

Конечно, Вильям Прис говорил о своей излюбленной индукции, о том, как она должна открыть новую эру передачи на расстояния. Два параллельных проводника, между которыми происходит издали обмен электрического влияния. Прис достиг уже расстояния в пять километров, но он не подозревал, что по законам физики он уже находится не на границе успеха, а на грани решительного провала своей идеи. Надо было глубоко проникнуть в тайны математических знаков электрофизики, чтобы подметить одну роковую особенность этой индукции. Единица, деленная на радиус действия в кубе. С ростом расстояния сила индукции падает в катастрофической степени. Даже не в квадрате, а в кубе! И даже еще больше.

Прис мог почувствовать тяжесть этого закона только чисто эмпирически. Для передачи на пять километров ему уже приходилось протягивать на каждой стороне, на станции отправления и на станции приема, проводники почти такой же длины, как и само расстояние передачи. А что же дальше?

Но Прис, главный инженер телеграфов, прекрасно понимал все недостатки и все стеснения обычной телеграфной проволоки. И все выгоды, которые мог бы принести новый вид связи. Он не жалел слов на пропаганду своей новинки.

Попов встал и тихо вышел из зала.