Загадка и магия Лили Брик

Каким образом, однако, Лиля узнала о вызове, который Маяковский послал не ей, а сопернице? Каким образом узнала, что встреча в Крыму состоялась и что влюбленная пара отпуск проводит вместе? А узнала она это со всей несомненностью — подтверждением служит письмо, отправленное ею Маяковскому 17 августа в Ялту: «Ужасно крепко тебя люблю. Пожалуйста, не женись всерьез, а то меня ВСЕ уверяют, что ты страшно влюблен и обязательно женишься!» Письмо это опубликовано — и только в нем, в отличие от всех других опубликованных писем ее к Маяковскому, после приведенных слов сделана купюра, никак не оговоренная публикатором — выдающимся шведским славистом, крупнейшим знатоком жизни и творчества Маяковского Бенгтом Янгфель-дтом. Кто не знает, что умолчания бывают порой красноречивее слов?!

Уточню: «никак не оговоренная» — моя ошибка. Оговорка публикатора есть. В книге «Любовь это сердце всего» он сообщает: «По независящим от меня причинам <письмо> печатается без последнего предложения». «Независящие причины» — категорический запрет цензора: душеприказчика и обладателя авторских прав, стремившегося — с помощью купюр и умолчаний — сохранить непорочность имиджа Лили Брик. А фраза-то (одна-единственная!), им запрещенная, меж тем совершенно невинна — ее можно прочитать в американском, английском, итальянском, шведском и югославском (сербском) изданиях переписки: «Мы ведь все и так женаты уже друг на друге» (вынужден цитировать в обратном переводе). Шутка, не лишенная, однако, серьезности. И главное — адекватна реальности…

Более двух недель Маяковский и Наташа провели вместе в Ялте, поселившись в гостинице «Россия» — одной из крупнейших на этом модном курорте. Их видели неразлучными много людей — знакомых и незнакомых. 2 сентября пароходом выехали на Кавказ — за день до сильного землетрясения, разрушившего чуть ли не половину Ялты. У Маяковского были назначены выступления на курортах Кавказских Минеральных Вод — Наташа была с ним, они жили в «Гранд-отеле» Кисловодска, главного города курорта.

Счастливая молодая пара обращала на себя внимание даже тех, кто не знал в глаза Маяковского. Лиле было известно место его пребывания, — телеграммы исправно шли в обе стороны, но никакого упоминания о Наташе в них, естественно, нет. Зато о своем возвращении в Москву — после двух недель, проведенных в Кисловодске, — Маяковский известил Лилю, точно указав день и час приезда: это означало, что он просит о встрече.

Они оба хорошо знали тот условный язык, на котором общались друг с другом. Эта телеграмма свидетельствовала, по крайней мере, об одном: их отношения неизменны. Лиля отправилась встречать Маяковского на вокзал вместе с Ритой Райт, сознавая, конечно, что ветре-тит не только его: личного знакомства с Наташей у нее все еще не было.

«Лилю на вокзале я видела секунду, — вспоминала впоследствии Наташа Брюханенко, — так как сразу метнулась в сторону и уехала домой. Я даже не могу сказать, какое у меня осталось впечатление об этой замечательной женщине». Воспоминания эти были написаны в пятидесятых годах, когда Наташа, давно уже ставшая к тому времени Натальей Александровной, со всей достоверностью знала, кто воспрепятствовал ее браку с Маяковским. Тем не менее Лиля так и осталась для нее «замечательной женщиной», которая умела околдовывать, как мы знаем теперь, не только мужчин, но и женщин.

Впрочем, тогда, в сентябре двадцать седьмого, на отношениях с Маяковским Наташа еще не поставила крест. Лиля же безошибочно тонким чутьем поняла однозначно: опасности потерять Маяковского из-за этой девочки больше не существует. Когда два месяца спустя, в конце ноября, Маяковский выехал в очередное турне, не предупредив Наташу, но прислав ей с дороги поздравительную телеграмму ко дню рождения, она позвонила все еще незнакомой Лиле: «Дайте, пожалуйста, точный адрес Владимира Владимировича, мне надо послать ему ответную телеграмму». И адрес был немедленно дан — без излишних расспросов: Лиля признала в ней будущую приятельницу, но никак не соперницу.

Как раз в эти недели, завершавшие двадцать седьмой год, Лиле предстояло познакомиться с еще одной, но уже бывшей, любовью Маяковского — с той самой «Сонкой», из-за которой, вопреки ее воле, почти десятью годами раньше разразился скандал. Тот, что спровоцировал Корней Чуковский и усугубил своим вмешательством Горький. Любви уже не было — остались только воспоминания. Соня Шамардина успела за эти годы сделать партийную карьеру. Работала в Сибири, потом вернулась в Минск, откуда была родом, там тоже занимала ответственные посты. Ее муж Иосиф Адамович возглавлял тогда правительство Белоруссии. Бывая в Москве, «Сонка» виделась с Маяковским, слышала его восторженные рассказы о Лиле, но знакомства с Лилей не удостоилась. Гендриков посещала только в отсутствие Лили.

Теперь мужа перевели на работу в Москву, и сама «Сонка» стала здесь большим человеком: членом руководства профсоюза работников искусств, обладавшего в этой сфере очень большим весом. На правах давнего друга Маяковский счел возможным обратиться к «Сонке» за помощью. По вполне понятным причинам Лиля пыталась войти в съемочный коллектив, который под руководством режиссера Кулешова приступил к работе над новым фильмом. Административными функциями режиссер не обладал, адирекция воспротивилась претензиям дилетантки. Главе профсоюза Лебедеву ничего не стоило решить этот пустяковый вопрос, но Маяковского, которого «Сонка» к нему привела, он сначала унизил вопросом: «А вам-то до этого какое, собственно, дело?» Маяковский вспылил: «Лиля Юрьевна моя жена».

Его реакция произвела на «Сонку» огромное впечатление — она ценила такую преданность и открытость со стороны мужчины. И ее ничуть не смутило, что Маяковский год спустя попросил Адамовича помочь Лиле с валютой, когда в очередной раз она поехала за границу. Адамович устроил для Лили денежный перевод. Оба эти события открыли дорогу «Сонке» в круг Лилиных друзей. Друзьями они и останутся — до конца.

Осенью двадцать седьмого года отмечалось десятилетие Октябрьской революции — Маяковский написал к юбилею поэму «Хорошо», с огромным успехом читал ее в разных аудиториях. Главы из поэмы, а потом и вся она целиком, печатались в разных газетах и журналах. Это был пик его славы. Именно в ней, в этой поэме, написанной уже после того, как — по бытовым стандартам — любовным отношениям с Лилей пришел «каюк», он снова говорит о своей неизменной любви. О «глазах-небесах» любимой — тех самых, которые «круглые да карие, горячие до гари».

Как раз в эти дни на юбилейные торжества съехалось в Москву много иностранных гостей, в том числе писатели, люди искусства. Квартира в Гендриковом переулке стала местом их встреч. Пришли парижские знакомые поэта Жорж Дюамель и Люк Дюртен, выдающиеся фигуры в мире литературы и театра, пришел познакомившийся с ним в Мексике художник Диего Ривера, пришел и известный ему по Нью-Йорку писатель Теодор Драйзер. Все они сочли необходимым — кто пространнее, кто короче — записать свои впечатления о хозяйке гостеприимного дома. И во всех этих отзывах неизменно фигурируют ее глаза — сияющие, манящие, бездонные, завораживающие, очаровательные…

По мнению многих биографов, в эти осенние дни двадцать седьмого года в Гендриковом появляется и обаятельный чекист, зловещая роль которого во многих кровавых операциях Лубянки ныне хорошо известна. По другим данным — и об этом уже сказано выше — в круг Бриков — Маяковского Яков Саулович Агранов («милый Яня») вошел еще шестью годами раньше. Никто с точностью не знает, как, когда, при каких обстоятельствах это случилось.

Косвенным и отнюдь не самым достоверным ориентиром до сих пор считаются созданные в двадцать седьмом году поэтические панегирики Маяковского в адрес чекистов. «Солдаты Дзержинского Союз берегут», «ГПУ — это нашей диктатуры кулак сжатый», «Бери врага, секретчики!», «Плюнем в лицо той белой слякоти, сюсюкающей о зверствах Чека», «Зорче и в оба, чекист, смотри!» — эти и другие стихотворные афоризмы Маяковского были тогда в ходу и цитировались повсеместно. Не обошел поэт своим вниманием славных чекистов и в поэме «Хорошо»: «Лапа класса лежит на хищнике — Лубянская лапа Чека». И — там же: «Юноше, обдумывающему житье, решающему — сделать бы жизнь с кого, скажу, не задумываясь, — делай ее с товарища Дзержинского».

Случайно ли все эти восторги совпали с нашествием «солдат Дзержинского» в дом Маяковского — Бриков? Стихотворение, которое так и называлось — «Солдаты Дзержинского», написанное к десятилетию создания карательных органов советской власти, посвящено «Вал. М.», то есть Валерию Михайловичу Горожанину (предположительно его подлинная фамилия — Кудельский), тому видному чекистскому деятелю, с которым Маяковский сочинил киносценарий «Борьба за нефть» — об истории захвата Англией иранской нефти.

Скорее всего, Маяковский познакомился с ним в тогдашней украинской столице Харькове, где Горожанин был крупной чекистской шишкой (возглавлял секретный отдел ГПУ Украины). Настолько крупной, что от щедрот своего сердца тут же сделал Маяковскому необычный подарок: револьвер с удостоверением к нему — «на право ношения». Считается, что именно Горожанин на правах приятеля и соавтора (никакого участия в работе над сценарием он, конечно, не принимал, а был поставщиком материалов, собранных лубянской разведкой) привел Агранова в Гендриков. Но если вся чекистская братия появилась там лишь в двадцать седьмом году, то кто же устраивал Брика на работу в ГПУ и кто выдавал Лиле удостоверение сотрудника этих органов еще шестью годами раньше?

Дружба всей семьи с Аграновым была на виду, и многие современники, в том числе и те, кто был близок к дому, не сомневались в характере его отношений с Лилей. Скрывать свои любовные связи Лиля всегда считала делом ханжеским и никчемным. Кого хотела, того и выбирала для любовных утех и не видела надобности в этом оправдываться перед современниками и потомками. Но как раз этот альянс, пусть даже и не любовный, имела основания скрывать. Возможно, по просьбе Агранова, вызванной причинами сугубо делового порядка. Но возможно, и потому, что понимала, насколько и чем фигура Агранова выделяется из общего ряда ее обожателей и друзей. Если банально-любовных отношений все-таки не было, то на чем строилась их особо тесная дружба? Чем — поставим вопрос иначе — он привлек в таком случае расположение Лили? Ведь в тесный круг Бриков допускались только люди определенного интеллектуального уровня, главным образом из мира культуры.

Агранов стал не только завсегдатаем дома, — Лиля проявляла большую нежность к его дочери от первого брака Норе, баловала ее, задаривала приятными ей вещами. Очень вероятно, что за всем этим скрывалась отнюдь не любовь в каком угодно смысле этого слова, а «служебные» отношения или, что еще вероятней, простой и всем понятный расчет: Агранов был очень влиятельным человеком и мог помочь в устройстве самых различных дел. Ему самому, в свою очередь, пресловутый Лилин «салон» был интересен как объект служебных наблюдений: ни для кого не являлось секретом, что он приставлен к интеллигенции и патронирует ее — с лубянских, разумеется, позиций. Муза Раскольникова, жена Федора Раскольникова, высокопоставленного партийца, порвавшего со сталинской диктатурой, подтверждает эту «характерную черту эпохи»: «все знали, что «Янечка» наблюдает за политическими настроениями писателей», но нисколько его не боялись. И то верно: легальный чекист все-таки лучше нелегального… Наконец, вряд ли случайно, что и много позднее, когда с имени Агранова уже был снят и формальный, и моральный запрет, Лиля ни разу не упомянула о нем — ни в каком контексте, ни в каких интервью или воспоминаниях.