Загадка и магия Лили Брик

Немецкие режиссеры и издатели, на которых была надежда, по разным причинам заключить контракты не смогли или не захотели. В Париже, куда он приехал в октябре, Маяковский начал переговоры с Рене Клером, предложив ему снять фильм по своему сценарию, замысел которого уже был в его голове. Переговоры поначалу шли, казалось, успешно, но и из этой затеи ничего не вышло. Лиля отреагировала незамедлительно:

«Щеник! У-УУ-УУУ-УУУУ!..!..!.. Волосит! Ууууууу-у-у-у-1!! Неужели не будет автомобильчита! А я так замечательно научилась ездить!!! <…> Пожалуйста, привези автомобильчит!!!!!!!!!!!!!!!!! (рисунок кошечки. — А. В.)!!!!!!!!!!!!!!!!! (рисунок кошечки. — Л. В.). Прежде чем покупать машину, посоветуйся со мной телеграфно, если это будет не Renault и не Buick.

У-уууу-у-у………! <—> Мы все тебя целуем и ужасно любим. А я больше всех».

Это самое «уууууу» сверлит мозг, как бормашина, не давая возможности сосредоточиться ни на чем другом. «Телеграфируй автомобильные дела. Целую. Твоя Киса» — этот крик несут из Москвы телеграфные провода.

И снова — в письме: «Если не хватит денег, то пошли хоть <…> 450 долларов на Фордик без запасных частей. Запасные части, в крайнем случае, можно достать для Форда и здесь. У-уу-ууу---!!!?»

В сравнении с темой автомобильной остальные коммерческие заказы уже не кажутся слишком обременительными: «Скажи Эличке, чтоб купила мне побольше таких чулок, как я дала тебе на образец, и пары три абсолютно блестящих, в том смысле, чтобы здорово блестели и тоже не слишком светлых. Купи еще штуки 3 др. р<азных> р<азмеров>. Обнимаю тебя, мой родненький зверит, и страшно нежно целую».

Как старательно ни откликался Маяковский на все эти призывы и мольбы, мысли его были тогда далеко.

Если исключить (а стоит ли исключать?) отсутствие (или, напротив, наличие) соответствующих указаний Лубянки, то, по всей вероятности, главной помехой его кругосветному путешествию, которое так и не состоялось, был не столько «автомобильчит», сколько «американская тайна», о которой Лиля что-то знала, а что-то не знала. Элли Джонс с «малой Элли» — дочерью Маяковского — приехала в Европу, во Францию, несомненно, с единственной целью: показать дочь ее отцу и как-то определиться. Переписка Элли и Маяковского была не слишком обильной, но все же она была (письма из Нью-Йорка приходили в Москву на Лубянский проезд), Маяковский знал, когда мать с дочерью приезжают во Францию и где именно будут.

Нет никаких оснований предполагать, что Лилю он поставил об этом в известность. Напротив! Обе Элли ждали его в Ницце, и он еще в Москве легко убедил Лилю, что нуждается в отдыхе после перенесенной им тяжелой болезни и напряженной работы. «ПОЕЗЖАЙ КУДА-НИБУДЬ ОТДОХНУТЬ! <…> Поцелуй Эличку, скажи, ЧТОБЫ ПОСЛАЛА ТЕБЯ ОТДОХНУТЬ», — написала Маяковскому Лиля в Париж 14 октября 1928 года, вполне приняв, таким образом, его версию за чистую правду.

Ответ не замедлил: «К сожалению, я в Париже, который мне надоел до бесчувствия, тошноты и отвращения. Сегодня еду на пару дней в Ниццу (навернулись знако-мицы) и выберу, где отдыхать. Или обоснуюсь на 4 недели в Ницце, или вернусь в Германию. Без отдыха работать не могу совершенно!»

Без отдыха ему действительно было туго, но отдыхать в собственном смысле слова он вовсе не собирался. Из приведенных строк с очевидностью вытекает, что Лиля, как он полагал, об истинной цели его поездки не знала; что на всякий случай он игриво ввернул фразочку об анонимных «знакомицах», невесть как ему повстречавшихся, рассчитывая при необходимости (вдруг в Ницце его «засечет» кто-то из общих знакомых!) отшутиться, сведя все к пустяковому флирту — такое баловство не возбранялось; что он оставлял за собой возможность и быстро вернуться, и остаться в Ницце надолго — под видом отдыха, — если возникнет желание. Но желания не возникло.

Маяковский вообще никогда не умилялся детьми, потребности в отцовстве никто за ним не замечал. Это был человек, совершенно не приспособленный к роли семьянина, отца семейства в общепринятом смысле слова. Перспектива оказаться в такой стихии его отпугнула. Приезд в Ниццу для свидания с дочерью, сам по себе, уже мог бы косвенно означать, что он готов к исполнению этой роли. И кто в точности знает, какие слова он услышал от Элли? Что она ему предлагала? На что толкала? Ничего общего — в смысле духовном — у них, разумеется, не было. Свершившийся «факт» — общий ребенок — мог стать искусственным мостом между ними. Мостом — по необходимости. И значит — обузой. Притом такой, в которой он, по причинам этическим, даже не мог бы признаться. Маяковский бежал сломя голову. Уже 25-го он вернулся в Париж и сразу же отправил в Москву телеграмму: «Очень скучаю целую люблю». Отправил, еще не зная, какая встреча ему предстоит всего через несколько часов.

Эта встреча со всеми подробностями описана множество раз — рассказывать о ней снова необходимости нет. Речь идет, конечно, о том, что сразу по возвращении из Ниццы, 25 октября, во второй половине дня, в приемной частного врача, доктора Жоржа Симона, невдалеке от Монпарнаса, Маяковский познакомился с двадцатидвухлетней русской эмигранткой Татьяной Яковлевой, стремительно и властно вторгнувшейся в его жизнь. И значит, в жизнь Лили.

Встречу устроила Эльза, которая сама Маяковского туда привела, зная, что Татьяна будет там в это время. Свою роль «сводницы» Эльза объясняла так: с этой рослой, красивой соотечественницей она познакомила Маяковского лишь для того, чтобы избавить его от языковых проблем, а себя от обременительной необходимости постоянно быть рядом с ним в качестве переводчицы.

Блажен, кто верует… Без консультаций с сестрой, а возможно, и без ее просьбы никогда она на это бы не решилась. Шальная идея — сводить Маяковского с барышнями в его вкусе — принадлежала именно Лиле и использовалась ею не раз. Скорее всего, Лиля и подбросила ее Эльзе — видимо, по чьей-то подсказке. Ведь Агранов, «Сноб» или кто-то другой из того же ведомства отлично знали, зачем Маяковский поехал в Ниццу, — только самый наивный мог предполагать, что Маяковский за границей был свободен от лубянского глаза.

Вероятные последствия рисовались чекистским бонзам в самом мрачном виде — вообще традиционном для них: в каждом они видели потенциального «предателя» и невозвращенца. Отвлечь Маяковского от возможной привязанности к маленькой дочери, избавить от опасности превратиться в эмигрантского мужа мог, по мнению Лили, которую, конечно, поставили в известность о грозящей опасности, только новый «романчик». Советской обольстительницы, то есть проверенного и доверенного лубянского агента в юбке, тут, в Париже, под рукой не было, а решать задачу надо было незамедлительно. На худой конец сгодилась бы и эмигрантка, которую можно было держать под лубянским колпаком. Лиля, естественно, обратилась за помощью к сестре. Как иначе понять ту стремительность, с которой Эльза устроила это знакомство: не откладывая ни на час — в тот же день, когда Маяковский вернулся из Ниццы? И как объяснить этот странный способ знакомства: в приемной врача, правда, хорошего знакомого Эльзы? Кто мог знать, что оно приведет не к очередному флирту, как было множество раз, а обернется чем-то куда более серьезным?..

Татьяна Яковлева, которую выписал с большим трудом из Пензы под предлогом лечения (Татьяна действительно болела туберкулезом и от него излечилась во Франции) ее дядя, известный в то время художник Александр Яковлев (за год до встречи Маяковского с Татьяной его даже удостоили ордена Почетного Легиона), уже была избалована успехом у мужчин и всеми прелестями светской жизни. Она служила топ-моделью в фирме «Шанель», за ней ухаживали такие богачи из эмигрантской элиты, как нефтяной магнат Манташев, и такие знаменитости из мира искусств, как композитор Сергей Прокофьев. Дни и вечера Татьяна и раньше проводила в обществе артистов, писателей, музыкантов (впоследствии, кстати сказать, сообщает Василий Васильевич Катанян, она дружила с Марлен Дитрих, Гербертом фон Караяном, Марией Каллас, к ней в гости приходили Грета Гарбо, Сальвадор Дали, а на старости ее лет и Иосиф Бродский…), поэтому появление Маяковского само по себе не было способом перехода в иную, более высокого уровня, социальную среду — она и так в ней вращалась, появляясь вместе с Маяковским всюду, где были ее давние знакомые и друзья.

Став завсегдатаями монпарнасских кафе, они сразу обратили на себя внимание литературной и артистической богемы Парижа. Французской — ничуть не меньше, чем русской. Волею поразительных обстоятельств именно в это время произошло знакомство Эльзы с Арагоном и — соответственно — Арагона с Маяковским. Так что октябрь двадцать восьмого года можно вполне считать знаменательной вехой в жизни сразу нескольких людей, входивших в тот семейно-творческий круг, о котором уже шла речь.

Несомненное влияние на Маяковского оказал один, пустяковый в сущности, но все-таки тоже «мистический» факт: еще в марте 1914 года, когда он, совершая турне футуристов, заехал в Пензу, ему повстречалась молодая женщина Любовь Яковлева, на которую он сразу обратил внимание. У женщины этой была восьмилетняя дочь — та самая Татьяна, с которой четырнадцать лет спустя его свела Эльза в Париже… Дед Татьяны, кстати сказать, то есть отец пензенской знакомой Маяковского Любови Яковлевой — Николай Аистов, был главным балетмейстером Мариинского императорского театра в Петербурге, сменившим на этом посту Мариуса Петипа. У парижской эмигрантки, таким образом, была совсем неплохая родословная.

Этот роман стал сразу же развиваться не в соответствии с тем банальным сценарием, который сочинили в Москве. Маяковский влюбился отнюдь не на шутку. Об этом свидетельствует хотя бы один непреложный и бесспорный факт: Татьяна Яковлева вошла в его поэзию. И тем самым — в его жизнь: притом отнюдь не ярко вспыхнувшей и быстро погасшей кометой… Все другие, кроме Лили и тех, кто был до нее, сохранились в его биографии, но не оставили никакого следа в стихах. И уже одно то, что появилась еще одна героиня его стихов — тех, что наперед были обещаны только ей, — было для Лили тягчайшим ударом. И Лиля — отдадим ей должное — никогда этого не скрывала.

Сам по себе этот чрезвычайный факт для нее означал, что у Маяковского появилась не очередная барышня для любовных утех, а серьезная и опасная соперница. Безошибочным своим чутьем Лиля ощутила, что эта опасность куда более велика, чем та, от которой Татьяне предстояло отвлечь Маяковского. То есть, попросту говоря, Лиля своими же руками, сама того не желая, толкнула его в объятия реальной, а не воображаемой соперницы, — в объятия, которые оказались куда более крепкими, чем она могла предполагать.

Все начало романа Маяковского и Татьяны проходило под бдительным оком Эльзы. И он, и она по-прежнему жили в отеле «Истрия», на крохотной территории которого разминуться было совсем невозможно. А хотелось бы! Ему — во всяком случае… Ведь очень скоро отношения двух влюбленных перешли в иное «качество», Татьяна приходила к нему в отель — это «документально» подтверждают сохранившиеся записи Маяковского и Татьяны в блокноте с золотой окаемкой, запечатлевшем письменные их диалоги за столиком кафе «Веплер» на площади Клиши, или в другом кафе — на вокзале Кэ д’Орсэ, или в каком-то еще — вдали от любопытных глаз, поскольку знакомая им богемная и литературная элита собиралась совсем в других районах. Диалоги именно письменные — они оба предпочитали их устным, вовлекаясь в понятную только им любовную игру.