Перед изгнанием. 1887-1919

* * *

Лондонский свет был разделен на множество кланов. Я особенно охотно посещал наименее консервативные, где встречал артистов и где позволялась некоторая свобода поведения. Герцогиня де Рутленд – одна из замечательнейших особ в этих кругах. У нее были сын и три дочери. Я особенно был дружен с двумя из них, Маргарет и Дианой. Одна брюнетка, другая блондинка, обе очаровательные, остроумные и полные фантазии. Невозможно сказать, которая из них изысканнее. Я испытывал обаяние как одной, так и другой.

Леди Рипон, знаменитая красавица царствования Эдуарда VII, была уже женщина в возрасте, с великолепными манерами и еще очень привлекательная, какой англичанка может быть всю свою жизнь. Умная, тонкая, хитрая, она была способна блестяще поддерживать беседу о предметах, незнакомых ей вовсе. В ее характере заключалось много зла, которое она с бесконечной грациозностью скрывала под ангельским видом. Она много принимала в своем великолепном имении в Кумб Курте, в окрестностях Лондона, и обладала уникальным талантом придавать каждому своему приему особенный, свойственный лишь ему характер. Монархи принимались с самым строгим этикетом; политические деятели и ученые находили обстановку серьезную и приличную; для артистов это была безудержная богема, сохранявшая притом всегда утонченность и изысканность. Лорд Рипон, старый завсегдатай ипподромов, не имел никакого интереса к светской жизни и лишь изредка и ненадолго появлялся на приемах у жены. Его голову часто видели внезапно появляющейся над ширмой, за которую она почти тотчас снова ныряла. Их дочь, леди Джульетта Дафф, была так же очаровательна, как и мать, и, как она, любима и уважаема всем своим окружением.

Несмотря на разницу наших возрастов, леди Рипон проявляла ко мне дружеские чувства. Она мне часто звонила и просила помочь ей на ее приемах и уик-эндах.

Однажды, когда у нее завтракали королева Александра и множество членов королевской семьи, она ждала в тот же вечер Дягилева, Нижинского, Карсавину и весь русский балет. Была очень хорошая погода, и королева не думала уезжать. В пять часов накрыли чай, шесть часов, семь… Королева все еще здесь. По мало понятным мне соображениям леди Рипон не хотела, чтобы королева узнала, что в тот же вечер она принимает русскую балетную труппу. Она умоляла меня помочь избежать нежелательного столкновения. Деликатная задача, из которой я выпутался не без затруднения. Я задержал наших артистов в бальном зале, где поил их шампанским, чтобы заставить быть терпеливыми. Наконец, после отъезда королевы, мы нетвердыми шагами отправились к хозяйке.

У леди Рипон я познакомился с Аделиной Патти, Мельба, Пуччини и другими артистами. Также я встретил там короля Мануэля Португальского, большая дружба с которым связывала нас до самой его кончины.

И хотя я продолжал учебу в Оксфорде, меня все больше и больше затягивала веселая и беспечная жизнь, которую я вел в Лондоне. Моя квартира на Курзон-стрит показалась мне слишком маленькой, и я нашел большую, выходившую в Гайд-парк. Я целиком был поглощен переездом, и результат был совершенно удовлетворительным, Мой ара Мари, окруженный еще несколькими птицами, парил в вестибюле среди зеленых растений и плетеной мебели. Направо был вход в столовую, белую, украшенную дельфтским фаянсом; ковер черный, шторы из оранжевого шелка. На стульях обивка с голубыми мотивами перекликалась с узорами на фаянсе. Люстра из голубого стекла, спускавшаяся с потолка, и серебряные канделябры с абажурами из оранжевого шелка освещали стол вечером. При этом двойном освещении лица гостей принимали интересное сходство с фарфором. Налево от входа находилась большая гостиная, разделенная надвое дверным проемом. Там стоял рояль, мебель красного дерева, канапе и большие кресла, покрытые кретоном с зеленым китайским рисунком. На стенах того же тона – цветные английские гравюры. Шкура белого медведя лежала перед камином, на черном ковре. Эта комната освещалась только лампами.

Маленькая гостиная, зеленая с голубым, была в чисто современном стиле, с мебелью от Мартина.

В спальне, выкрашенной серым в два тона, белые занавеси образовывали нечто вроде алькова. Мои иконы помещались по обе стороны от кровати, в витринах, освещенных ночниками. Мебель с серым лаком, ковер с цветами по черному фону.

Мой третий год в Оксфорде подходил к концу, и в последние месяцы я должен был отказаться от легкомысленной жизни, чтобы подготовиться к выпускным экзаменам. Как я ухитрился их сдать, остается для меня загадкой.

Я с искренним огорчением покидал Оксфорд и университетских товарищей и не без грусти сел в машину, между бульдогом и попугаем, отправляясь в Лондон на свою новую квартиру.

Мне так понравилась английская жизнь, что я решил остаться в Англии до следующей осени. Две мои кузины, Майя Кутузова и Ирина Родзянко, приехали ко мне на некоторое время. Обе они были очень красивы, и мне было приятно выходить с ними.

На вечере в Ковент-Гардене они были, по моему совету, убраны тюлевыми тюрбанами с большими узлами сзади, красиво обрамлявшими их прелестные лица. Они привлекали взгляды всего зала, в антракте все мои друзья поспешили к нашей ложе и попросили представить их. Среди них был красивый итальянец, атташе посольства, по кличке «Бамбино». Он тотчас безумно влюбился в Майю. С тех пор он нас не покидал: проводил у меня целые дни и напрашивался на приглашения всюду, куда мы шли. Отъезд кузин не прервал его визитов, и мы остались прекрасными друзьями.

Принц Павел Карагеоргиевич, будущий регент Югославии, был также в Лондоне и некоторое время жил у меня. Это был любезный мальчик, очень умный, хороший музыкант и душа компании. Он, король Мануэль, князь Сергей Оболенский, Джек Гордон и я составляли неразлучную группу. Нас всюду видели вместе.

Меня попросили участвовать в благотворительном вечере в Ирлз Корте. Спектакль состоял из пантомимы, в которой посланцы разных стран должны были явиться перед королевой воображаемой страны. Избранной эпохой был XVI век. Красавица леди Курзон должна была изображать королеву, сидящую на троне в окружении множества придворных. Я представлял посланца России и въезжал на коне со свитой. Мой русский костюм был известен; в цирке мне дали лошадь великолепной чистой арабской крови, белую как снег. Первый выход – принца Христофора, в виде короля, в короне, горностаевой мантии до земли и… с моноклем! У него был вид короля Посоля. После него моя очередь. Как только я выехал на сцену, мой конь, услыхав музыку, пустился в испанский танец! Все решили, что это по программе, и когда конь кончил номер, мне бурно аплодировали. Но мне было жарко! После спектакля множество друзей пришли ко мне ужинать.

Принц Христофор, завернутый в свою королевскую мантию, с короной на голове и моноклем в глазу, уселся на капот моей машины и проехал так до самого моего дома под крики толпы. В тот вечер пили столько, что никто из гостей не был в состоянии вернуться домой. На следующий день, к полудню, меня разбудил приход камергера греческого двора, искавшего повсюду принца. Он даже поднял на ноги Скотланд Ярд. В переплетении тел на креслах, канапе и даже на полу мы не смогли его обнаружить. Я в свою очередь забеспокоился, но тут услыхал храп из-под рояля. Поднял шелк, покрывавший его, – и там-то был наш принц, крепко спящий, завернувшись в свою красную мантию, монокль все еще в глазу и корона рядом с ним.

Этот последний год, проведенный в Англии, был самым веселым из всех. Маскарады следовали друг за другом почти каждый вечер. У меня была целая серия маскарадных костюмов, но русский всегда имел наибольший успех.

На балу в Альберт-холле мне предстояло быть Королем-Солнцем. Я даже отправился в Париж, чтобы изготовить костюм, но в последний момент показной характер этого костюма показался мне довольно смешным, и я передал его герцогу Мекленбург-Шверинскому. Сам же отправился на бал не королем Франции, а в мундире скромнейшего из его подданных, французским матросом. Герцог был великолепен: весь в золотой парче, сияя украшениями и шелками.

Я был в дружеских отношениях с англичанкой, миссис Уильямс. Несмотря на ее возраст и сильную глухоту, ее ум, остроумие и живость были таковы, что не всякая молодая красавица имела такое окружение. Покойный король Эдуард VII, которого она в былые годы много развлекала, не мог обойтись без нее и возил ее с собой повсюду. Ее загородный дом именовался Кумб Спрингс, по источнику, которому миссис Уильямс приписывала свойство омолаживать. Она приказывала разливать по флаконам эту воду юности и продавала ее друзьям за невероятную цену. Ее уик-энды всегда бывали безумно забавны, в ее окружении были приняты очень свободные и даже порой сомнительные манеры. Друзья всегда могли нагрянуть к ней внезапно, с уверенностью, что их хорошо примут или найдут ее готовой сопровождать их в ночные заведения Лондона.

Я провел несколько дней на острове Джерси. Всегда интересуясь местным скотом, я как-то остановился на краю луга полюбоваться стадом великолепных коров. Одна из них подошла к моей машине, и симпатия, которую я, казалось, прочел в ее больших глазах, внушила мне внезапное неодолимое желание ее купить. Хозяин сначала не соглашался, но в конце концов уступил ее мне.

Вернувшись в Лондон, я поспешил доверить мою корову миссис Уильямс, которая приняла ее с большим энтузиазмом. Она повесила ей на шею колокольчик и назвала Фелицита.

Фелицита приручилась, как собака. Она сопровождала нас на прогулках почти до самого дома. Осенью наступил момент моего окончательного отъезда в Россию; но когда я захотел взять корову с собой в Архангельское, миссис Уильямс, якобы из-за глухоты, сделала вид, что не понимает. Я написал на бумажке: «Эта корова моя». Она порвала бумажку у меня перед носом, не читая, бросила обрывки в воздух и раздула их, лукаво глядя на меня. Видя ее очевидную злонамеренность, я решил похитить Фелициту.

Я собрал нескольких друзей, и мы ночью в масках отправились в Кумб Спрингс. По несчастью, шум мотора разбудил консьержку, которая, считая, что напали грабители, разбудила хозяйку. Старая дама спрыгнула с постели, схватила револьвер и принялась стрелять в нас из окна. Невозможно было до нее докричаться, кто мы такие. Когда все слуги, разбуженные шумом, были на ногах, мы, наконец, смогли заставить нашего старого друга узнать нас. Коварная приказала накрыть нам великолепный ужин с такими крепкими винами, что мы совершенно забыли о корове, первоначальной цели экспедиции.

Накануне отъезда в Россию я дал большой прощальный обед в отеле Берклей. Этот костюмированный обед сопровождался балом в мастерской моего друга-художника. На следующий день я покидал Лондон, унося самые глубокие и прекрасные воспоминания.

Англию часто упрекают в эгоистичной политике. «Коварный Альбион» обвиняют в том, что он враг всему свету, что он провокациями усиливает волнения и беды других народов. Ненавидя политику, я предпочитаю не судить англичан с этой точки зрения. Я знаю англичанина дома: гостеприимен, вельможа, верный друг. Три года, проведенные в Англии, – одни из счастливейших в моей молодости.