Хиппи в СССР 1983-1988. Мои похождения и были

Зачем нас было разгонять?

Так кто же сделал из этой невинной акции политическую? Разве я? Ни одного лозунга, требования, сбора подписей, раздачи листовок, рекрутирования в ряды какой-нибудь антисоветской партии! Ничего этого не было! А эффект вышел политический! В первую очередь благодаря ментам и тупорылой гэбухе. Если бы на нашем месте были «доверисты» или Юра Диверсант, все как раз было бы наоборот. Пришло бы, во-первых, три человека, все бы боялись всего, к ним бы никто не подошел, а те бы из кожи вон лезли, чтобы банальные свои листочки раздать, лозунги покричать и подписи заполучить… Поэтому, кстати, скудные умом на красивые, шумные и эффектные акции «доверисты» постоянно присваивали себе мои мероприятия: передавали западным корреспондентам, что это они или с их участием прошла акция, а Зюзин был сбоку припеку. И поэтому не делились инфой и контактами иностранцев ни с кем из обычных людей, чтобы монополизировать их для своей не всегда честной интерпретации событий.

Все натяжки исследователей, которые желают притянуть движение хиппи только к одному полюсу – политике, неверны. Прежде всего это явление культуры, его так и называли контркультурой, то есть такой культурой, которая противостояла совковой или прочей укрепившейся государственной культуре. Подразумевалась, конечно, и политика, но как часть общей поведенческой культуры, и именно в этом русле хиппи придумали поговорку «Лучше влезть в дерьмо, чем в политику!». То есть нельзя влезть в традиционную лживую, циничную деятельность подлой власти! Хиппи ведь не создавали партий, не баллотировались в депутаты, не занимались интригами, чтобы занять какой-нибудь административный пост. Они просто решили жить параллельно тому миру, имея друг друга в качестве моральной поддержки и ближайшего единомышленника, без которого просто тоска заест! Понимаете, некое стадо, среда необходима человеку, тем более такому, который сам себя выкинул из привычного общества. Он среди обычных людей как в пустыне! Но противостоять активно прежнему миру и неразумной, на их взгляд, политике было всегда необходимой реакцией людей, отвергающих насилие, армию, чрезмерные, в частности на вооружение, налоги и вообще не желавших подчиняться плохим законам. Свой протест они и выражали в культурной форме, которая, безусловно, в свободных странах могла выражаться и на прямых митингах и демонстрациях. Антикультура ведь со временем начинает расцениваться тоже как часть культуры, когда завоевывает те же права… Например, с точки зрения советских морали, законов и привычных форм жизни художники, свободно выставляющиеся в людных местах или в своих квартирах, являлись нонсенсом и даже преступниками, потрясателями каких-то ранее выдуманных основ и шоком для обывателей. Это оттого, что другого выхода у таких самодеятельных групп художников не было, им просто не давали выставляться, и бесполезно было просить. А вот через несколько лет, еще до падения советской власти, было уже привычно видеть все подоконники на двухкилометровом Арбате заставленными матрешками, иконами, павловопосадскими платками, картинами и знаменами, утыканными советскими значками с Лениным. И те самые, которые возмущались тремя годами ранее, гордились «самым длинным в мире вернисажем, который даже занесен в Книгу рекордов Гиннесса». А ведь пять лет назад эту самую книгу Гиннесса изымали при обысках, как антисоветскую. Совки часто преследовали за то, что законом было не запрещено, поэтому диссиденты и выдвигали часто требование к властям соблюдать хотя бы собственную Конституцию и прочие законы.

Эйфория от успеха окрыляла, но была и усталость от такого количества потраченной энергии и вброса адреналина. Это был пик славы и самый успешный результат культурных усилий Системы и моих лично, так что я могу по праву считаться отцом-основателем Арбата, который славно просуществовал более 20 лет витриной свободы в России, но сейчас скончался вместе с этой свободой во всей стране…

Были, безусловно, многие важные страницы, в том числе ежегодные Первые июня, ленноновские даты, забытые фестивали и некоторые сугубо системные концерты и летние стойбища. Но все эти события были вдали от людей, от шумных и значимых мест. Только, наверное, сама тусовка, то есть ежедневные посиделки в центре, являлись явной постоянной демонстрацией, которая многого стоила. Пушка и Гоголя в Москве, «Сайгон» и Казанский собор, «Эльф», Треугольник[54] и «Маяк» (станция метро «Маяковская») в Питере, Домка (площадь перед Домским собором) в Риге и т. д. – это повод для гордости. Мог бы быть, добавлю я, если бы не такие короткострельные и несчастные судьбы у громадного большинства тусовщиков. В основном наркота, с которой я пытался бороться, да все впустую… Ну и алкоголь в сочетании…

Но вот другой очень типичный случай, рассказанный Антоном. Как-то раз летом 1987 года в «Этажерке» он стал свидетелем мерзкой сцены, когда менты втроем ни за что ни про что стали мирно пившую чай юную герлу выволакивать на улицу. Та упиралась и кричала, но безрезультатно. Антон ей и посоветовал, чтобы она села на асфальт, и тогда менты вынуждены будут или нести ее на руках, или отпустить. Один сержант вдруг подбежал к Антону: «Ты что, самый умный? Оказываешь сопротивление?» – «Нет, но я тоже сейчас сяду на тротуар». Мент в ярости не дает Антону сесть и вцепляется в его пышные волосы. Двое других отпускают герлу и бросаются к своему озверевшему коллеге: «Ты чего? Успокойся!» Антон кричит: «Люди, смотрите, что творится!» Коллеги еле оттащили того бешеного, с пеной уже почти у рта, сержанта, запихнули в «козлик» и уехали… Я такое видел не раз. И вот вопрос: какая польза обществу от такого количества подобных держиморд? Что они для него сделали, кроме вреда? А Антон стал реставратором искусства и архитектуры высшей категории и восстановил не только вагон всяческих икон, картин, фресок и мозаик, но и центры некоторых исторических городов, таких как Ивангород, Смоленск, и квартал Консерватории в Москве, не говоря о проектах множества церквей и монастырей, хотя порой и не без конфликта с такими же безумными попами и чинушами Минкульта…