Хиппи в СССР 1983-1988. Мои похождения и были

Концерт в Загорянке. Гребень в Манеже

Собственно, все время что-то происходило, и творческие люди, публикой которых были хотя бы частично волосатые, почувствовали послабления властей (спасибо Михаилу Сергеевичу за все, особенно за будто бы отданный им приказ после мартовского пленума: «Больше политических не сажать!») и стали вытаскивать на тусклый свет флэтов, клубов, улиц и даже учреждений свои творчество и планы. Уже пошли публикации в толстых журналах ранее запрещенных авторов, но пока еще туго и с постоянной опаской, что все может отмениться опять. Одним из эпизодов этого процесса был концерт в московском пригороде в клубе на станции Загорянка углубленного психоделика Олега Мочалова, потом нашего простого самоучки Саши Ипатия, а в конце Димы Пронина с его неизменным «Пойдемте собирать листья». Ипатий перед этим несколько раз приезжал ко мне репетировать и доводил до звона в ушах своими запилами на электрогитаре с усилителем.

Дело уже было зимой. Собирались в Загорянку на площади трех вокзалов, и кто-то из организаторов пожаловался, что денег у исполнителей нет даже на чай с булочкой, и Рулевой бросил клич собрать им деньги. Я снял свою шапку, и первым взносом был Рубченковский червонец за себя и Колю Храмова. Я это хорошо запомнил, потому что в худшие времена мы могли жить, правда ограничивая себя во всем, может быть, месяц на такие деньги. Так что этот червонец Саши был жестом невиданной щедрости! Бодренько накидали с кило мелочи и несколько бумажек, и все отправились в вагон. Было очень весело, смешили всех Макс Столповский с Ирой Аварией, но были и серьезные дяди и коллеги-музыканты с аппаратурой. Потом залезли в электричку и, случайно не промахнувшись направлением с неприятного Ярославского вокзала, весело доехали до Загорянки, где клуб был совсем недалеко от станции. Кажется, набралось в результате в холодном зале человек под сто. Терпеливо прослушали импровизированную программу убойной громкости при мученических выражениях лиц самих гитаристов. Почему-то вообще профессиональные рок- (а скорее всего, и другие, которых мне приходилось встречать гораздо меньше) музыканты – очень невеселые граждане, вечно как с бодуна. Я так и не понял, что их так напрягает в жизни, – то ли невозможность еще более высокого визжания их гитар, то ли просто отбитые громкой музыкой головы.

Я собираю деньги для музыкантов на концерт в Загорянке. В шапочке в очках Ира Авария с Максом Столповским, в капюшоне Грюн

Мочалов оттрындел свои заунывные повизгивания на какой-то только на фото западных групп виданной гитаре с двумя грифами (хотя мне показалось, что и трех струн ему много), а потом на сцену вышли Ипатий с Алексом питерским и Питом, не всегда попадавшим по струнам, и тут уже они народ взбодрили! Кажется, даже пытались еще играть Поня с компанией, но народ уже расходился. При всей вроде бы пустоте содержания, все такие события очень сплачивали пипл, способствовали новым знакомствам, доставляли положительные эмоции, давали чувствовать значимость «коллектива» и придавали смелость для дальнейших причуд. И самое главное то, что мы понимали, что возможно иное, некомсомольски-обязательное и не занудно-карьерное, как у наших сверстников и родителей, существование и общение. Что жизнь может быть яркой и свободной! Одно это делало нас самой организованной антисоветской группой населения с абсолютно своими системой координат и повседневностью.

Алекс, Мочалов и Ипатий на концерте в Загорянке

На концерте в Загорянке. Снейк, Европейский, Храмов, спартаковский болельщик Саша, спереди кто-то из архитектурной тусовки, сзади обернулся Патрик

Кстати, тогда очень трудно было узнать, где, что и когда будет происходить. И организаторы, и потенциальные зрители-слушатели обзванивали часами людей, каждому объясняя одно и то же в деталях и прося передать другим. Интернета не было, и даже простые афишки нельзя было расклеить… Все было запрещено. Поэтому, наверное, у хиппи советских особенно был популярен лозунг западных хиппи, где тоже после войны общество еще было строго регламентировано: «Запрещается запрещать!»

Например, в июле 1986 года было необычное комплексное мероприятие в Манеже, где проходила какая-то выставка, потом встречи с писателями или другими известными людьми, а в конце никем не афишируемый концерт Гребенщикова, о котором (концерте) знали только избранные, и, чтобы его не пропустить, мы должны были последние часы не выходить из Манежа, потому что обратно уже не впускали. Часов в шесть вечера собралось в конце Манежа в импровизированном отгороженном от остального пространства зале полукругом до пары сотен человек, половина из них системные, некоторые из них залезли даже на какие-то строительные леса в зале. Это было, кажется, второе официальное выступление Боречки перед публикой в Москве, и оно сопровождалось видеосъемкой и последующей статьей в газете «Собеседник» с фото нашего Ильи Бороды на лесах. Долго ли играл Боб, я не помню, но помню, что в какой-то момент после выступления мы могли задавать в микрофон свои вопросы. Причем принимал их Андрей Вознесенский, который, видимо, и покровительствовал «Аквариуму» в Москве. Какая-то наболевшая тема или горячая дискуссия в наших кругах заставила меня задать им обоим вопрос о коллаборационизме с властями. Мол, и вы, Андрей, помните времена, когда вы, как вольная птица, читали свои стихи у памятника Маяковскому, и вы, Борис, еще недавно гордились своей подпольностью и противопоставляли себя и свой мир совку. А сейчас вы оба мелькаете по телевизору (например, в передаче «Музыкальный ринг» одна бабка отчитывала Боба за неподобающий внешний вид: «У вас из-под пятницы суббота торчит», имея в виду, что рубашка навыпуск), имеете официальные концерты, издания книг, признание властей в той или иной мере. Так до какой степени может быть такое если не сотрудничество, так взаимовыгодное сосуществование с нелюбимой нами властью? Оба вопрошаемых не особо парились с ответом и не были расположены расставлять точки над чем бы то ни было. Но событие свершилось, и некоторые бывшие подпольщики и партизаны услышали, может быть, даже упрек с нашей стороны. С моей, по крайней мере. Наши не все были согласны с постановкой вопроса, и вообще вопросы своим кумирам они хотели задавать совсем другие. Наверное, такие: «Какого цвета вы носите трусы?» или «Какой жгучести блондинок вы предпочитаете?»

Запись в пипл-буке: «В Манеже в тот значительный вечер, кстати, кроме Гребенщикова, много кто выступал: Градский (на концерты которого раньше ездили как на своего, а в тот раз в Манеже просто чуть не заплевали), Ролан Быков (он рассказывал по следам фильма о ядерной катастрофе «Письма мертвого человека», и очень умно: и фильм был актуален после Чернобыля, и Ролан играл там главную роль, переживая на себе все кошмары), Жанна Рождественская (тогда все пошли курить), какой-то старик с проектом восстановления Сухаревой башни, много Андрей Вознесенский как ведущий, Андрей Макаревич со слюнявыми романсами, Жванецкий, космонавт какой-то, еще кто-то».

Добавлю такую немаловажную деталь. И в первый раз, когда я Боречку просил устроить отдельный концерт, потому что на другие попасть нам никак легально не удавалось, и во второй раз, когда я задал острый вопрос, так как уже тогда начинались попытки властей нас приручить, Боречка очень свысока, как сейчас говорят, «через губу» если не отмахивался, то совершенно не придавал значения нам как особенной публике, из которой отчасти сам вырос, и предмету этих обращений. И я издалека, анализируя сегодняшнюю ситуацию с полным фиаско оппозиции в России и контркультуры, могу сказать, отчего это. Каждый чуточку заметный человек начинает у нас считать себя полубогом по отношению к той самой аудитории, без которой он ничто… Контрастом было его более чем скромное поведение со мной в Париже, и понятно почему: страны и языка он не знал, в городе и обычаях не ориентировался и чувствовал себя неизвестным и какой-то лишней букашкой, на которую, по его ощущению, смотрели свысока местные. Может, я не точно передаю его состояние, но вся его российская спесь слетела как пена, и он превратился в обычного человека, который хоть и будет выступать в центральном парижском театре, тем не менее не уверен ни в успехе этого выступления, ни в том вообще, насколько он соотносится с тысячелетней богатой западной культурой. И тут он говорил и отвечал долго, откровенно и вообще интересно. Потому что в чем-то тут я ему был ровня. В российской же нормальной обстановке эти знаменитости вообще не считают обычных людей за тех, с кем надо разговаривать. Они должны быть только их почитателями, фоном, оттеняющим их блеск, несмотря ни на какие достоинства этих людей. То же с «говорящими головами» на закрытом ныне «Эхе Москвы», даже с ординарными ведущими и дикторами. Когда люди дозванивались им (мне, правда, не удалось ни разу из трех попыток) и старались что-то объяснить, дополнить, их резко и грубо обрывали такие вот небожители: «Вы вопрос задавайте!», как будто у них на все вопросы имелись готовые ответы, и обычным людям более 30 секунд не давалось на высказывание и ничего, кроме вопросов, говорить не дозволялось. Во Франции есть две разговорные в основном радиопередачи, рядом на шкале стоящие, и при этом одна крайне правая, а другая крайне левая по политическому спектру, где ведущими выступают часто известные писатели, депутаты и люди, имеющие в своей жизни достаточно нерадиозаслуг. Так там, когда слушатели звонят, им позволяется говорить достаточно долго, иногда по 15–20 минут, и, как правило, никаких вопросов никто не задает, так как слушатели зачастую бывают гораздо умнее, логичнее, информированнее и интереснее ведущих. А в России эти ведущие и «гвозди» программ на улицах и в магазинах несут надменные лица постоянно занятых и торопящихся куда-то людей, причем улыбнуться и выслушать могут только кого-то тоже известного. Просто чинопочитание и гонор повсюду, даже в якобы демократических кругах. Пока это в России не закончится, не ждать нам других, более значительных перемен.