Хиппи в СССР 1983-1988. Мои похождения и были

Принцесса

Лена Григорьева оказалась восемнадцатилетней студенткой художественного училища из Рязани и имела несколько знакомых системных людей как в Рязани (о существовании этой «ячейки» мы даже не догадывались, хотя, кроме архивариуса Саши Ришелье и гэбухи, и не вели никаких учетных картотек Системы), так и в Москве. Девочка вела себя совершенно естественно, без малейшего жеманства, и отдавалась чувствам в полную силу. С ней было легко и влюбленно.

Мне кто-то 1 января отзвонился и сообщил, что всем так понравилось в этом доме, что многие просто разбрелись по другим квартирам и хорошенько выспались, а сейчас все опять собрались, и подъезжают много других. Ожидали концерт Пони, Димы Пронина и еще кого-то. Володя Поня и Саша Шуруп звали нас ехать обратно. Мы хоть и устали, но решили поехать, чтобы продолжить праздник. Явившись уже парой, мы были бурно встречены друзьями и просидели там какое-то время. Маша уговаривала все же показать спектакль, и мы, выйдя уже в другую залу с полукруглой нишей, более удачно на этот раз повторили действие. Все смеялись и аплодировали. Так в этом доме понравилось, что некоторые хиппаны во главе с Майклом Крэзи недолго продержались в нем коммуной. Следующий день или два мы с Леной оставались просто у меня, а потом поехали в ее Рязань, где я до этого никогда не был. Надо сказать, что с родиной я вообще мало знаком до сих пор, и тогдашние путешествия автостопом многое мне открыли. Но в Рязань мы поехали на электричке и тащились туда часа четыре. Мама Лены восприняла мой приезд стойко и не подала вида, что у нее шок. Хотя я подозревал, что она немножко видела студентов-художников, друзей своей единственной дочери, и уже знала, что эта публика имеет не самый ординарный вид. Они жили на Гагарина, 12, и впоследствии, когда я бывал по месяцу в Рязани в командировке от «Росреставрации», я частенько посматривал на знакомые окна. В первые приезды в Рязань моя подруга познакомила меня со всеми местными тусовщиками. Ими оказались кудрявый талантливый художник Рома, азиатского басмаческого вида Кришна, огромный и добрейший до невозможности Саша Щеголев (тогда главный художник-декоратор Рязанского театра), а также большой спец в реставрации, а тогда уже уволенный из сотрудников Музея Рязанского кремля (его мы реставрировали через три года) диссидент Виктор Лозицкий, уехавший чуть позже в Канаду.

Я на Ямках с Леной Принцессой. Сзади стоит Света Шапокляк

В Москве мы с Леной разъезжали по музеям, выставкам, по моим друзьям. Чаще всего мы ездили к Аксеновым, где за круглым столом собиралось много интересных людей чуть старше Лены. С ними мы обсуждали всякие книги, выходящие в журналах и газетах статьи, фильмы, события, в том числе те, которые происходили в хипповой среде, около которой они тоже крутились. Наталья Литвинова, жена Андрея Аксенова, была филологом и хорошо знакома с Серебряным веком и прочими на тот момент малоизвестными, но придыхательными авторами. Кстати, Андрей Аксенов выставлял свои фотографии на квартирной выставке у Вити Топа, и для меня это было очень внове, чтобы фотографии, пусть и очень удачные, рассматривать как искусство наравне с картинами. Так вот, частым гостем у них был Андрей Судариков, который жил сам по себе в двухкомнатной квартире, занимаясь аквариумизмом, и которого удалось уговорить провести у себя следующую квартирную выставку. Это на метро «Кантемировская». Он для ее проведения выделил большую комнату, а маленькую зарезервировал для себя. Надо сказать, что характеры что у Топа, что у Сударикова были одинаковые – тихие, чрезвычайно симпатичные люди, неторопливые, но умеющие хорошо делать дело, с ясными голубыми глазами, с хорошим спокойным чувством юмора. Выставку устраивали, кажется, в феврале – марте 1986 года. Участвовали Лена, Боб, Макс Казанский, Нина Коваленко и другие. От меня была картина со светом, льющимся с небес во внутренность храма, темная в целом (и штуки три других), а у Лены – очень светлая: солнечный свет-дождь, проливающийся на улыбающуюся обнаженную девушку по пояс, написанную сильными мазками.

Помню, что после этой выставки, уже в жаркое время, я ездил на дачу к Никите Головину и видел у него картину, после которой признал в нем большие способности. В светлых тонах, как бы высокая трава, и в ней торчит какая-то закрученная белая фигня. Но самый ударный эффект, когда я ее увидел, был в том, что на нее падал ярчайший солнечный луч из открытого окна, превращая ее в совершенную сказку. Волшебство! Когда я узнал, что он уничтожил этот шедевр, я страшно расстроился, потому что основное хипповое художественное творчество сводилось к каким-то жестким картинкам то с музыкантами с электрогитарами, то с чернушными экспрессиями своих депрессий, то, наоборот, с девическими солнышками, цветочками и миленькими домиками.

К этому вспомнил одну забавную деталь про Макса Казанского, теперешнего востребованного иконописца. Когда у них с Татьяной родился ребенок, она попросила меня нарисовать какую-нибудь радостную картинку, а то «не могу же я максовские ужасы вешать над кроваткой ребенка!» Я написал розового слона на какой-то холщовой дерюге, натянутой на рамку от предвыборного плаката; такие рамки я по совету одной знакомой художницы навострился тырить с улицы, разбивая стекла и выбрасывая агитки, и натягивать на них холсты. Этот слон до сих пор у меня, я подумал, что папаша сам должен постараться и подучиться что-то радостное рисовать. Кстати говоря, в рисунках почти всех хиппей-любителей на каких-нибудь тетрадных листах больше всего встречаются совершенно чернушные сюжеты отчаяния, страха, измождения и прочего негатива, как я говорил. В школах уже в наше время ученики всех школ, не обращая внимания на уроки, рисовали на последних страницах что-нибудь, часто связанное с рок-музыкой или войнушкой. Так что почеркушечная эта традиция ждет еще своего изучения.