Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени

Преемник

И вот февраль 2020 года, центр Москвы, не очень крупный, но удачно отремонтированный старый дом, где помещается Фонд первого Президента России Б. Н. Ельцина, где два давних коллеги из большого отдела науки, школ и вузов «Комсомольской правды» Валентин Борисович Юмашев (напомню, ныне зять Б. Н. Ельцина) и я, автор этой книги, говорим о событиях в стране более чем двадцатилетней давности. Комментирует их, естественно, Валентин Борисович, работавший тогда главой администрации Президента РФ, а я включаю диктофон.

— Как только Борис Николаевич пришел в 1996 году после выборов в Кремль, — говорит В. Б. Юмашев, — он сразу же стал думать о следующих выборах. Ведь те выборы 1996 года прошли тяжело, сложно, всё было на грани, он до последнего не хотел на них идти, его команда уговорила — не хотел Ельцин нового срока президентства: ни он, ни его семья. Все думали о разных вариантах — выдвинуть кандидатом в президенты Бориса Немцова, или Егора Гайдара, или Виктора Черномырдина. Но опросы избирателей в 1996 году показывали, что против Зюганова все эти кандидатуры проигрывают. И Ельцин пошел на выборы сам. Выиграл их с трудом. И после этого вопрос о 2000 годе стоял перед ним номером один.

Экономика страны, выплаты пенсий и зарплат — всё это было очень важным. Но при этом тема, кто будет следующим президентом, который выиграет у коммунистов, не оставляла Ельцина. Борису Николаевичу было понятно, что страна всё равно левая, она остается левой. Коммунисты по-прежнему сильны. Всё время «перебирали» людей, кто может стать следующим президентом. Причина, по которой Ельцин вытащил Бориса Немцова из Нижнего Новгорода, — ровно эта: поднять его на федеральный уровень, чтобы посмотреть, готов ли он быть президентом.

Шло время. Вокруг Ельцина всё время появлялись какие-то новые люди. Я уже был главой администрации Президента РФ. Главные задачи, возникавшие перед президентом, автоматически становились важнейшими и для меня. Он их артикулирует, формулирует, думает про это — и я тоже про это думаю. Из людей, которые работали с Борисом Николаевичем, каждого сильного я рассматривал: «А что про этого можно подумать?»

— Он тебе дал задание? Он обсуждал это с тобой?

— Мы с ним просто обсуждали это. Он говорил со мной как с главой своей администрации. Администрация — это штаб президента. Интеллектуальный, технологический штаб.

…Путин пришел в Кремль в марте 1997 года. Я сразу обратил на него внимание. Его мне рекомендовали два человека — Кудрин и Чубайс, которые хорошо знали его по Питеру.

Почему всё так быстро произошло? Чубайс уходил в правительство. Он забрал с собой несколько человек из администрации президента, где был главой до меня. И я Чубайсу говорю: «Давай, советуй, кого ты знаешь. Я журналист, у меня в этой государственной среде, среди чиновников, никого пока нет». И он мне рекомендовал нескольких человек. В том числе Владимира Путина.

Алексей Кудрин, уходивший в правительство вместе с Чубайсом, был заместителем главы администрации, начальником Главного контрольного управления, и Путин пришел на его место. Кудрин тоже сказал, что очень хорошо знает Путина, что он очень сильный парень. Если Анатолий Собчак ставил перед Путиным какую-то задачу, тот ее твердо выполнял. Отмечали также во Владимире Владимировиче, что он «абсолютно технологичен»: если перед ним стоит какая-то сложная задача, то, как он считает, ее надо поделить на составляющие и таким образом задачу решить. «Сильный, технологичный, — говорилось о нем, — и решит все сложные задачи, которые стоят перед Контрольным управлением». Так и вышло. Решил.

В какой-то момент я увидел, что даже на фоне моих замов, которые были реально способными ребятами (они до сих пор известны, работают на федеральном уровне и могут работать где угодно — это Сергей Приходько, Сергей Ястржембский и другие), даже на этом фоне Путин выделялся. Было видно, когда шло какое-то обсуждение, что так, как он формулировал и стремился решить проблему, не работал никто.

Скажем, обсуждается текущая ситуация — а конец 1990-х, с 1996 по 2000-й, был очень неординарным временем — и экономика в сложном положении, и в политике всё непросто… Но идет обсуждение конкретной ситуации. Я даю каждому слово, каждый формулирует свое мнение, свою точку зрения. А Путин всегда очень точно, ясно, определенно и технологично разбирает саму ситуацию. Из всех замов он сразу выделился, хотя ходили на эти наши совещания человек десять — пятнадцать: помощники президента и заместители главы администрации президента.

Но где-то через полгода, может быть, месяцев через десять, вдруг возникает момент, когда Владимир Владимирович приходит ко мне и говорит: «Валентин Борисович, я хочу уйти. Я запустил эту машину — Главное контрольное управление, и, на мой взгляд, всё нормально работает. Зачем мне находиться на этом месте? Мне уже хочется чего-то другого». Обычно в таких случаях, если человек хочет уходить, я всегда отпускаю. Я и в «Комсомолке», были случаи, отпустил из отдела пару человек. Боря Минаев тогда сказал: «Я хочу уйти» — и я отпустил, потому что считаю, что держать человека в момент, когда он сам принимает решение о том, что ему хочется уйти, — это неправильно.

Но здесь было исключение. Я Путина просил не уходить. «Почему? — я повторил его вопрос. — Потому что вы нужны в команде президента».

Так получилось, что месяца через три-четыре был вынужден уйти мой первый заместитель — Александр Казаков. Освободилось место.

Я немедленно вспомнил про Путина и пригласил его: «Владимир Владимирович, вот оно, другое место. Знаю, что оно вам не очень нравится. Вы уже переросли его. Но давайте попробуем первым заместителем». Он говорит: «Если Борис Николаевич поддержит, я готов».

Я поговорил с Ельциным. Он поддержал. И Путин стал моим первым заместителем. А это сразу другой уровень его общения с президентом. Он меня заменял, если я куда-то уезжал. Борис Николаевич и до этого с ним встречался, но редко. А с первым замом главы администрации президент встречается достаточно часто. Я думаю, что он заметил Путина в тот момент, когда тот стал первым заместителем. И вот именно тогда в одном из разговоров с Борисом Николаевичем я сказал: «Обратите внимание. На мой взгляд, этот человек из тех людей, о которых вы думаете про двухтысячный год. Он точно может войти в этот узкий круг кандидатов».

— Ельцин сам настаивал на том, что наступит 2000 год — и он уйдет?

— Он сначала хотел уйти в июне 2000 года, как написано в Конституции. У него не было идеи уйти заранее, 31 декабря. Это решение родилось значительно позже, уже в декабре 1999 года.

— Было официальное обсуждение, кто будет преемником?

— Да. Кто будет на выборах кандидатом от власти, по сути, преемником. В этот момент одним из главных кандидатов был Немцов, и у него был высокий рейтинг. Борис Николаевич его в тот момент активно поддерживал. Но при этом Ельцин думал, что нельзя иметь одного кандидата, что было правильно. Были поездки, мы встречались с губернаторами. Он сам меня спрашивал: «Валентин, что вы думаете про этого?» Я говорю: «На мой взгляд, такие-то недостатки, такие-то достоинства». Он всё время на мне проверял каких-то людей. И я говорил ему то, что думал.

Первый плотный контакт Ельцина с Путиным произошел, повторю, когда Путин стал первым заместителем главы администрации.

Потом последовала длинная история, связанная с тем, что Путин становится директором ФСБ. Сергей Кириенко, бывший тогда премьер-министром, попросил усилить силовую составляющую. Он сам поехал к Ельцину и попросил, чтобы Путина назначили директором ФСБ. К тому времени Владимир Владимирович проработал первым заместителем всего несколько месяцев, и для меня его новое назначение было… не очень хорошо. У нас с Сергеем был сложный разговор. Я говорю: «Мне нужен этот человек. Он хорошо работает. И я доволен, и Борис Николаевич. А ты у нас его отбираешь». На что Кириенко говорил: «Это важная позиция — директор ФСБ. Если мы там будем иметь сильного человека, то это важно для всех. И для президента, и для меня».

Путин стал директором ФСБ. Затем Борис Николаевич делает его директором ФСБ и одновременно секретарем Совета Безопасности, чего не было никогда. Я бы на месте аналитиков уже в тот момент обратил на это внимание. Но все они это пропустили, потому что думали о других кандидатах: о Юрии Лужкове, о Евгении Примакове, о Николае Аксёненко, о ком угодно, но только не о Владимире Путине.

Затем был кризис, связанный с импичментом. И Ельцин, чтобы переломить эту ситуацию, перед импичментом отправил в отставку правительство Примакова и назначил Степашина главой правительства. В этот момент уже была и возможность, и выбор поставить Путина премьер-министром. Я в этот момент уже меньше с ним общаюсь, потому что главой администрации Президента РФ назначается Александр Волошин, а я становлюсь советником. У меня есть кабинет в Кремле, я всем этим продолжаю заниматься, но уже все формальные обязанности, всю формальную работу, связанную с работой главы администрации, осуществляет Волошин.

— Как Борис Николаевич реагировал на саму возможность импичмента?

— Ситуация была на грани. Но он был уверен, что в Думе импичмент не пройдет. А если вдруг в Думе пройдет, то уж в Совете Федерации на 99 % это будет заморожено. У Совета Федерации с Ельциным отношения были лучше. Там тоже голосование, нужно для принятия решения две трети голосов. Чтобы импичмент вообще состоялся, нужно две трети Думы, потом две трети Совета Федерации. И потом еще Конституционный суд.

Когда перед голосованием Борис Николаевич отправил правительство Примакова в отставку, это оказалось сильным ударом для Думы. Они этого не ожидали. Это были агрессивные действия против коммунистов. Примаков для них был герой. Они его любили. В его правительстве было человек пять из коммунистов на одних из самых главных позиций.

— Как всё это время Ельцин относился к Селезнёву?

— В принципе у них были неплохие отношения. Я думаю, в том числе и благодаря тому, что я стал главой администрации. Поскольку у нас с Селезнёвым были хорошие отношения, как только меня назначили, я сразу поехал к нему, а он уже был председателем Госдумы…

Кстати, Ельцин, конечно же, хотел, чтобы председателем Госдумы был кто-то другой. Но выиграли коммунисты с аграриями, и Селезнёв стал главой парламента, и именно поэтому у Бориса Николаевича было сложное отношение к Селезнёву. Дума стала принимать совершенно безумные вещи. В самом начале они приняли решение о денонсации Беловежских соглашений, а это грозило реальным конституционным кризисом. Однако думцы вот так выражали свою позицию и бесили этим Ельцина. У них с Селезнёвым не было личных напряженных отношений, но поскольку Селезнёв представлял коммунистов, то Ельцин ко всему этому так и относился.

В общем, когда я пришел в Кремль и стал главой администрации, я сразу поехал к Геннадию Николаевичу. Сказал ему: «Есть возможность выстроить нормальные рабочие отношения с президентом. Поскольку мы с вами коллеги, друг друга хорошо знаем, мы точно сможем что-то решить. Понятно, что у вас в Думе есть сумасшедшие. Понятно, что около Бориса Николаевича тоже есть сумасшедшие. Но у нас с вами есть возможность этот корабль под названием Россия двигать вперед в спокойном режиме. А то, что Борис Николаевич готов сотрудничать с Думой, — это я знаю точно. Много вопросов, по которым надо вместе сотрудничать, — законы, бюджеты, миллион вопросов».