Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени

Территория истории

С чего вообще началось тогдашнее противостояние? С Указа Президента РФ Б. Н. Ельцина от 21 сентября 1993 года N 1400 «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации». В нем говорилось: «В Российской Федерации сложилась политическая ситуация, угрожающая государственной и общественной безопасности страны. Прямое противодействие осуществлению социально-экономических реформ, открытая и повседневно осуществляемая в Верховном Совете обструкция политике всенародно избранного Президента Российской Федерации, попытки непосредственного осуществления функций исполнительной власти вместо Совета министров со всей очевидностью свидетельствуют о том, что большинство в Верховном Совете Российской Федерации и часть его руководства открыто пошли на прямое попрание воли российского народа, выраженной на референдуме 25 апреля 1993 года».

Далее предлагался способ лечения «угрожающей ситуации»:

«В сложившихся условиях единственным соответствующим принципам народовластия средством прекращения противостояния Съезда, Верховного Совета, с одной стороны, Президента и Правительства, с другой, а также преодоления паралича государственной власти, являются выборы нового Парламента Российской Федерации. Такие выборы не являются досрочными выборами Съезда народных депутатов Российской Федерации, Верховного Совета Российской Федерации и не нарушают волю народа, выраженную на референдуме 25 апреля 1993 года».

А как прекратить противостояние властей? Волевым диктаторским роспуском Верховного Совета?

События, однако, разворачивались совсем по-другому.

В Москве стало популярным слово «штаб». Еще 23 сентября, через день после подписания указа № 1400, группой боевиков был атакован штаб Объединенных Вооруженных сил СНГ: убили милиционера, «сняли» пулей и любопытную пенсионерку, наблюдавшую из окна. К вечеру 24 сентября несколько подразделений московского ОМОНа выдвинулись в сторону так называемого «Белого дома» — облицованного белоснежным мрамором здания, которое занимал Верховный Совет РФ во главе с ученым-экономистом, членом-корреспондентом РАН Русланом Хасбулатовым; там же в то время находился мятежный вице-президент России, Герой Советского Союза, боевой летчик, генерал-майор авиации Александр Руцкой. Именно с 23.09.1993 по 4.10.1993 в «Белом доме» проходил Х съезд народных депутатов РФ. Штаб по защите «Белого дома» приказал заблокировать все входы в здание.

Людмила Матвеевна Сёмина, журналист, ныне руководитель Клуба журналистов всех поколений «Комсомольской правды», как всегда, пришла на работу в «Белый дом»:

«Я там была, когда шла последняя сессия Верховного Совета Российской Федерации, которую вел Хасбулатов. Это была важная сессия, которая распределяла портфели: кому какой комитет достанется. А я в это время была пресс-секретарем партии Руцкого — народной партии „Свободная Россия“, стала еще и пресс-секретарем общественно-политического объединения „Гражданский союз“. Когда Хасбулатов и Руцкой объединились, Вольский также входил в этот союз. „Гражданский союз“ был примерно как сейчас „Единая Россия“, т. е. правящим объединением в том Верховном Совете. Это была мощная группировка.

В ночь на 3 октября „Белый дом“ весь как будто вымер. Кто куда делся — неизвестно. А меня как занесло туда, так я всю ночь там и просидела. Было такое ощущение, что я вроде как должна там быть, потому что происходит какое-то историческое событие, и я как руководитель пресс-службы обязана быть на месте. Мало ли что, вдруг понадобится информация для работы.

Я сидела в комнате фракции „Свободная Россия“. И вдруг появился сотрудник нашего аппарата и, не обращая на меня внимания, как будто бы меня нет, начал шарить по столам, вытаскивать все бумаги, судорожно их перелистывать, выдергивая оттуда какие-то листы. Он мародерствовал. Не потому, что пытался спрятать какие-то государственные тайны, нет, — он вытаскивал то, что может потом быть ему полезным. Продать или еще как-то использовать. Он был работником нашей партии, экономическим обозревателем. Я впервые своими глазами увидела одного из тех, кто потом разворовал все архивы. Сегодня приходишь в архивы, особенно в комсомольский (я собирала там материалы о главных редакторах „Комсомолки“), — и пустые папки. Два-три листочка. Все разворовано и продано.

Утром я пошла в столовую „Белого дома“ на верхнем этаже. Верхний этаж был пешеходный. Можно было пройти вокруг всей этой башни по кругу и спуститься к тому отсеку, который тебе был нужен. Столовая вся была забита мужичками в телогрейках, в ватниках, перепоясанных ремнями. Народное ополчение, свезенное со всей России. Причем все такие тихие, незаметные. Вроде и есть они, и нет их. Это Руцкой их свозил».

И вновь Ирина Борисовна Селезнёва:

«Назавтра, когда Гена уже был в Вене, у нас начались обстрелы. Весь этот район, включая и нас, наш дом, а тут очень много жилых домов, оцепили. Гена уехал в аэропорт еще до оцепления. Танки пошли через нас.

Стреляли на нашем доме. Таня мне говорит: „Я НВП проходила, начальную военную подготовку. Если пули трассирующие, то это от нас“. И добавила, что к нам это не попадет. Я думаю: „Боже, а мы ведь здесь живем. Другие могут отвечать выстрелами по нашему дому. Боже, как страшно!“

Стреляли и в „Белом доме“. Стекла тогда там стали лопаться, дым шел. У нас прямо ужас что творилось. Невозможно было ни дышать, ни сидеть в квартире. Я не знала, что делать. Подумала: „Документы взять“. А внизу у нас была домовая охрана. Говорю им: „Куда нам деваться? В доме как-то страшно сидеть“. Охранник говорит: „А куда вы денетесь? Сидите уж дома“. И мы с Таней вновь поднялись домой. Вот так и сидели с ней, слушая все эти громыхания. Ночью все трещало невозможно. Когда стекла лопались, оттого, что горело, у нас так явственно всё слышно было. И дым, и треск. И чего только не было.

Телефон у нас отключили за неделю или за две. Никому не позвонить. Телевизор почему-то работал. Включу его, а там Ахеджакова: „Правильно, так им и надо!“ Я не знаю, где она жила и живет. Но думала: как же ты можешь так говорить? Там ведь, помимо протестующих, столько людей проживает. Им ни скорую вызвать, ни за продуктами выйти, ничего не сделать. А ты такие вещи говоришь. Это что, не наши люди, что ли?

То место на Красной Пресне, где мы тогда жили, и Останкино — вот были два центра, жители которых тогда всё это видели и слышали. Остальные москвичи мало что знали о событиях».

Об окрестностях «Белого дома» уже сказано Ириной Селезнёвой. О событиях в другом центре противостояния осени-93 — районе Останкино придется рассказать мне, автору этой книги, проживающей в Останкине.

В тот воскресный день в послеобеденное время мой сокурсник Александр Крутов, известный тележурналист, одним из первых побывавший на Чернобыльской АЭС после катастрофы и в связи с этим ставший лауреатом премии СЖ СССР, ныне президент Международного фонда славянской письменности и культуры, вел по телевизору собственную передачу «Русский Дом», причем в прямом эфире. Вдруг у него изменилось лицо, он отвернулся в сторону, куда-то посмотрел. Александр казался растерянным. Крутой помор Крутов? Растерянным? В это у нас на курсе никто бы никогда не поверил. Но Саша, кажется, даже успел сказать: «У нас стреляют». И тут экран заволокло метелью помех. (Спустя много лет, на встрече по случаю 40-летия со дня нашего выпуска из МГУ, я спросила Крутова: «А ты помнишь ту воскресную передачу?», и он печально ответил: «Как я могу не помнить, Таня?! Моего оператора убили в тот день на Останкинской телестудии».)

Мы ничего еще не знали о воскресных событиях у коллег-телевизионщиков, но почувствовали смутную тревогу. Чтобы отвлечься, я пошла на кухню варить варенье из яблок. Туда же за мной зачем-то подтянулось всё семейство. Из окна нашей кухни хорошо видны Останкинская телебашня, верхние этажи телестудии и Концертного зала в «Останкино». Внезапно оттуда послышался быстрый перестук множества выстрелов. И тут мы все увидели, как высоко над нашим домом огромной красно-розовой дугой пошли трассирующие пули. Стреляли много… Я разогнала своих родных по безопасным углам.

В тот же день, 3 октября, стало плохо Патриарху всея Руси. Вот как просто написал о том один за самых замечательных журналистов «Комсомольской правды» тех безумных лет, член редколлегии «КП» Валентин Каркавцев: «В воскресенье во время службы в Богоявленском соборе сердечный приступ случился у Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. В секретариате Патриархии связывают это с переутомлением его святейшества, который, организуя переговоры между президентской стороной и представителями Хасбулатова — Руцкого, провел на ногах почти трое суток. В храм была вызвана скорая, которая оказала святейшему первую помощь. Затем он поехал в Свято-Данилов монастырь, где должен был благословить продолжение переговоров. Не получилось — представители „Белого дома“ ушли. В 18 часов в воскресенье в сопровождении скорой Алексия II доставили домой, врачи настоятельно рекомендовали ему отдохнуть хотя бы два дня…»

Стрельба возле Останкинской телестудии с наступлением темноты не только продолжилась, но и усилилась. Насквозь простреливались все окрестные улицы, Останкинская дубрава и скверы. Вадим, мой муж, наскоро прогулял во дворе нашего пса, большого черного пуделя Тима. Спустя время мы узнали, что недалеко от нас, на улице Академика Королёва, погиб от пули кто-то, кто также прогуливал свою собаку.

Снова вспоминает Людмила Сёмина:

«На следующее утро я пошла, посидела с ополченцами и поняла, что мне там делать больше нечего. Никакой пресс-службы никому уже не было нужно. 3 октября в „Белом доме“ были практически пустые коридоры, из окон были видны пустые улицы вокруг. И я ушла оттуда…

4 октября у меня был день рождения. Мне исполнилось 50 лет, но никакого юбилейного торжества, естественно, не было. Я была дома и, слушая те выстрелы со стороны Красной Пресни, понимала, что началась гражданская война. Из меня непроизвольно рвалась страшная ругань в адрес зачинщиков этой бойни. Парадокс судьбы состоял в том, что я, будучи пресс-секретарем одной враждующей стороны, была лично, по-журналистски, знакома и с Ельциным, у которого в 1981 году первой из корреспондентов центральной прессы брала интервью. Приезжала к Ельцину в Свердловск задолго до его московского взлета, от „Советской России“, от Михаила Федоровича Ненашева. Поэтому знала крутой нрав Бориса Николаевича не понаслышке. Для меня в момент расстрела „Белого дома“ стало ясно: работа в политике, где люди, жаждая власти, способны расстрелять друг друга, для меня отныне невозможна».

«До сих пор остаются тщетными попытки Московской патриархии и Конституционного суда РФ остановить массовое кровопролитие в столице, — писал в те дни корреспондент „Комсомольской правды“ Стас Стремидловский. — По словам митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла, руководителя внешнецерковных сношений Московской патриархии, всю ночь 4 октября велись переговоры с премьер-министром РФ Виктором Черномырдиным и первым заместителем председателя Верховного Совета РФ Юрием Ворониным, но, к сожалению, никаких итогов пока не видно… А в час дня делегация от рабочей группы субъектов Федерации во главе с президентом Калмыкии Кирсаном Илюмжиновым и председателем КС РФ Валерием Зорькиным под белыми знаменами, материалом для которых послужили занавески, отправилась к „Белому дому“ с миротворческой миссией. Делегация собирается организовать вывоз из опасной зоны раненых и пострадавших».