Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени

Территория истории

Подходило к концу лето 1988-го. В соответствии с «Соглашениями по урегулированию ситуации в Республике Афганистан» (апрель 1988 г.) СССР вывел с 15 мая по 15 августа 1988 года с территории Афганистана половину своего ограниченного контингента войск, а именно свыше 50 тысяч человек. Интересно, что официально Женевские соглашения подписали только правительства Афганистана и Пакистана, а СССР и США лишь «при сём присутствовали» в качестве гарантов. Иными словами, нашу страну, которую представляли на встрече в Женеве генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачёв и министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе, никто не посмел счесть участником конфликта.

Однако ни один из гарантов, ни северный, ни западный, не смог гарантировать вечный мир в этом центральноазиатском государстве. США сами вошли на его территорию позже, в XXI веке, и пробыли там в два раза дольше Советского Союза. И ни та ни другая великие державы не смогли заметно видоизменить социально-политическую картину в Афганистане.

Что было главным в работе Геннадия Николаевича Селезнёва в «Комсомольской правде»? Во всяком случае, не стилистическая правка и не пристрастные «допросы» корреспондентов, если у тех не вытанцовывался достойный материал после командировки. Для этого были терпеливые заведующие отделами, которые возились с подчиненными и их творениями, и суперграмотные литературные редакторы. За Селезнёвым оставались политические решения в соответствии с текущим моментом, а также постоянная работа с кадрами. И тут Геннадий Николаевич шел порой на легкие провокации.

Когда переводили стажера нашего студенческого отдела, невероятного трудягу, гениального организатора Сережу Кушнерёва из стажеров в корреспонденты, главный поднял меня на совещании:

— Таня, какие недостатки у Сергея ты заметила как его заведующий?

— Извините, Геннадий Николаевич, мы разберемся с недостатками Сережи у себя в кабинете. Здесь я могу высказать только пожелания в его адрес…

Сроду доносчицей не была. Меня мой дед, донской казак, так воспитал — преподнес неукоснительно исполняемое казачье правило: «Доносчику — первый кнут». Смотрю, Селезнёв улыбается. Ответ понравился. Геннадий Николаевич, как выяснилось, также с детства не терпел ябед. Сережку утвердили единогласно.

Спустя какое-то время был назначен день больших разборок. Такого раньше не было. Но кто-то, видимо, из нашего «штаба» — секретариата, по обязанности следившего за результатами работы каждого сотрудника, доложил главному редактору о четырех корреспондентах-«разгильдяях». Очень мало командировок, почти нет опубликованных строк, нет материалов и в папках запаса отделов… Что будем делать?

Главный внимательно выслушал четырех начальников — трех заведующих и одного редактора отдела. Трое из них, в том числе член редколлегии, постарались вывалить на своих подчиненных кучу обвинений, и пусть шесть фамилий этих трех не сработавшихся пар останутся тайной для истории. Только Юра Лепский, тогда заведующий отделом комсомольской жизни, очень достойно охарактеризовал свою сотрудницу Ноэми Рожнову — Наю, как мы ее до сих пор называем, и высказал свое мнение о причинах ее временных неуспехов.

Селезнёв разобрался не только с «разгильдяями». Ну, кого-то из них он, конечно, понизил в должности, кого-то предупредил о неполном соответствии, и это возымело действие. У третьего так и осталась «легкость в мыслях необыкновенная», да и Бог с ним. А вот о Нае Рожновой особый разговор.

С наступлением «демократических» времен муж Наи Георгий Рожнов стал со своими разоблачительными материалами одним из самых востребованных авторов журнала «Огонек», а она улетела на Камчатку и стала там организовывать новую прессу. Работала с огромным удовольствием. Когда мы приезжаем в гости к Нае на подмосковную дачу, она рассказывает нам о Петропавловске-Камчатском, где нашла себя.

Ко всем обличителям с того дня наш главный редактор стал относиться с определенной прохладцей, а вот перед Юрой Лепским, защитником угнетенных, открылись радужные перспективы. Всё-таки никогда Селезнёв не изменял себе социалисту. Как и хорошим людям — не изменял.

Вспоминает Валерий Симонов, тоже один из главных редакторов «Комсомолки», а ныне главный редактор газеты «Труд»:

— У каждого была встреча, определившая судьбу. Для меня такой стала встреча с Селезнёвым — Человеком, Бравшим Меня на Работу. Именно так, все слова с большой буквы…

Начальную журналистскую школу я проходил в читинской молодежке. Надо ли говорить, что мечтал о «Комсомолке» — по-моему, тогда все молодые да ранние стремились попасть в ту газету. Даже сны такие снились дерзкие, нахальные: то стометровку за 10 секунд бегу, то в «Комсомолку» зовут. Но чудеса чудесами, а нужно было публиковаться, пытаться удивить избалованную доморощенными талантами корсеть. Из кожи лезть, чтобы тебя просто заметили. Вот я и лез, пока в августе 1981-го не получил вызов на стажировку.

Редакция меня потрясла. Ходил по длинному коридору на шестом этаже и во все глаза смотрел. Через одного бродят живые классики. За место на полосе, даже за тридцать строк битва. А к утру выходит номер — живой, с обязательным «гвоздем». Откуда что берется?

Меня взяли под крыло в военном отделе Акрам Муртазаев, Андрей Тарасов, Людмила Павловна Овчинникова. У каждого было чему поучиться, но меня больше поразило их отношение к «понаехавшим». Какое-то спокойное, вдумчивое доброжелательство, все советы по делу, никакого превосходства старослужащих над салабоном. Помогли с адресами для командировок, бились в секретариате, чтобы не порубили мои репортажи в щепу, сдержанно хвалили за публикации. Окрыляли! И вот наступает тот самый момент, который снился в дерзких снах. Звонок из приемной главного: «Селезнёв зовет поговорить».

На ухо уже шепнули, что мне светит собкорство в Алма-Ате. Это же предел мечтаний! Геннадий Николаевич коротко поговорил, под конец напутствовал: «Только давай без глупостей там у себя в Чите. Через месяц будешь работать в „Комсомольской правде“».

Гром, литавры! Возвращаюсь в Забайкалье как на крыльях. И тут меня манят пальцем в обком партии и будто обухом в лоб: «Забудь. Рекомендуем тебя редактором „Комсомольца Забайкалья“». Я, конечно, в отказ, ссылаюсь на Москву, там-де всё уже решено… И тут в партийном голосе появляется металл: «Ты что, не знаешь, что такое доверие и дисциплина? Или идешь куда тебя посылают, или вперед ногами из профессии, это мы тебе обещаем!»

Мне 27 лет, я в шаге от мечты — и на тебе. Вспомнил наш разговор с Селезнёвым. Если у кого просить защиты, то у него. Звонить по редакционному телефону не хочется, зачем мне чужие уши. Мчусь на переговорный пункт, там телефоны в будках, минута разговора с Москвой — 15 копеек. Разменял 3 рубля! Номер приемной помню наизусть. Трубку берет Рита Басалова, начинаю ей сбивчиво объяснять, кто я такой, — а монеты щелкают. «Геннадий Николаевич занят, у него планерка. Звоните в корсеть». «Не могу, — уговариваю Риту. — Вопрос жизни и смерти». Когда у меня оставалось монеток пять, она вдруг меня соединила. Это было чудо большее, чем хождение по волнам.

Селезнёв суров и немногословен: «А, помню, говорили, я обещал. Но там ведь вроде пока заминка какая-то?» — «Что мне делать?!» И тут Геннадий Николаевич изрек: «Знаешь, с партией спорить себе дороже. Бери на себя молодежку, это хорошая школа. И я тебе обещаю: ты будешь работать в „Комсомолке“. Ну не через месяц, так лет через пять. Не отчаивайся, работай!»

Шатаясь, я вышел из будки. Без трех рублей и без мечты. Всё было кончено, впереди была посредственная жизнь посредственного человека. Кто может загадывать на пять лет вперед? Долго не покидало ощущение счастливчика, выигравшего в лотерею и уронившего счастливый билет в унитаз. Прошло пять лет, потом еще два. И однажды осенним днем Геннадий Селезнёв представил меня на редколлегии «Комсомольской правды» как своего заместителя. Потом лично завел в освободившийся после ухода Юры Совцова кабинет: «Давай, осваивайся. Помнишь, я говорил, что будешь работать в „Комсомолке“?»

Конечно, помню, Геннадий Николаевич. И уже никогда не забуду.

Как и некоторых его советов. Особенно один, универсальный. Я уже был главным редактором в «Комсомолке», над нами нависли серьезные тучи. После одной публикации возникла истерика в верхах, потребовалась моя голова на блюде. Кто-то советовал сходить покаяться, кто-то махнуть рукой. Позвонил Селезнёву — в ту пору уже председателю Государственной Думы. Он сразу назначил встречу — прогуляться в переулке у Госдумы.

Я не искал защиты, и он не был волшебником Изумрудного города. Геннадий Николаевич помолчал, потом сказал: «Ты уже не будешь им другом. Но лучше быть врагом, чем никем бултыхаться. Газета же права? Вот и стой на своем».

Это был совет мудрого человека и редактора. Года через три я уже работал в другой газете, потом еще в другой. По-всякому получалось и получается, но стараюсь, Геннадий Николаевич, не бултыхаться.