Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени

Территория истории

1987-й оказался последним годом, когда юбилей Великого Октября отметили в СССР хоть и без особого пафоса, но с достоинством.

О перестройке как таковой заговорили вскоре после прихода к власти Михаила Горбачёва. Но официально это название, как мы помним, закрепили позже, в решениях январского Пленума ЦК КПСС 1987 года. Видимо, партия долго проверяла, реально ли желание советских граждан перестраиваться. Горбачёв ездил по стране, охотно разговаривал с простыми людьми, прислушивался больше всего к мнению женской половины населения — он так привык за годы жизни со своей искренне любимой женой Раисой Максимовной.

Советские мужчины были не столь словоохотливы. Если бы хоть кто-то догадался собрать на «неожиданную» встречу с лидером наиболее умных из них и спросить, куда и как нам двигаться дальше, ответы были бы короче и точнее. Достойно оплачивать труд. Развивать не только оборонную промышленность, но и производство товаров для народа. Ликвидировать проклятый дефицит: от автомобилей, мебели и разнообразных продуктов питания до всякой там ерунды для женщин — красивых трусиков, губной помады, дорогущих духов из Франции… Особое внимание уделить борьбе со спекулянтами и дедовщиной в армии! А всё остальное, в том числе и политика, вроде бы устраивает. Только не устраивайте больше антиалкогольных кампаний, унизили народ очередями в винные магазины…

Разумно? Разумно. Легко? Не трудно. Но всё пошло другим путем.

Журналистов и читателей ждали в те головокружительные годы беспощадные открытия.

В «Комсомольской правде» процессом руководил Г. Н. Селезнёв, и вот ему-то с началом «перестройки и демократизации» понадобились вожжи, забытый ныне горожанами предмет управления конями. А Селезнёв, не забудем, с детства был обучен премудростям спокойного и умелого взаимодействия с этими умными созданиями из животного мира.

Но люди не кони и упряжи не любят. Иные из исследователей прошлого и настоящего любят открывать новое или хорошо забытое старое и начинают сопротивляться, когда им мешают развязать тугие бечевочные узлы на мешке с общественной памятью.

Известный журналист Зоя Ерошок вспоминала:

«В раннюю-раннюю перестройку у меня в каком-то интервью шел абзац о Николае Бухарине. Не помню уже, что именно, но в положительном смысле. Я сама себе казалась дико смелой, что вот пишу о Бухарине не как о предателе и злодее, а как о человеке весьма неплохом. Поздно вечером Селезнёв этот абзац у меня вычеркнул. Я пошла отстаивать. Разговор у нас случился долгий. Мне надо было победить во что бы то ни стало…

Самое смешное, что я почти не давала Селезнёву слова сказать, приводя аргументы, почему надо (хоть как-то) вытаскивать из небытия Бухарина. Селезнёв меня терпеливо слушал, не перебивая. Потом сказал: „Зоя! Восстанавливай абзац…“ Я уже было победительно поднялась, чтобы уйти, но он попросил задержаться: „Подожди. Я о другом хочу с тобой поговорить“. И как-то мягко, но твердо, с болью (вот это точно — что с болью!) говорил мне: „Ну зачем ты так обольщаешься? Бог с этим абзацем. Но ты подумай сама: кто такой Бухарин? Разве он тоже не несет ответственности за то, что тогда происходило? Почитай внимательно самого Бухарина, о нем, вникни во всё. Того же Бухарина — тоже несло, и он не чуял под собой страны, и люди для него тоже почти ничего не значили. Да, из него сделали шпиона и предателя. Это не так. Но я сейчас не о Бухарине даже говорю, а о тебе, Зоя. Чтобы ты не обольщалась, чтобы тебя не несло. Воспринимай жизнь и людей во всей сложности, объемно. Не надо никому ничего доказывать. Надо стараться понимать“.

Может быть, я не совсем дословно цитирую, но смысл был такой, за это я ручаюсь, потому что с тех пор всё время об этом думаю и, как могу, себя одергиваю, когда меня несет. Урок, который я вынесла из этого разговора: сила — в сдержанности».

Превосходный исторический эпизод. Селезнёв именно как отец говорил с Зоей Ерошок, хотя разница в возрасте между ним и ею была всего в несколько лет. А разница в чисто писательском таланте вообще склонялась в пользу Зои. Нет, Геннадий Николаевич тоже привозил из поездок небольшие заметки за подписью «Г. Селезнёв, наш спец. корр.», любил фотографировать, и его снимки также появлялись в газете, но не это было самой сильной стороной его блистательного человеческого таланта. Самой сильной его стороной была любовь к талантливым людям и умение помочь им во благо общему делу.

Зоя писала далее:

«Мы в „Комсомолке“ всегда относились к нему уважительно и почтительно. С осознанной дистанцией. И не потому, что он был главным редактором. Что-то есть в нем такое, что не допускает панибратства. Однако и он относился так же к нам. Не важничал, не корчил из себя начальника, но и не похлопывал по плечу.

Только когда [он] ушел из „Комсомолки“, я узнала, что ему на меня ябедничали, предлагали уволить (в частности, за то, что подолгу пишу, редко публикуюсь), а он меня всегда защищал. Вообще-то я чувствовала, что он меня по жизни „ведет“, оберегает. Чувствовала в нем эту — не только ко мне, но и к женщинам вообще — отстраненную (не холодную, не прохладную, а опять же сдержанную) нежность…

…Мужчину, на мой взгляд, делают две вещи: серьезное отношение к своей профессии и нежное — к женщинам.

Мне повезло. Я знала (и знаю) несколько таких мужчин. Геннадий Николаевич — один из них».

Спасибо тебе, Зоя, ты очень помогла мне перейти к одной из наиболее важных черт характера Геннадия Николаевича — его редчайшему, драгоценному отношению к женщинам. Не только к своей жене Ирине Борисовне, которой он был верен всю жизнь, но и к своим сотрудницам, где бы он ни работал. Даже и добавить вроде больше нечего: ты всё сказала максимально точно, Зойка, и страшно жаль, что ты уже не узнаешь о моей благодарности тебе.

Впрочем, добавлю сюда неожиданный рассказ одного из самых известных в нашем журналистском мире мужчин — Владимира Сунгоркина, главного редактора «Комсомольской правды» с 1997 года, заслуженного журналиста РФ (интервью записано в мае 2021 года):

«Что меня поражало: Селезнёв был всегда такой очень выдержанный, правильный человек. Более правильного человека я не видел.

Помню, Польша, самый веселый барак социализма. И вот мы с Селезнёвым, человек пять-шесть, пришли к нашему собкору в Варшаве. А у него уже тогда, что внове для нас было, был отличный видеомагнитофон, и он поставил нам какой-то фильм типа „Эмманюэль“, условно говоря. Это чудом было, событием — посмотреть что-то такое. Селезнёв только глянул и так типа: „Вы тут сидите, а я пойду на кухне покурю“. И сколько было таких фривольных ситуаций за границей! То фильмы, то девочки подтянутся: мы же с артистами ездили иногда. И ему всегда было неловко, он уходил с подобных посиделок. Селезнёв вел себя очень четко, никогда не переходил грани».

Став главным редактором «Комсомольской правды», Селезнёв попал в цветник: в «Комсомолке» всегда работало очень много женщин, причем не только в секретариате, стенбюро, машбюро и корректуре или в традиционно женском отделе писем, но и в отраслевых отделах. Были и спецкоры, и обозреватели среди женщин. Навсегда вписаны золотыми буквами в историю «Комсомолки» журналистки и другие сотрудницы «Комсомольской правды», как ушедшие от нас, так и ныне живущие: Лилия Карастоянова, Нина Александрова, Татьяна Агафонова, Софья Фингер, Людмила Овчинникова, Софья Большакова, Инна Руденко, Алевтина Левина, Татьяна Чантурия, Елена Лосото, Зоя Васильцова-Крылова, Татьяна Яковлева, Зоя Ерошок, Лидия Графова, Мария Хромкова, Маргарита Кечкина, Ирина Котенко, Любовь Зайцева, Елена Калядина, Марина Завада, Кира Лаврова, Клара Скопина, Капитолина Кожевникова, Ольга Мариничева, Нина Аллахвердова, Эмма Луканская, Ольга Кучкина, Елена Овчаренко, Ядвига Юферова, Ольга Дмитриева, Елена Липатова, Ольга Егорова, Галина Янчук, Людмила Сёмина, Элла Щербаненко, Галина Сапожникова и другие. Ни один главный редактор, ни один из его подчиненных никогда не унизил ни одну из женщин-подчиненных только потому, что она женщина. Никогда никакой дискриминации или… «харасcмента».

Кроме одной позиции — «перевод в Москву». Разумеется, на этаже работали не только москвички по рождению или вышедшие замуж за москвича еще в вузе. Были и иногородние, которым удалось обрести главное, увы, в тогдашней московской жизни — прописку, т. е. регистрацию в городе навсегда. Но они могли попасть на работу в центральный аппарат «Комсомольской правды» лишь в нескольких случаях: 1) если переводили в Москву мужа; 2) если вдруг удавалось обменять достойную «периферийную» квартиру на московскую; 3) если ты оканчивала Высшую комсомольскую школу и жила в общежитии ЦК ВЛКСМ на ул. Кондратюка, но при условии членства в партии; 4) ну, или в редчайших случаях (и то за десятилетия до Селезнёва) — могли пригласить одинокую талантливую девушку-коммунистку, как перевели еще в начале 1960-х годов Людмилу Овчинникову, сталинградку по рождению, из детей войны, писательницу, которая потом лет тридцать вела в «Комсомолке» военно-патриотическую тему. Всё. Мужчин, семейных собкоров, переводили «на этаж» ежегодно и не по одному. У нас, женщин, такого официального шанса не было по определению.

Но Селезнёв оказался человеком решения, поступка, своего рода революционером в этом деле. И он нарушил традицию. Он решительно пошел против негласных, разумеется, дискриминационных правил ЦК комсомола. Геннадий Николаевич добился перевода в Москву трех женщин-собкоров, потому что поверил в них. В нас. Это были Зоя Ерошок, Ядвига Юферова и автор этих строк. И даже внутри этого первоначально короткого списка (потом-то было переведено на этаж немало женщин!) нашлось место чуду. Если нас с Юферовой всё-таки перевели, как полагается, на административные должности: меня на заведование студенческим отделом, а Ядвигу как человека, прошедшего школу партийной работы, утвердили заместителем главного редактора, то Зою Ерошок, собкора «КП» по Краснодарскому краю, взяли на этаж специальным корреспондентом, т. е. сразу на творческую работу самого высокого уровня.

И не было, пожалуй, в то время в «Комсомолке» спецкора элегантнее, чем Зоя. Стиль ее журналистского письма завораживал. Но этого мало. В чем-то главном Зоя была последовательницей Инны Руденко. Они, кстати, дружили, хотя Ерошок по возрасту годилась Инне Павловне в дочери, и были чем-то похожи. Обе мудрые, обаятельные, обе с прекрасным чувством юмора, хотя и разного свойства: Инна славилась своей отзывчивостью на шутку и заливистым искренним смехом, который был слышен на этаже отовсюду, а Зоя с ее легкой усмешкой и неторопливым азово-кубанским говорком слыла глубоко ироничным человеком.

Когда Инна и Зоя разбирались в запутанных ситуациях в командировках по письмам читателей или в иных коллизиях, ничто не ускользало от их внимательных глаз. При этом они никогда не позволяли себе наглой самонадеянности, непреклонной уверенности в своей правоте и праве судить, которыми грешили и грешат иные журналисты. Только продуманная, выверенная умом и совестью оценка.