Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени

Территория истории

Особенностью тех дней стало наличие не двух, как это обычно бывает, а сразу трех субъектов политического конфликта: вызывающе безвольный, абсолютный «не лидер» и потому нейтрализованный Горбачёв; сильный не только сам по себе, но и поддержкой — пусть пока не многомиллионной, а многотысячной массы — трезвый решительный Ельцин; сразу никому не понравившийся ГКЧП, возглавляемый вице-президентом Янаевым с дрожью в руках. В России могут пожалеть пьяного, но очень не любят пьющих.

В ГКЧП, и это немаловажно, не было не только мощного, но и хотя бы заметного, хорошо известного людям, привлекательного лидера.

Пусть не первым, но вторым своим постановлением несмелое «временное правительство» — ГКЧП временно ограничило перечень выпускаемых центральных, московских городских и областных общественно-политических изданий газетами «Труд», «Рабочая трибуна», «Известия», «Правда», «Красная звезда», «Советская Россия», «Московская правда», «Ленинское знамя», «Сельская жизнь». Наша «Комсомольская правда» в избранный круг не вошла. Так мы случайно, невольно и ненадолго оказались по разные стороны баррикад со своим бывшим главным Г. Н. Селезнёвым. А всего через несколько дней глупое «противостояние» всё еще имело место, но с точностью до наоборот: победивший инициаторов и участников ГКЧП Борис Ельцин приостановил выпуск «Правды».

Ельцин… Сегодня с этим никто не поспорит: именно он был центральной фигурой тех событий. А предпосылкой всего тогдашнего тройного противостояния и, главное, последующих событий, по моему мнению, было то, что в один прекрасный для себя и немногочисленных своих соратников момент бывший первый секретарь Свердловского обкома, а затем Московского горкома КПСС Борис Николаевич Ельцин, оскорбленный репрессиями по партийной линии и грубым отношением к его очень сильной и самолюбивой личности, осознал, что ему лично для власти хватит одной только России, а остальные республики Союза ССР пусть решают сами, и не будет стоить внимания, даже если они покатятся ко всем чертям. Простое и гениальное решение, как бы плохо нормальные люди к этой коварной ельцинской идее и ее мгновенному осуществлению ни отнеслись.

Людмила Матвеевна Сёмина, журналист «Комсомольской правды», с 2004 года бессменный руководитель Клуба журналистов всех поколений «Комсомолки», очень эмоционально вспоминает о том времени:

— 21 августа 1991 года после того, как переворот произошел и — якобы! — партию запретили, в ЦК КПСС, где я тогда работала в Идеологическом отделе, по внутренней связи раздался голос Мишина, который был у нас тогда заместителем управляющего делами. Виктор Максимович объявил, что всем надо собраться и покинуть помещение, что мы закрываем здание ЦК, опечатываем: «Сидите по домам и ждите распоряжений».

Мы все вместе высыпали из дверей, а затем вышли из ворот к Варварке. Я жила на Маросейке, и мне пришлось повернуть налево, чтобы подняться к Ильинке, а для этого пройти снизу мимо комплекса зданий ЦК, тогда еще не огороженных, которые выходят на Старую площадь. Эта площадь вся была запружена беснующимся народом. Видимо, как ясно стало сегодня, специально собранным и подогретым. Вдоль толпы и лицом к ней стояли мальчики, тоже штатские, которые как бы держали напор. А мы за их спинами быстро шли вдоль зданий ЦК. В это время из толпы раздавались крики: «На столбы их, на фонарные столбы!» Была реальная ситуация, когда ты шел и не знал, останешься ли жив.

Недели через две нам позвонили и сказали: можно забрать личные вещи. Выходим из кабинетов, спускаемся вниз на первый этаж. От лифта стоят автоматчики в две шеренги, между ними коридор. И мы идем друг за другом, между этими шеренгами, которые тянутся через весь двор к выходу на Варварку, а это метров двести.

Приехал муж меня забрать. Он был яростный ельцинист. Так было во многих семьях. Мне ельцинская фронда казалась недопустимой. А муж был за Ельцина. И даже он, когда посмотрел на всё это, то сказал, когда я подошла: «Да, круто Борис Николаевич закрутил, это уж перебор». Представляешь, каково это было? Муж тогда работал на телевидении, был оператором.

Сегодня понятно, что это были технологии «оранжевой революции». Мы этого тогда не понимали. Потому что были абсолютно доверчивыми, дикими — в хорошем смысле слова, и при этом тепличного воспитания людьми. Порода романтиков, идеалистов. Мы даже представить себе не могли, что в мире могут быть враги. У нас все братья были. На нас чуть ли не на первых всю ту «оранжевость» испытали.

— Говоря о том времени, — продолжает Л. М. Сёмина, — надо не забыть про Бурбулиса. Это была в своем роде крупная (госсекретарь!), но довольно странная фигура. Такого не было вообще в России после Петра I, который ввел эту должность, — тогда это был у него, как у нас сегодня, министр иностранных дел и дополнительно руководитель императорской администрации. Но в 1991-м, при Ельцине, госсекретарь был только управленцем при президенте.

Бурбулис появился как совершенно малозаметная персона, неинтересная по-человечески, — и вдруг набрать такую силу, получить в руки такую власть! Это была калька с американской системы управления. Должен был появиться тот, кто заправляет всем этим круговоротом чиновной жизни. Бурбулиса не только посадили во власть — ему дали право сформировать правительство. Именно он собрал команду: Гайдар, Авен, Чубайс и т. д. из этих мальчиков, «начальников лабораторий», как их тогда называли. Их обучили где-то, я уж не знаю где, а потом из них сделали первое правительство. Гайдаровское.

Оказалось, что немалому числу людей в отдельные исторические моменты трудно решить, как поступить. Я, например, ждала любой информации о Президенте СССР Горбачёве: для меня он оставался символом приемлемых перемен, свободы для журналистов, а мой муж, так же, как супруг Людмилы Сёминой, с интересом взирал на Президента РФ Ельцина.

А вот журналистки «Комсомолки» Зоя Ерошок с Ядвигой Юферовой долго не раздумывали. Августовской ночью они доехали до «Белого дома» на Краснопресненской набережной и встали в живое кольцо вокруг него. А когда наступил день, который точно определил, на чьей стороне решительность и, соответственно, победа, а кто, напротив, может в данный момент пребывать в растерянности, Зоя с Ядвигой отправились в «Правду», «приостановленную» Ельциным 22 августа 1991 года. В гости к Геннадию Николаевичу Селезнёву.

«Я не представляю Селезнёва кричащим, — вспоминает Ядвига Юферова. — В самые непростые времена состоялся наш знаменитый поход со светлой памяти великой Зоей Ерошок в „Правду“. Сбивают с „Комсомольской правды“ ордена… „Ату их всех! Долой Дзержинского, долой Ленина, долой наше всё!“ И я представила: Геннадий Николаевич Селезнёв в совершенно пустынном глухом коридоре газеты „Правда“! Говорю: „Зойка, пошли к Селезнёву“. Мы простояли ночь у „Белого дома“ — и мы же обе понимаем, что надо идти к главному редактору газеты „Правда“ Селезнёву.

Мы заходим с Зойкой и говорим следующую фразу: „Геннадий Николаевич, мы думаем совершенно по-другому, но мы очень любим вас“. Мы с Зоей искренне это сказали. И много раз об этом говорили вслух, везде. И живому тогда, к счастью, Геннадию Николаевичу, и теперь я повторяю, когда уже нет в живых некоторых из нас».

Журналист-международник «Правды» Владимир Леонидович Шелков, зам. ответственного секретаря «Правды» по международным делам, по-своему вспомнил поведение Г. Н. Селезнёва в странной обстановке «путча»:

— Назову вам факт, который свидетельствует о том, что Геннадий Николаевич был порядочным, мужественным человеком и прекрасным руководителем. В 1991 году я, собкор, находился в Москве в отпуске и должен был вернуться в страну пребывания — в Канаду. У меня было выездное разрешение, в моем паспорте проставлена соответствующая отметка об этом, а у сына, который тогда был маленьким, и у жены выездная виза отсутствовала. Я пришел к Селезнёву. Он тут же снял трубку, позвонил в Министерство иностранных дел и поговорил с заместителем министра Владимиром Федоровичем Петровским, объяснил мою ситуацию. Это были очень напряженные дни — сентябрь 1991 года. Но Геннадий Николаевич вошел в мое положение и решился на такой шаг. А ситуация была такая, что, кому ни позвони, все были начеку, все были в этот период не очень решительны в своих действиях, в отличие от Селезнёва. Петровский тоже сказал: «Понимаешь, Геннадий, сейчас такое время, я ничего не могу сделать, я не могу отдать указание нашим консульским коллегам, чтобы они срочно поставили свою визу на выездных документах семьи Шелкова. Но как только появится такая возможность, я это обязательно сделаю. Пусть уезжает один, а семья остается здесь».

Помочь мне было невозможно не по каким-то формальным причинам, а именно по политическим. «Правда» была уже не в фаворе у тогдашнего фактического руководителя государства. Хотя Советский Союз еще не распался, но всем управляли Ельцин и его команда. Но Геннадий Николаевич проявил решительность как руководитель газеты, тогда еще первой газеты в стране. Он предпринял эту попытку помочь мне — фактически рядовому сотруднику. Он мог ведь сказать: «А ты хоть понимаешь, какая сейчас ситуация?» Но он позвонил.

Мне МИД разрешил выехать одному. Поэтому лично я считаю со своей колокольни, что поступок Селезнёва был неординарным в той политической ситуации. Исходя из того, что он к тому же продолжал оставаться коммунистом, не рвал партийный билет, как многие тогда, не сжигал его на виду у всех, можно утверждать, что Геннадий Николаевич продолжал оставаться порядочным человеком. Потом ситуация разрешилась. Всё улеглось. Семья ко мне приехала. Мы еще год проработали в Канаде. И возвратились уже в Россию.

Между прочим, в момент путча я был в отпуске у себя на даче. По-моему, 20 августа вернулся в Москву. Причем я был на охоте и возвращался не на машине, а на поезде. В поезде у меня никто не спрашивал никаких документов, хотя чрезвычайное положение было введено уже с 19 августа, а я возвращался с охоты, вез свое ружье в чехле. И в метро ко мне никто не обратился с вопросом — куда, что? Вот такое было у нас «чрезвычайное положение».