Осколки легенд. Том 2

– Вот тебе и раз. Дверь, – произнес Швец, когда шкаф поменял свою дислокацию. – В соседнюю квартиру, что ли? У нас такая же у дяди Горы в коммуналке, только он ее шкафом не закрывает. Просто заколочена, и все.

– Это потому, что дяде Горе твоему прятать нечего и не от кого, – пояснила Павла. – Он по профессии кто?

– Прокатчик на «Серпе и Молоте».

– То есть рабочий человек, у которого все добро в одной комнате помещается, да еще и место остается. А наш хомячок не такой.

В этот момент Кноппе взревел, как медведь, ловко извернулся и дернул Веретенникову за ногу, да так, что та почти упала. Но только почти. Рефлексы, которые Павла приобрела за десятилетия беспрестанной войны – и тайной, и явной, – никуда не делись, потому она сгруппировалась, словно резиновый мячик оттолкнулась от пола, снова поднялась на ноги, развернулась и всадила ребро ладони в горло оценщика, а после еще и папиросой, которую не выпустила из пальцев, ткнула ему в лицо.

– Не шали, – велела она хрипящему мужчине, который не знал, за что хвататься – то ли за горло, то ли за ожог. – И сразу – в следующий раз вместо пепельницы твой глаз использую, ясно? Так, чего стоим? Дверь долой!

Соседняя квартира оказалась полной противоположностью той, в которой обитал Кноппе. Старорежимная мебель в прекрасном состоянии, множество картин, висящих на стенах, огромные пестрые вазы, стоящие у стен, шкатулки на столиках работы явно не этого и даже не прошлого века – чего там только не было.

– Красиво, красиво, – оценила Павла интерьер, оглядевшись. – Ну что, Оскар Юльевич, повторю свой вопрос: кто к тебе приходил в последний месяц и что просил?

– Не понимаю, о чем вы, – похрипел мужчина, которого Ликман за шиворот приволок сюда. – Оставьте меня в покое.

– Это можно, – великодушно разрешила Павла, глядя на одну из картин. – Почему нет? Ого, Рокотов времен расцвета! Это же один из портретов, что ему Умский заказал, да? Кто-то из опекунского совета Московского воспитательного дома? Значит, тех картин на самом деле было не три, а четыре? Надо же!

После Павла подмигнула Кноппе, затравленно смотревшему на нее, достала из кармана выкидной нож, который она еще перед отъездом из отдела отобрала у Ликмана, сказав ему при этом: «Ты себе еще добудешь», и двумя короткими ударами располосовала произведение искусства наискосок, от края до края.

– Нет! – выпучив глаза, провыл хозяин квартиры – Ты… Ты! Варварка! Ненавижу!

– Верно, варварка. – Павла отбросила картину в угол, где та врезалась в одну из ваз и разбила ее. – Так и есть. Мои пращуры веками бились со Степью, брали на меч византийские города и за главный позор почитали смерть от старости, а не за други своя. И да, если будет надо, я уничтожу все в этой квартире. Я изрежу все картины, расколочу все вазы и раздолбаю молотком перстни, аграфы, серьги, которых тут тоже наверняка хватает. Да, я понимаю, что это культурное наследие, но дело для меня важнее. Я уничтожу всю твою жизнь, Кноппе. Все, ради чего ты существовал, врал, предавал, перестанет быть! Навсегда! Что это? Куинджи? Судя по манере, рисунок того периода, когда он перестал сотрудничать с передвижниками? Отлично!

Веретенникова сдернула со стены еще одну картину, в тот же миг Кноппе бахнулся лбом о пол и срывающимся голосом произнес:

– Были, были люди! Как немцы к Москве стали подходить, кое-кто ко мне наведался.

– Говори. – Лезвие ножа застыло в сантиметре от края полотна, на котором красовалась безмятежная зелень летнего леса на фоне мирного синего неба. – Быстро, подробно и внятно.

– Разные заходили, – смирившись с неизбежным, вздохнул Кноппе. – От Лешего мальчонка прибегал, спрашивал, не приму ли я полмешка ювелирки. Видать, где-то магазин подломили. Сибиряк заглядывал, сказал, что кореша его ссучились и на фронт ушли, потому, если кому серьезному понадобится хороший шнифер, то он готов работать из трети.

– Кроме воров кто еще был?

– Один знакомец еще по НЭПу заглядывал, приносил липовые карточки, спрашивал мое мнение о качестве работы, – глядя в пол, пробубнил хозяин квартиры. – А, вот. Позавчера заходил Алеша Орлов, его я лет пятнадцать, наверное, уже не видел. Мы с ним когда-то в Пажеском корпусе учились, приятельствовали. Только я по торговой стезе пошел, а он по военной.

– Вон как, – насторожилась Павла. – А что хотел?

– Спрашивал, как дела в городе, нет ли толковых людей на примете, собираются ли музеи эвакуировать, как и когда?

– А ты что?

– Что? Правду сказал, – Кноппе вдруг ехидно хихикнул. – Сдулись большевички, не верят в свою силу, потому все добро из столицы вывозят.

– Да ладно врать! – возмутился Швец. – Москву не отдадим!

– То-то в Арсенале от ящиков не провернуться, – прошипел толстяк. – Все ценное туда сволокли, чтобы в Куйбышев отправить! Мои сведения точные, уж не сомневайся. Не все среди вас идейные, некоторые не хотят хлеб пустой жевать, им икорку подавай!

– А что Орлов? – спокойно спросила Павла.

– Поблагодарил да ушел. Ну, еще бутылку коньяка, что он принес, мы с ним допили.

В результате картина вернулась на место, а Веретенникова после еще минут десять вынимала из окончательно сдувшегося Кноппе мельчайшие детали, связанные с неким Алексеем Орловым, который очень интересовался судьбой музейных ценностей.

– Ладушки, – потерла она руки, подошла к глухой портьере, закрывавшей окно, срезала с нее витой шнур и перебросила его Ликману. – Давай вяжи его, а я пойду позвоню кое-куда. И как следует вяжи, накрепко!

Павла вернулась в соседнюю квартиру, сняла трубку телефона, на секунду задумалась, после кивнула, словно соглашаясь с какими-то своими мыслями, и набрала номер.

– Восемнадцатое отделение? – уверенно спросила она, когда на том конце провода сняли трубку. – Майор госбезопасности Веретенникова. Так, дежурный, с Файзрахмановым меня соедини. Он же у вас начальник? Вот и давай. Что значит – занят? Дело государственной важности, не терпящее отлагательств, так ему и скажи. И кто звонит тоже. Повторяю, моя фамилия Веретенникова.

С минуту все же пришлось подождать, Павла даже успела достать из пачки очередную папиросу, но вот в трубке что-то зашуршало, а после в ней послышался хрипловатый мужской голос, спросивший, чего надо звонящей.

– Здорово, Анас, – весело произнесла женщина. – Да я, я, не сомневайся. Что? Как же вы мне за сегодняшний день надоели со своими «так вроде». Вроде у Володи, Анас, а я несу службу, как и положено. И я рада, не сомневайся. Ладно, не суть. Я тут одного куркуля тряхнула, так у него тут запасник Третьяковки на пару с филиалом Алмазного фона обнаружился. Богатый бобер, даже я впечатлилась, а такое случается нечасто. Адрес сейчас тебе скажу, ты в него пришли побыстрее трех-четырех милиционеров с машиной, да поопытнее, таких, которые знают, как оружие держать в руках. Что значит некого? Понимаю, что комендантский час, все в патрулях, но тут добра лежит на десятки тысяч золотом. Золотом, Анас! Ты ж не мальчик, соображать должен, что это дело стране сейчас сильно пригодится, потому надо это все отвезти прямиком в Гохран. И еще пусть твои ребята мешки какие-нибудь захватят, наверное. Надо же найденное добро во что-то паковать. Не в наволочки же? Да, вот столько. А я про что? Давай, пиши адрес. И скажи сразу, кто у них за старшего будет.

Договорив с начальником отделения милиции и напоследок предупредив его, что оставляет здесь сотрудника, который сопроводит найденное имущество до Гохрана, который и до войны работал круглосуточно, Павла повесила трубку и заметила Швеца, стоящего рядом с ней.

– Что? – прикуривая папиросу, осведомилась у него женщина. – Ничего, останешься здесь, дождешься милицию. Это же не шутки, а народное достояние. Ты хоть осознаешь, что мы здесь нашли?

– Ну-у-у-у… Картины разные, драгоценности.

– Недопонимаешь, – нахмурилась женщина. – Это, дружок, ликвидное имущество, которое с большой радостью купят толстосумы на Западе и заплатят они нам за него золотом. Тут ведь как – кому война, кому мать родна, мы это еще в гражданскую хорошо усвоили. А золото там же можно будет превратить в танки, самолеты, продукты, все то, без чего нам сейчас никак не обойтись. Ты сейчас не просто какие-то цацки стеречь станешь, а стратегические резервы Родины, так что отнесись к этому заданию со всей серьезностью.

– Картину жалко, которую вы разрезали, – вздохнул юноша. – Красивая.

– И мне жалко, – произнесла Павла. – Но по-другому этого поганца не сломали бы. Ему боль не страшна, видно, порог высокий, и страха у него нет, пережег он его за годы, я такое раньше видела уже. Он столько времени боялся, что за задницу возьмут, что в какой-то момент совсем перестал это делать. Как змея, которая переживает свой яд. Все, что у него есть, – накопленное добро, оно смысл его жизни. Вот и выходит, что это самая сильная болевая точка, в которую следовало резко ударить, чтобы добиться результата. Кноппе прекрасно осознает, что мы у него все это отберем, но ему уже все равно, эти картины и цацки стали частью его сущности, и смотреть на их гибель для него смерти подобно. А то и хуже. Ладно, мы с Толей поехали, а ты давай жди сотрудников из отделения. Да! Документы у них всех проверить не забудь, начиная со старшего, фамилия которого Кузьмин. Если какая другая будет или они вообще не заходят удостоверения предъявить, то сразу стреляй, без всяких предупреждений, а после запирайся наглухо и дверь баррикадируй. И вот еще что – в Гохране, когда туда все это хозяйство отвезете, расписку возьми. Еще бы опись к ней приложить, конечно, но это вряд ли получится.

– А потом что? – спросил Петр. – Когда в Гохране закончу?

– Возвращайся на Сухаревку, – подумав пару секунд, ответила Павла. – Если что, я тебя вызвоню. Толя, ты этого говнюка связал? Все, бери его, и пошли вниз, к машине.

– А вы сейчас куда? – печально спросил Швец, которому очень не хотелось в одиночку сидеть в пустой квартире, пусть даже набитой разными ценностями.

– На Лубянку, – ответила Веретенникова. – Хвостик первой ниточки поймали, осталось только дальше клубочек размотать, но тут нам без помощи НКВД никак не обойтись. Кстати, дай-ка я еще один звонок сделаю.