Румия

* * *

Начальник приемника — дядя Коля, высокий, со сверкающими белыми погонами на плечах, стоял на сцене и хлопал в ладоши, призывая к тишине довольно шумную аудиторию. За столом, покрытым зеленой скатертью, сидел носатый мужчина. Глаз его Сашка рассмотреть не мог из-за низко нависших бровей. Голова была опущена, отчего нос казался еще больше. А широкий лоб с залысинами и темными складками у переносицы придавал ему угрюмый и злой вид. Одет мужчина был в черный китель с черными же бархатными петлицами. На околыше фуражки, лежащей на столе, сверкали никелированные молоточки.

Зал шумел. Тогда поднялся носатый мужчина. Все почему-то сразу притихли и уставились на него. И совсем он оказался нестрашным. Глаза обыкновенные, даже добрые. Он молчал и улыбался. И нос стал уже не такой огромный.

— Здравствуйте, герои, — очень тихо начал он.

Ребята промолчали. Но то, что он назвал их героями, всем понравилось.

— Вы знаете, что такое РУМ?

Для многих это слово не было новым. За время своих путешествий ребята побывали и в приемниках, и в колониях, и в ремесленных училищах.

С задних рядов донесся голос Сомова:

— Знаем! Не маленькие! Ремесленное училище металлистов, а короче — Румия, — и пропел:

Мумия, Мумия!
Не нужна мне Румия.

— Так вот, я директор этой Румии. Зовут меня Павлом Андреевичем. Фамилия Кукин.

— Ку-ку! Ку-ку! — раздалось в разных местах зала.

— Ну, а вы, как вас пока называют, туристы, — продолжал директор, не обращая внимания на выкрики, — чего таить, собрали вас сюда с базаров, вокзалов, а кое-кого из колонии. Ну да кто старое помянет, тому глаз вон. Что было, то прошло. Сейчас вы хорошо поели, нарядили вон вас, как настоящих военных. Давайте теперь решим, как жить дальше. Чем займемся. Можно, конечно, опять на базар… бродить в лохмотьях, голодать. Но можно и по-другому жить. У нас есть большой дом. Самый хороший в городе. Просторные, светлые комнаты. Там живут ребята — одногодки ваши. Они хотят стать рабочими. Видите эту блестящую штучку? — Павел Андреевич взял фуражку и указал на сверкающие молоточки. — Это наш значок, эмблема металлистов. Молот и ключ. Это то, чем делают все на свете. Интересные вещи научат вас делать в училище.

Павел Андреевич помолчал. Было видно, что аудиторию явно не трогали его слова. Одни перешептывались, изредка рассыпая по залу совсем неуместный смех, другие шарили глазами по стенам клуба, увешанным плакатами и лозунгами. Некоторые сидели тихо и рассеянно смотрели на петлицы Павла Андреевича, видимо, размышляли: «Если стащить эти штучки да себе на пилотку прицепить, здорово получится!»

Павел Андреевич вышел из-за стола и приблизился к краю сцены:

— Как обед-то сегодня был? — неожиданно спросил он белобрысого паренька, сидящего в первом ряду.

Паренек огляделся по сторонам и, убедившись, что директор обращается именно к нему, неловко приподнялся с места.

— Хороший обед?

Паренек молчал, как на допросе.

— Есть можно! — донеслось с задних рядов.

— А у нас в училище кормят гораздо лучше.

С десяток голов повернулось к сцене: «Чего это он про обед сказал?»

— И учат делу полезному, — продолжал Павел Андреевич. — Токарями, слесарями можете стать. Электриками. А после училища в техникум можно. На мастеров учиться.

— А на моряков? — крикнул со своего места Цоба.

Морщинки на лбу Павла Андреевича собрались в гармошку. Лицо покрылось паутинкой веселых складочек.

— Важно начать учиться, а потом сможешь стать кем хочешь.

С легкой руки Цобы, вопросы посыпались дружно. Директор еле успевал отвечать. И все же чувствовал Кукин, что его слова не дошли до многих мальчишечьих сердец. Поэтому вечером, незадолго до отбоя, Павел Андреевич пришел к ребятам в спальню. Его окружили плотным кольцом. Ребятам было лестно, что сам директор, такой большой начальник, пришел к ним. Кто-то из смельчаков попросил у директора примерить фуражку с заманчивой эмблемой. Ребята с интересом разглядывали бархатный околыш, блестящий козырек и молоточки.

— Эх, фуражка! — восхищался Колька. — А всем в Румии такие дают?

— Ишь чего захотел, — урезонил его Цоба. — Это только директорам такие дают, понял?

— Почему только директорам? — усмехнулся Павел Андреевич. — У нас всем выдают такие фуражки.

— Бархатные? — сомневался Цоба.

— Ну, пока не бархатные, а станете директорами — и бархатные будете носить.

— Фью-у… директорами… — рассмеялись ребята. В их головах сейчас само слово «директор» приобрело смысл чего-то недосягаемого. Казалось, что Павел Андреевич всю жизнь только и был директором.

— Смешно? А видите, я же директор.

— Так то вы.

— Что ж я? Вам сейчас легче стать директорами. Ишь, вот уговариваю вас учиться. А меня не уговаривали. Был я простым деревенским мальчишкой. Здесь недалеко от Тирасполя жил, в Кицканах.

Цоба заерзал на месте: ведь он тоже из Бессарабии…

А Павел Андреевич уже рассказывал о себе:

— Из окон училища видать наше село. Летом оно утопает в садах. Только монастырская колокольня торчит, как пугало на огороде. Красивый монастырь. Внутри весь в золоте да иконах. Мать говорила, что бог там живет. Видел я часто высокого толстого дядьку в черной рясе и с бородой, как на иконе, с большим серебряным крестом на толстом брюхе. Думал, это и есть бог. Потом узнал: не бог вовсе это, а Мунтяну, архимандрит.

Через год осиротел я. Взяли меня к себе добрые люди. Только недолго пришлось пожить у них. Был у архимандрита сын Михай, неженка такая, кошек боялся, а с нами, батраками, задирался. Но от меня он раз получил… — Павел Андреевич умолк на минуту. Достал папиросу, размял ее в пальцах, но тут же спрятал обратно.

Ребята уселись поудобнее.

— Случилось так, — продолжал свой рассказ Павел Андреевич, — ловили мы рыбу на Днестре. Ну, там с десяток бычков поймали. Понравились бычки Михаю. Выдернул он кукан с рыбой. Не вытерпел я, подскочил к нему и саданул кулаком по роже. Бросился Михай на меня. Да где ему! Очутился тут же в воде. Барахтается, кричит: «Волеу! Волеу!» Караул, значит. Вижу: тонет. Пусть, думаю, тонет, собачий сын. И ушел бы малый Мунтяну раков кормить. Но дружки мои спасать бросились. Вытащили, откачивают, а я понял, что живьем съест теперь меня архимандрит. Да и нечего мне было делать в Кицканах. Переплыл Днестр. Тогда еще моста здесь не было. И пошел по России счастья искать. На нас в то время внимания мало обращали. Сами, как могли, пробивали себе дорогу. Зубами да горбом. А вы… Ох, а время-то! — Павел Андреевич взглянул на часы, торопливо встал.

— Еще расскажите! Еще что-нибудь! — просили ребята.

— Спать, спать пора. И так попадет нам от начальника. Распорядок нарушаем.

Ребята засмеялись. С этим человеком не страшно им отвечать перед кем угодно, даже перед дядей Колей.

После ухода директора в комнате еще долго стоял шум. О ремесленном училище Павел Андреевич будто и не говорил, а в спальне сейчас только и спорили о Румии.

— Тоже мне агитатор нашелся, — говорил Цоба. — На токаришек да на слесаришек записывать пришел. Не на таковских напал.

Сашка своих мыслей не высказывал вслух. Он думал: «Променять техникум на ремесло — глупо. Чтоб напильник держать — грамоты особой не нужно. А семь классов — это же неполное среднее образование, почти среднее… Но и деваться некуда. Может, перезимовать в училище до весны? А там видно будет, нетрудно и убежать потом в мореходку».

Окончательного вывода для себя Сашка не сделал. Но Борькино пренебрежение к училищу его удивило. У него-то чуть не среднее образование, ему можно выбирать, а чего этот носом крутит, непонятно.

— Что это тебе, Борис, ничего не нравится? — заговорил Сашка. — По-моему, ремесло в самый раз для тебя.

— Ремесло? Фью-ить! Ремесло куда понесло! Дудки!

— Я бы на твоем месте и не задумался, — продолжал уговаривать Сашка.

— Да-а… — неопределенно протянул Цоба. — Все равно не примут. Я же ни грамматики, ни арифметики… ни в зуб ногой. Что и знал, давно забыл.

— А чего же в детдом не шел? Там учат.

— Ну его. Там строго. — Цоба замолчал и насупился, как-то по-смешному сморщив нос. — Да и учиться заставляют, а куда мне поступать? В третий класс? Мне же почти пятнадцать. Скажут, дылда азбуку пришел учить… — Цоба вдруг спохватился: откровенничать было не в его духе. — Мне и так хорошо. Никаких грамматик да умножений с делениями не нужно. Ловкость рук да вовремя смыться — вся грамота.

— Зря ты, Цыган, — ответил Сашка и вдруг неожиданно для себя предложил: — Айда в Румию. Вместе. Я помогать тебе буду. До весны всю грамматику изучим. А?

— Помогать, мне? — удивился Цоба. — Бесплатно?

— Факт.

Цоба молчал. Что-то уж слишком добрым хочет показаться этот пацан. За учение деньги берут — это Цоба знал.

— Так что, решили? — настаивал Сашка.

Цоба не ответил. Он отвернулся к стенке, чтобы остаться наедине со своими мыслями.

«…Тоже молдаванин, из Кицкан. Морду Михаю побил, а директор… Учиться, гм…» — Цоба вздохнул, потерся щекой о сероватую наволочку. Она пахла мылом и холодным воздухом. Спать не хотелось.