Румия

* * *

В спальне было пусто. Пятая группа еще веселилась в школе. Не разбирая постели, Сашка прямо в форме упал на кровать.

Лежал долго. Вспомнив советы детдомовского воспитателя, считал до ста, пытаясь уснуть. Он все считал и считал, а мысли были в школе, в ушах звенел пискливый голосок: «Так вот почему она заступалась за них». И розовая матрешка, пузатая, с глупым лицом, торчала перед глазами.

Потом Сашка услышал, как дверь с грохотом растворилась и в комнату вбежал Спирочкин. Он был весел, смеялся, изо всех сил удерживал дверь. Ее кто-то пытался открыть, видимо, сильнее Аркашки.

— Ну, кончай, Медведь! — взмолился Спирочкин. — Слышишь? Пятнадцать шалобанов отпустил, и хватит. Шишка уже.

— Не бреши. Тринадцать тики. А треба двадцать пять.

— Ты же в одно место бьешь. Такого уговора не было…

— Добре, открой. В друге мисто буду, — обещал Потапенко.

Сашку точно ветром сдуло с кровати. Он подбежал к Спирочкину и взял его за шиворот.

— Твоя работа, Помидорина?

— Какая работа? — спросил Аркашка.

— Сам знаешь. Зачем стихи читал?

— Так хорошие они, вот и читал.

Потапенко послушал и вставил:

— Та шо тут поганого, Качан? И приз тоби ж далы. Ось вин. Смывся ты кудысь. На цю куклу. — Мишка достал из-за пазухи злополучную матрешку и протянул ее Сашке.

— Да вы что, придуриваетесь? — уже совсем разозлился Качанов. — Девчонку опозорили на всю школу из-за этой матрешки.

Сашка схватил деревянную куклу и с силой швырнул ее на пол. Матрешка разлетелась на мелкие розовые куски.

— Цэ, Спир, Сашка правду каже, — начал понимать Потапенко. — Не дюже гарно вышло. Дивчину ж того…

— Вот что, Помидор, — уже спокойнее заговорил Сашка, — завтра пойдешь к Иринке и расскажешь все как было. Иначе…

Сашка не успел объявить приговор. Дверь отворилась.

— Качан!

В комнату вбежал Брятов.

— Куда ты провалился? Тебя там все разыскивали.

— Кому я понадобился? — угрюмо спросил Сашка.

— Иди скорее, балда. Владимир Иванович ищет тебя. Письмо от твоего отца пришло.

Сашка, едва не сбив Игоря, выскочил из комнаты. Уже с лестницы крикнул:

— А где Владимир Иванович?

— Здесь я.

Сашка оглянулся. К нему спешил мастер.

— Ну вот, я же говорил. Жив Сергей Иванович. Жив, здоров, майор. На, читай.

Сашка дрожащими руками взял вчетверо сложенный листок, торопливо развернул его и впился глазами в текст.

Отец, конечно, отец! Сашка помнит его почерк. Эти закорючки. И буква «В» похожа на «З».

«Дорогой мой сынок! Нет слов, чтобы передать радость. Я искал тебя повсюду. Ведь теперь мы остались только вдвоем. Я все, все знаю. С большим трудом мне удалось отыскать твой след. Но ты убежал из техникума, и я снова потерял тебя.

Как я благодарен Владимиру Ивановичу Набокину! Как бы я тебя нашел, если бы не он!

Дорогой Сашок, скорее приезжай. Ведь мы, оказывается, живем с тобою совсем рядом. Я уже второй год служу в Одессе.

Пишу тебе из командировки. Я на таком задании, что вырваться никак не могу. Скоро буду дома. Приезжай, родной!»

Сашка одним духом прочитал отцовское письмо. Передохнул и уже медленнее начал читать вторично.

А Владимир Иванович стоял рядом и улыбался. Ребята тоже собрались вокруг Сашки и с любопытством смотрели на товарища.

— Завтра поедешь в Одессу, — сказал мастер.

— Надолго? — радостно блестя глазами, спросил Сашка.

— Кто знает, — уклончиво ответил Набокин. — Там видно будет. Как отец решит.

Сашка удивленно посмотрел на мастера. А ведь и верно, кто знает? Ведь нашелся отец! В Одессе! Теперь он будет решать, как быть Сашке.

— Все, Качанчик не вернется, — с легкой завистью проговорил Спирочкин. — Нужны ему будут разные винтики да насадки. Отец майор, куда хошь устроит. Нахимовское, Суворовское, выбирай!

…Теперь Сашка и не пытался считать. Все равно не уснуть. И ребята не спят, вздыхают, ворочаются. Очень многие из них совсем не знают о своих отцах. Может быть, и их кто-то разыскивает. И сколько еще будут искать!

Скорее бы завтра! Скорее бы!

Сашка сейчас пешком бы убежал в Одессу. Подумаешь, сорок семь километров. Неужели все сбывается? Нахимовское училище. Эх, жаль, с Борькой не удастся проститься. Ведь поезд уходит в пять утра. Не пустят в такую рань к Цобе. И с Иринкой поссорился…

Сашка представил на миг, как приедет он через год сюда в морской форме. Якоря золотые на ленточках.

И сразу жалко стало Цобу.

Никогда не бывать ему в Нахимовском. Неужели так и уехать, не попрощавшись с ним? Ну, нет!

Сашка легко соскочил с кровати, быстро оделся и, стараясь не шуметь, вышел во двор, перелез через забор и направился в сторону Днестра. Там, на крутом берегу, в густом саду находилась больница. Старое двухэтажное здание голубело при свете луны.

Палата, в которой лежал Борис, была на втором этаже. Окна ее выходили на Днестр. Сашка снял ремень, удлинил его и, обхватив им цинковую водосточную трубу, стал осторожно карабкаться наверх. Вот и карниз. Только бы дежурная няня не заметила. Сашка вплотную прижался к шероховатой стене и шаг за шагом стал пробираться к Борькиному окну.

Тихо постучал в стекло. Подождал. На стук в окне показалось сонное, испуганное лицо бородатого дядьки.

— Тебе чего? — проговорил дядька и отпрянул на всякий случай. Но вот он пригляделся, узнал в Сашке постоянного посетителя палаты, исчез, и через минуту на Сашку уже смотрели встревоженные Борькины глаза.

— Качан, что случилось? — зашептал Цоба.

— Да так… Борь, айда, выходи к фонтану, посидим.

— Ты что, ночь же. — Но, оценив Сашкино положение на карнизе второго этажа, Борис кивнул в знак согласия.

Так же осторожно Сашка спустился на землю и направился в глубь сада к разрушенному фонтану. Сзади что-то хрустнуло, и из кустов вышла фигура в темном халате.

— Тебя можно испугаться ночью. Как куклуксклановец в этом халате.

Борька присел на цементную ограду фонтана.

— Ну, говори, зачем пришел-то?

— Не знаю как и сказать. В общем, Борь, уезжаю я.

— Как? — Борька даже вскочил с места.

— Отец нашелся, понимаешь. Письмо вот прислал.

— Отец? Вот это здоро-ово! — обрадовался Цоба.

Сашка рассказал все, что произошло с ним этим вечером. Борька слушал молча, поглаживая заживающую руку.

— Теперь, факт, ремесло тебе ни к чему. Отец все сделает.

Качанов уловил в словах друга горечь.

Друзья помолчали.

Ночь была светлая. В небе неподвижно застыла луна. Днестр пустынный и скучный. Только длинные отблески луны вздрагивают на зыбких волнах. А заводь у «острова папуасов», которая зимой была еле заметной, теперь блестит до самого поворота. Сады нахохлились, притихли в ожидании теплого дня.

— Да я еще не знаю: может, вернусь, — осторожно проговорил он.

— Жаль, что ты уезжаешь, Качан. Хороший ты пацан, — откровенно признался Цоба и глубоко вздохнул. — Я думал, мы с тобой на пару всегда… Я твердо решил. Токарем буду. Точка. Как Владимир Иванович. Он каждый день ко мне приходит. Бориской зовет. Как сына. И книжки носит. Вчера «Овод» дочитал. Эх, и здорово это — жить на свете. Ни черта же я не знал. Ну, пень-дуб был, а сейчас прочту книжку — и прояснится что-нибудь. Каждый день что-то узнаю. Как я мог жить без того, что узнал вчера, сегодня. Читаю и боюсь вечера, потому что спать надо, дочитать не успею. И так: жрал бы и жрал книги. А времени не хватает. Слышишь, Качан, — чуть ли не закричал Борис. — Слышишь? И знаешь, надоело уже тут на койке валяться. К ребятам тянет, в цех. Как там мой станочек? Ну, Сашок, жми. Тебе же рано вставать.

Борька крепко обнял Сашку левой рукой.

Луна куда-то скрылась. Стало темно. Дунул ветерок. Тревожно зашептались сады. Реки в темноте не было уже видно. Но чувствовалась ее близость по пресному запаху ветра. Недалеко, на соседнем дворе, со сна испуганно вскрикнул петух.