Румия

НА БЕРЕГУ ДНЕСТРА

Весна в Молдавию пришла внезапно. Еще недавно на крышах, на столбах, на низеньких саманных заборах лежали тяжелые шапки снега, сырого, темного. И вот в какие-то два дня сползли бурые глыбы с крыш, распарились мокрые столбы, течет талая вода. Солнце с каждым днем взбирается все выше. Набухли, стали клейкими почки на деревьях. И ветер приносит от реки пресный запах ледохода.

Побывайте в Тирасполе чуть позднее, встаньте на крутом берегу реки, вдохните полной грудью прохладный утренний воздух и полюбуйтесь.

Сбросив зимнюю шубу, течет в близкое теплое море Днестр, разрезает извилистой лентой землю, покрытую садами. Вода уже успела прогреться. По утрам клубится над рекой светло-розовый пар.

По ту сторону Днестра еще не оделся в весенний наряд лес и только стройные тополи, будто изумрудные свечки, высятся над темными кронами дубов.

Ветер теперь гонит от реки хмельной запах цветущих трав. По жилам растекается этот воздух, хочется большой работы. В эти дни прислушиваешься к гудкам паровозов. Тянет в путь.

А вот и на чистых улицах Тирасполя зазеленели клены. Их еще совсем крохотные листики клейки и почти прозрачны. Немного портит вид прошлогодняя листва. Грязными лохмотьями она висит среди нежной молодой зелени. Но скоро, совсем скоро свежий ветер причешет клены, сорвет и унесет прочь прошлогодние пожухлые листья, встряхнется помолодевший клен и начнет о чем-то шептаться с соседней липой, ласково, по-летнему.

Токари опять точат надоевшие им болты. Хмурятся ребята. Хмурится Владимир Иванович. До сдачи заказа осталось десять дней, а деталей нет.

— Неужели не дадут металла? Попросите еще на заводе, — предлагали ребята.

— Просили, — угрюмо отвечал мастер, — отказали. Грозились заказ снять.

И опять, в который уже раз, осуждающе смотрели ребята на виновника такого позора. Игорь же, чувствуя на себе эти взгляды, опускал голову, прятал глаза.

В мастерские токари ходили теперь без песен. Радоваться было нечему: у станков их ждали болты.

И только для Цобы даже эти дни были приятными.

Правда, вел он себя тихо. Лишь черные сверкающие глаза не могли скрыть Борькино хорошее настроение. Цобу все радовало: и каждый выточенный им самим болт, и весеннее солнце, и гречневая каша в столовой, и выигранная у Качанова партия в шашки.

Сейчас Борис был похож на человека, который только что перенес тяжелую болезнь.

Но в блестящих глазах друга Сашка замечал едва уловимую тревогу. И глубокие вздохи слышал Сашка по ночам на соседней кровати. Он понимал тревогу Бориса. Цоба еще не мог поверить, что кончились его мытарства.

— Как это на поруки? — спрашивал он не раз Сашку. — Владимир Иванович взял на поруки. Выходит, он сильнее милиции оказался? Не дал судить. Я же думал, что сильнее милиции никого нет. Как же это, Качан?

— Очень даже просто, — отвечал Сашка. — На поруки, значит, ручаются за тебя. Верят, значит, тебе, что не подведешь.

— Слушай, Качан, — вздыхая, говорил Борька, — скорее подохну, чем подведу. Говоришь, верят?

— Факт.

— А может, все это нарочно придумали, — шептал засыпающему Сашке Борька, — чтобы удержать в училище, пока пятнадцать исполнится? Мне же не то в ноябре, но то в декабре пятнадцать стукнет. Сейчас я еще малолетка. А в пятнадцать больше дадут. Разве ж могут простить? И гимнастерки, и вообще… Как ты думаешь, засудят?

Но Сашка уже спал. Борис вздыхал, долго еще смотрел в темноту и думал.

Как все в жизни интересно получается. Совсем недавно боялся он суда: думал, срок получит. Потом улыбался — какой это суд, ни одного милиционера нет; факт — не засудят. А дальше…

Дальше и вспоминать не хочется. Обыкновенные люди, и не судьи вовсе, а такое наговорили, что хоть сам себе объявляй пять лет. И кто эти люди! Мастер, Степан Петрович, директор. И Брятов-то, такой же пацан, а ловко у него язык подвешен.

Цоба еще не мог поверить всему, что произошло с ним за последнее время. Не верил и боялся. Боялся Борька, как бы не оторвали его от друзей, от этих болтиков и чистой постели, от уроков черчения и веселых занятий в спортзале.

А ребята как сговорились: после суда они ни одним словом не вспоминали недавние Борькины проделки. Зато и не выделяли его, как прежде, не считали вожаком.

Да и как же Борька может их вести, если сам порядком отстал, всего неделю назад снял первую стружку.

Спасибо мастеру. Частенько вечерами остается он с Борькой в цехе. Цоба жадно ловит каждое слово Владимира Ивановича, старается повторять его движения у станка.

Как-то странно ведет себя мастер. То терпеливо, подолгу объясняет самые простейшие приемы, как ребенку втолковывает, то сердится из-за пустяка. Поздно возвращаются они из мастерских. Идут медленно ночным городом. Иногда молчат всю дорогу, иногда тихо переговариваются. Больше говорит Цоба, а Владимир Иванович слушает, изредка задает вопросы, интересуется даже мелкими подробностями Борькиной жизни. Слушает он Борькины рассказы очень внимательно, будто собирается когда-нибудь написать его биографию.

При всех Владимир Иванович относится к Борису даже строже, чем к другим. Во время работы он может и прикрикнуть на него. В такие минуты майор запаса бывает похож не на мастера, а на старшего брата.

Только зоркий глаз мог заметить за этой внешней строгостью ревнивую опеку Владимира Ивановича над своим воспитанником.

Иногда Владимир Иванович разрешал и Качанову оставаться с Цобой после работы в цехе. Внимательно присматривался Владимир Иванович к ребятам. Он понимал, что сближает этих двух совсем разных по характеру мальчишек. Мечтательный Сашка видел в Цобе то, чего не хватало ему: смелость, доходившую порой до бесшабашности, и главное — решительность в поступках. Ребята как бы дополняли друг друга.

Но не только это сближало друзей. За годы скитаний Борька не часто встречал вот таких бескорыстных. Беспризорная жизнь заставила его с подозрением относиться к любому новому знакомству. А в Сашке он вдруг увидел совсем несмышленого в «житейских» делах парня, увидел бескорыстную душу, готовую прийти на помощь. Он был уверен, что такой, как Сашка, не сделает подлости.

Качанов был для Бориса человеком из какого-то другого мира, который Цоба представлял себе лишь смутно. Еще там, на подножке вагона, удивился Борька, что едет его попутчик в Одессу не «промышлять» на базаре, а учиться. Голодный, с книжками, он не знал даже, как раздобыть себе кусок хлеба, а говорил про учебу в мореходке.

Борис пошел за Сашкой. Конечно, не просто было ему привыкнуть к новой жизни, встать вровень с Качановым.

Теперь Борька неумело, но всей душой хотел искупить свою вину перед всеми, кто был в этой новой для него жизни, и, конечно же, перед Сашкой.

Прежде Цоба посмеивался бы над поучениями своего друга. А сейчас в классе и у станка он жадно ловил каждое Сашкино слово, каждый его совет.

С какой радостью он показывал другу выточенный им самим болт! Смотрели на возбужденного Цобу токари, и многие удивлялись. Борис радуется работе. Для него все это новое, а для них пройденный путь. Хотелось токарям выточить что-нибудь посложнее. Но никто толком не знал, даже сам Владимир Иванович, когда будет работа интересней болтов. Об этом только и было разговоров и в спальне, и в мастерских, и в столовой.

Цоба редко принимал участие в таких разговорах. В свободные часы его теперь трудно было найти среди ребят. Где пропадал Борис, никто не знал, даже Сашка.

А однажды в конце смены, когда токари стояли цепочкой у стола мастера и сдавали готовые болты, Борька всем на удивление выложил на стол не болты, а готовую сверкающую ось крыльчатки. Стоящие впереди ремесленники ахнули.

— Где ты взял? — удивился Владимир Иванович. Он, как драгоценность, взял из Борькиных рук ось.

— Проверьте, — попросил Цоба, не отвечая на вопрос.

— А ну… — Владимир Иванович тщательно измерил деталь. — Хорошо. Отлично. Правильно, — приговаривал он.

— Нет, нет, — настаивал Борис. — Вы по Роквеллу проверьте, на прочность.

— Это зачем, не понимаю.

— Проверьте, — умолял Цоба.

Владимир Иванович взял деталь и быстро зашагал в лабораторию. Едва он вышел, как на Борьку посыпались десятки вопросов.

— Где ты взял? Сам? А металл?

— Погодите, — озабоченно приговаривал Цоба.

Мастер возвратился быстро. Еще на ходу он заговорил:

— Сталь хорошая. Все в норме!

— Ура! — закричал Борька. — Ура-аа! Порядочек.! Заказ сдадим!

И, схватив мастера за рукав, торопливо потащил его из цеха. Ребята еле успевали за ними.

Борька привел всех в подвал разрушенного дома. Там в одном из отсеков возвышалась груда красноватого от ржавчины металла. Здесь были и оси от телег, и арматурные прутья, и решетки от балконных и лестничных перил, и колеса разных размеров и форм, и даже изъеденное ржавчиной корыто.

Некоторые с недоумением смотрели на Борькину коллекцию. Владимир Иванович улыбался и что-то силился сказать:

— Это… это…

— Я думал, Владимир Иванович, — уже горячо заговорил Цоба, радостно поблескивая глазами, — если не годится, так сдадим на завод: там же есть печи, переплавят и нам дадут. А теперь — эх! Порядочек!

Владимир Иванович, держа в руках ржавый арматурный прут, как-то растерянно улыбался и, указывая на Борьку, проговорил:

— Вот Цоба. Вот вам Цоба. — А потом сразу нахмурился и спросил: — Почему же собирал один? Сюрприз готовил? За это дело всем надо браться.

Сашка понимал, почему Цоба молчал о своей затее. На какую-нибудь шкоду Борьке легче решиться, да и друзей увлечь. А тут дело, за которое хвалят. И сейчас Борька краснеет. Думает, что у каждого токаря в голове: «Вот, Цыган, в примерненькие лезет, выслуживается».

Качанов отозвал Владимира Ивановича в сторону и зашептал:

— Не ругайте Бориса. Он же первый раз такое хорошее…

— Вот и добро́! Пусть знает сразу, что в одиночку даже полезное дело — полдела. С Цобой построже, так лучше.

Владимир Иванович нахмурил брови, сжал губы, от чего усы задиристо ощетинились. Однако, как ни пытался сделать строгое лицо мастер, не получалось у него. Глаза ласково блестели из-под густых бровей. Сейчас все: и лицо, и жесты, и голос мастера выражали гордость за Цобу. Будто это его собственный сын Бориска-барбариска принес из школы пятерку и показал отцу дневник в присутствии гостей.

Теперь в свободные часы токари группой уходили из училища. Следом за ними громыхала по мостовой колымага Деда Мазая, запряженная огромным трофейным битюгом Фердинандом.

Ребята, вооруженные кирками, ломами, кувалдами, зубилами, проникали в развалины домов, выбивали из крепкого бетона прутья арматуры, срывали уцелевшие перила балконов. Решено было собирать все металлическое, вплоть до консервных банок и колючей проволоки.

Весь годный к токарной обработке металл сразу же направлялся в лабораторию, а то, что не подходило по качеству и форме к обработке на станках, ребята сдавали в утиль.

Возвращались с поисков всегда уставшие, грязные, но довольные. Еще бы! Заводской заказ был выполнен досрочно.

Однажды, разбивая арматуру разрушенного дота на берегу Днестра, ребята неожиданно встретили конкурентов. Это были девчата из второй женской школы. Ни тем, ни другим встреча не сулила добра. Да где еще встретить конкурентов! Здесь, на берегу Днестра, где был самый ценный лом — искореженные гильзы, снаряды и даже детали орудий.