Заблудший ангелочек

Эпилог

Как представитель Courier-Journal, освещавший убийство Шанды, мне до боли знакомы чувства коллеги Джима Адамса. Работая над книгой, я искал ответ на вопрос “Почему?” Я изучил многочисленные интервью, протоколы судебных заседаний, показания, письма, психологические отчёты, журнальные статьи и книги. Я так и не нашёл удовлетворительного ответа на свой вопрос, но наткнулся на две подсказки, которые не выходят у меня из головы и, возможно, однажды помогут мне. Одной из них был поток сознания, который Лори Такетт облекла в эссе, находясь в тюрьме:

ПОЖАЛУЙСТА, ВЫСЛУШАЙТЕ, О ЧЁМ Я НИКОГДА НЕ ГОВОРИЛА

Не обманывайтесь мной. Не обманывайтесь моей внешностью. Потому что я ношу маску, тысячу масок. Маски, которые я боюсь снять, и ни одна из них не является мной. Притворяться — это искусство, которое стало моей второй натурой. Но не позволяйте себя одурачить. Ради Бога, не позволяйте себя одурачить. Я создаю у вас впечатление, что уверенность — это моё имя, а хладнокровие – моё второе "я". Что вода спокойна, что у меня всё под контролем, и что мне никто не нужен. Но не верьте мне. Моя внешность может казаться гладкой, но моя внешность — это маска, которая постоянно меняется и что-то скрывает. Под ней нет самодовольства. Под ней скрываются замешательство, страх и одиночество. Но я это скрываю. Я впадаю в панику при мысли, что мою слабость и страх разоблачат. Вот почему я лихорадочно создаю маску, за которой прячусь, — небрежный, утончённый фасад, помогающий мне притворяться, защищающий меня от пытливого взгляда. Но такой взгляд — это именно моё спасение. Моя единственная надежда, и я это знаю. То есть, если за ним последует любовь. Это единственное, что может освободить меня от меня самой, от мной лично построенных тюремных стен, от барьеров, которые я так кропотливо сама возводила. Это единственное, что убедит меня в том, в чём я не могу убедиться сама. Итак, я играю в игру — маска без маски и дрожащий ребёнок внутри. Пустой парад масок. Я рассказываю вам всё — что на самом деле ничего, и ничего — что на самом деле всё из того, что плачет внутри меня. Только вы можете стереть с моих глаз пустой взгляд дышащего мертвеца. Возможно, вам интересно, кто я. Я та, кого вы очень хорошо знаете. Это вы сами.

Другая подсказка, которая меня озадачивает, — это эссе, взятое из книги "Дневник", написанное Эндрю О'Хейганом, помощником редактора Лондонского книжного обозрения. Реагируя на похищение и убийство 2-летнего мальчика из Ливерпуля в 1992 году, предположительно двумя 10-летними мальчиками, О'Хейган вспоминал о собственных детских попытках прибегнуть к насилию:

Детей, которые стали жертвами, считали в некотором роде отщепенцами — возможно, они были серьёзными, умными, тихими, держались особняком. Когда мне было 9 лет, в двух кварталах от меня жил один мальчик. В течение многих лет я слушал других парней о том, как они хотели бы прикончить его. Он мне вроде как нравился, но я присоединился к травле, и мы преследовали его в жилых домах и за их пределами, а также на улице.

Если всё это звучит необычайно ужасно, то могу сказать, что тогда это таким не казалось. Не было устойчивого регресса к юношескому варварству, прославлено изображённому в "Повелителе мух". Мы жили двумя жизнями одновременно. Мы все совершили первое причастие, делали домашнюю работу и служили в церкви. Ни мы, ни наши родители не задумывались о том, что из-за нашей "внеклассной деятельности" может произойти что-то ужасное. За исключением тех случаев, когда эта тёмная сторона брала верх и наша ублюдочность становилась очевидной для всех. Это было страшно и выявляло самое худшее в любом человеке, который имел к этому какое-либо отношение.

Не так чтобы кто-то из нас был злым, но время от времени мы выходили из-под контроля. Парни, с которыми я тусовался, всегда теряли голову. То, что начиналось как игра в сумасшедший гольф, заканчивалось игрой в то, чтобы забить до смерти соседскую кошку. Во время ночёвки в кемпинге можно также погромить огороды или убивать лягушек и домашних кроликов. Бессмысленные вещи. И всё же время от времени мы занимались тем, что, как ты чувствовал, вот-вот перейдёт грань или уже было за ней. Кое-что произошло, когда мы были вместе. Мы соревновались друг с другом, потеряли голову и были полны собственных ничтожных сил. Подобно только ведомым, мы были полны собственной независимости. Одобрение, которое действительно имело значение, было одобрением маленьких приятелей, с которыми мы общались. Бывают моменты, когда мы могли подбить друг друга практически на что угодно.

Эссе заканчивалось воспоминаниями О'Хейгана о Дэвиде, трёхлетнем мальчике с его района. О'Хейган признал, что он с другими часто задирали парня, а однажды избили его витым ремешком. Однажды Дэвид исчез после того, как его в последний раз видели играющим на стройке, которую часто посещали О'Хейган и его молодые приятели. Мальчика так и не нашли, и взрослые предположили, что он либо упал в трубную канаву и его накрыло, либо его похитили.

“И всё же тихим, инстинктивным образом мы кое-что поняли о другом возможном конце Дэвида, о том, что это не было несчастным случаем, — пишет О'Хейган. — Мы кое-что знали об ужасающей жестокости детей по отношению к другим детям. Никто из нас не верил, что Дэвид в тот день играл один на стройке. Когда многие из нас стали старше, мы пришли к выводу, что Дэвид, возможно, пострадал от мальчиков ненамного старше него”.