Денег больше чем у бога. Хедж-фонды и рождение новой элиты

Готовность Шоу к экспериментам была одновременно его преимуществом и недостатком. Запуская различные проекты, он диверсифицировал риски, и некоторые из начинаний окупались вполне прилично. Но иногда Шоу влезал в уже популярные области, рискуя застрять в толпе трейдеров, когда рынок начинало потряхивать. В 1997 году его фирма организовала альянс с Bank of America, целью которого, помимо прочего, было превратить аномалии в облигации. К сожалению, оказалось, что эта стратегия частично совпадала с арбитражными операциями, практикуемыми LTCM и его имитаторами. В результате D. Е. Shaw пострадала в турбулентности рынка облигаций, которая аккомпанировала коллапсу Long-Term Capital в 1998 году. «На тот момент для Шоу это могло стать концом игры», — скажет позже один из трейдеров фирмы. Компания продала часть своего торгового портфеля, понеся убытки, перекрывшие поступления того года от всех стратегий, вместе взятых. Испытав на себе, насколько стратегии фиксированного дохода на высокой доле заемных средств могут пострадать от кризиса ликвидности, Шоу на несколько лет отошел от арбитражных операций с облигациями, но уже в 2002 году он стал понемногу к ним возвращаться.

ПОКА ШОУ СОЗДАВАЛ СВОЮ СИСТЕМУ, КОЕ-ЧТО назревало в другом неожиданном сегменте этого бизнеса. Пол Тюдор Джонс, «лихой кавбой с дикого Запада» и основатель фонда Robin Hood, инвестировал плоды своих достижений в проект компьютерной торговли. Ранние фазы этих усилий заключались в том, чтобы соответствовать энергии юности, бушующей в Джонсе. Торговые системы носили такие имена, как Madonna и Material Girl, и были грубы со статистической точки зрения, а их результативность едва ли соответствовала их знаменитым тезкам. Но в начале 1990-х стиль Джонса изменился. Он был чрезвычайно публичным человеком, но сбавил обороты. Он был горячим манхэттенским холостяком, но женился и переехал в Гринвич. Его компания тоже повзрослела. Кеды как у Брюса Уиллиса получили отставку, и Тюдор из трейдера-одиночки превратился в холеного основательного работодателя, на которого работали первоклассные менеджеры. Джонс привлек к работе Джеймса Паллотту, финансового аналитика из Бостона, который должен был развить его макроторговлю. Он привлек лондонского волшебника Марка Хеффернана, которого когда-то назвали величайшим независимым трейдером империи Goldman Sachs. Растущие амбиции Тюдора влияли и на его притязания в компьютерной торговле, в особенности после появления в 1995 году Сушила Вадвани.

Вадвани был и одаренным экономистом, и порождением рынка. Он преподавал экономику и статистику в Лондонской школе экономики и был членом Комитета по кредитно-денежной политике Банка Англии. Но он пришел к Тюдору через Goldman Sachs, где стал работать инвестиционным стратегом. В его обязанности в Goldman Sachs входило консультировать собственно банковских трейдеров и их внешних клиентов масштаба Пола Тюдора Джонса. Потолкавшись плечом к плечу с этими игроками, он постиг границы чистого экономического мышления15. Вопреки представлениям команды современных теоретиков идентификация алогичной ценовой аномалии была только началом мыслительного процесса трейдера. Следующим шагом было идентифицировать спусковой механизм — причину, почему аномалия могла бы выровняться, ведь иначе она осталась бы навсегда такой, как есть. Спусковым механизмом могли стать предстоящие выборы, психологический переломный момент, обозначенный в графиках, или другой фактор, способный изменить поведение крупных институциональных инвесторов. Сознательно или нет, ведущие дискреционные трейдеры действовали по сигналам от этой смеси факторов. Задачей Вадвани у Джонса было создать устройство, которое бы имитировало их напряженный мыслительный процесс.

Система Вадвани использовала внимательные наблюдения Пола Джонса и его экс-коллеги по Goldman Sachs, Марка

Хеффернана. Он начал с создания простой модели: например, система могла купить индекс фондового рынка, если экономические показатели были позитивными, если организации-инвесторы сидели на грудах свободной наличности и если сигналы от рынка опционов говорили о вероятном росте настроений. Затем он наблюдал, как торгуют Джонс и Хеффернан и прощупывал предпосылки их действий. Почему один из них занял определенную позицию в десять утра? Почему он укрепился в ней тремя часами позже? Трейдеры чаще всего принимали во внимание те же факторы, что были заложены в программу Вадвани, только они сочетали их по-другому. Чем больше Вадвани слушал, тем скрупулезней он совершенствовал свою модель16.

Решение, когда покупать фондовые индексы, валюту или нефтяные фьючерсы, составляло лишь часть работы. Следующей задачей было понять, какого размера позиции открывать. Система краткосрочной торговли, которая так укрепила Medallion Джима Саймонса, тоже столкнулась с этой проблемой, но несколько иначе. Поскольку они работали в краткосрочных рамках, существовал риск повернуть цену против самих себя, если они начинали торговать слишком внезапно и активно. Поэтому им надо было рассчитывать объем ставки, который бы не уничтожил их прибыль. Но Вадвани разрабатывал систему, способную торговать на ликвидных рынках в более длительной перспективе. Он располагал временем развернуть позицию до нужного ему размера без провоцирования цены против себя. Ограничивающим фактором был только риск, на который он собирался пойти. Если он ставил слишком мало — деньги оставались на столе, если слишком много — мог стать банкротом. Понимание, когда пускаться во все тяжкие, а когда потерпеть, всегда было главной составляющей мастерства всех великих трейдеров мира. Разглядеть лучшие возможности и поставить по-крупному — это могло дать больший результат, чем наращивание своих проверенных ставок. Модель Вадвани подходила к этой проблеме, устанавливая определенные трейдерские «показатели Z»: чем больше существовало уверенности в победе и чем выше была ожидаемая прибыль, тем больше система ставила на эту позицию.

По мере продвижения в работе над моделью, Вадвани понимал, что не только размер торговли нуждался в постоянном определении. Необходимо было изменять тип сделок в зависимости от обстановки. В моменты турбулентности животные инстинкты имели большее значение, чем в спокойные времена, поэтому компьютерная система должна была взвешивать настроения рынка опционов более тщательно17. В то же время, когда экономика вступала в рецессию, каждая следующая негативная новость могла оказывать большее влияние на финансовые рынки, чем предыдущая. В хорошие времена низкий уровень занятости мог ударить по акциям лишь слегка, но во времена спада все проявлялось гораздо сильнее. По существу, серьезные усилия по компьютерному инвестированию нужно было основывать не на одной программе. В стабильные времена арбитражный стиль LTCM хорошо окупался: нужна была программа, ставящая на исчезновение ценовых аномалий. Во времена нестабильности арбитражная схема представлялась опасной: нужна была программа следования за трендом. Вадвани понял, что в идеале нужно разработать пути автоматического переключения между этими системами.

Вадвани ушел от Тюдора в Банк Англии в 1999 году, до того как у него появилось время выстроить свое видение. Первая версия его программы — система следования за трендом под именем Techno-Fundamentals — успешно зарабатывала деньги с конца 1997 года, но задача по созданию системы, переключающей программы в соответствии с состоянием рынка, оставалась невыполненной. Вадвани вернулся к разработкам в 2002 году, когда основал собственный хеджевый фонд Wadhwani Asset Management в Лондоне, а тем временем программная торговля Джонса продолжала развиваться. К 2008 году на компьютеризированной программе торговли фирмы Пола Джонса уже работало более 50 человек. Их алгоритмы приносили более 3 миллиардов долларов при общем капитале Тюдора в 17 миллиардов18.

Рок-н-ролльщик в кедах от Брюса Уиллиса пережил серьезную трансформацию.

И все же, как и у D. Е. Shaw, достижения имели свои границы. Созданные Тюдором системы не были оригинальны, как программы, разработанные командой Джеймса Саймонса в Renaissance Technologies. Тот факт, что система Тюдора была разработана экономистом из Goldman Sachs и частично основана на инстинктах трейдера из Goldman Sachs, объяснял многое: как бы гениальны ни были Вадвани и Хеффернан, они происходили из сердца экономического истеблишмента и другие представители этой среды вполне могли использовать похожие стратегии. Горстка фирм перетягивала горстку именитых экспертов. Каждая смена работодателя сводила к минимуму вероятность, что какая-то компания создаст уникальную систему.

Тем временем Саймонс шел своей дорогой. Он нанимал серьезных ученых и математиков, а не любимых Шоу молодых аналитиков и уж точно не ветеранов Уолл-стрит19. Он ограничил перекрестные контакты с конкурентами, расположив компанию на Лонг-Айленде, далеко от Нью-Йорка, Гринвича и Лондона. Он не использовал идеи, исходящие от академических финансистов. Какое-то время факультет в Ист-Ситокете перелопачивал академические финансовые издания и проводил еженедельные обсуждения последних статей, но вскоре отказался от этого занятия, как от не приносящего никаких плодов. Исследователи в Renaissance разработали системы, соответствующие им по классу. «Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять, что есть боги бизнеса, а есть простые смертные, как я» — слова Вадвани отражали мнение всей индустрии20.

В 1993 ГОДУ САЙМОНС СДЕЛАЛ ДВА ВАЖНЫХ ВЛОЖЕния в свой мозговой трест — он пригласил Питера Брауна и Роберта Мерсера. Они пришли из исследовательского центра IBM, и на протяжении следующих лет своими успехами Medallion во многом был обязан именно им. К ним же перешли бразды правления фондом, когда Саймонс решил уйти в отставку. Они прекрасно друг друга дополняли. Браун фонтанировал энергией: он спал по пять часов, страстно откликался на любое обсуждение дня и какое-то время разъезжал по офису на уницикле. Мерсер был спокойной составляющей дуэта: он был невозмутимым, как игрок в покер, и никогда не страдал ночными кошмарами, босс в IBM шутливо называл его роботом. До устройства в Renaissance Браун и Мерсер немного занимались криптографией, но их истинные достижения лежали в другой сфере. Они открыли схожую область — компьютеризированный перевод.

До момента когда Браун и Мерсер решили заняться переводом, в этой области доминировали программисты, которые на самом деле владели каким-либо иностранным языком. Применяемый ими подход состоял в том, чтобы понять суть языка, разобраться в грамматике и синтаксисе и научить компьютер, что la fllle значит «девочка», a les filles — это множественное число, почти как научить школьника. Но метод Брауна и Мерсера был другим. Они не знали французского, и они не были готовы пробираться через грамматику или синтаксис. Вместо этого они раздобыли записи канадского парламента, где были тысячи страниц парных отрывков на английском и французском. Они скормили материал компьютеру IBM и поставили задачу найти соответствия.

В отличие от результатов Брауна и Мерсера, достигнутых позже в Renaissance, их эксперимент в IBM был опубликован21. Процесс начался с чистки данных: так же как финансовые архивы по ценам должны были проверяться на «плохие связки», то есть места, где цена заявлялась на отметке 16 долларов вместо 61, так и запись из канадского парламента могла содержать опечатки, способные запутать переводческую программу. Следующим шагом компьютер начал сканировать данные на повторяемость шаблонов. Все, что знал компьютер вначале, было то, что любое английское слово могло быть переведено любым из 58 тысяч французских слов в данном образце, но как только компьютер проходил через парные отрывки, он обнаруживал, что большинство английских слов встречались лишь в некоторых из них. Тут же 99 % неопределенности исчезало. Далее компьютер приступал к серии более изощренных сравнений. Например, он предполагал, что английское слово скорее всего будет соответствовать французскому, если они встречаются в предложении на одном о том же месте. К этому моменту начали формироваться явные пары слов, такие как «lait — молоко» и «pourquoi — почему». Но другие корреляции были менее заметны. Чтобы их рассмотреть, нужно было проходить по данным снова и снова, каждый раз немного изменяя алгоритмы. Только так можно было различить такие едва заметные пары, как «marque d’un asterisque — отмеченный звездой» и неуловимые «qui s’est fait bousculer — потрепанный в бою», рассказывали Браун и Мерсер.