Денег больше чем у бога. Хедж-фонды и рождение новой элиты

8 УРАГАН ГРИНСПЕН

В декабре 1993 года Майкл Стейнхардт удалился в свой загородный летний дом на острове Ангилья. Его персонал звонил и сообщал ему самую свежую информацию, а однажды он получил особенно приятные новости. Капитал Стейнхардта за один день вырос более чем на 100 миллионов долларов. «Не могу поверить в то, что делаю такие деньги, сидя на пляже», — восхищенно воскликнул Стейнхардт. Это был необыкновенный момент, но его заместители посоветовали ему отнестись к этому спокойно. Один из них заверил его: «Майкл, дела идут так, как и должно было быть». В конце концов Steinhardt Partners управлял капиталом размером около 4,5 миллиарда долларов, и в нем работало уже более сотни сотрудников. В 1991 и 1992 годах его доход составил 47 %, а после вычетов — 48 %. И в 1993 году он держал курс на такие же результаты1. Журналы писали о том, что Стейнхардт приобрел картину Пикассо почти за 1 миллион долларов, и на нью-йоркских вечеринках представительная фигура инвестора с блестящей головой и колючими усами была окружена просителями, которые надеялись доверить ему свои деньги. Наверное, так все и должно было быть. Стейнхардт едва ли мог себе представить, что вскоре окажется в унизительном положении.

Стейнхардт вернулся из своего академического отпуска в 1979 году, организовал свою собственную фирму и снова стал применять свою комбинацию подбора акций и продажи крупных блоков ценных бумаг. Но он также начал делать деньги на облигациях, и к началу 1990-х он был пионером первоначального варианта того, что позже станет известно как теневая банковская система2. Как в торговле Дракенмиллера валютой, в его стратегию входило извлечь выгоду из политики центрального банка, однако на этот раз покладистость продемонстрировала ФРС США. В 1990 и 1991 годах экономика США находилась в стадии рецессии, в результате чего произошел кризис системы кредитования и сбережений, и ФРС старалась стимулировать ее за счет сохранения низкого уровня ставок по срочным вкладам. В результате Стейнхардт мог взять краткосрочные деньги взаймы чрезвычайно дешево, затем накупить долгосрочных облигаций, доходность которых была значительно выше, а разницу положить себе в карман. Риск такой комбинации состоял в том, что, если долгосрочные ставки вырастут, цена облигаций Стейнхардта упадет. Но в инертной экономике спрос на капитал оставался низким, а значит, рост цены капитала — процентной ставки — был маловероятен. В действительности на заре 1990-х долгосрочные процентные ставки упали, что принесло Стейнхардту прирост капитала по его облигациям сверх прибыли от разницы между краткосрочными и долгосрочными процентными ставками.

Так же как Джон Мейджор обогатил Стэна Дракенмиллера, желая нейтрализовать политическую конкуренцию, так и ФРС вознаградила Стейнхардта, потому что тот пытался помочь разбитой банковской системе. Увеличивая разрыв между краткосрочными и долгосрочными ставками, ФРС делала для банков более выгодным их обычный бизнес, который заключался в том, чтобы брать взаймы на короткий период и давать взаймы на долгий период. Это служило для банков стимулом к тому, чтобы направлять деньги в экономику.

Стейнхардт эффективно разрушал этот процесс: ФРС желала помочь банкам, и поэтому Стейнхардт превратился в теневой банк: он брал взаймы на короткий период и давал взаймы на долгий период, как, в сущности, поступал любой банк. Разница состояла в том, что Стейнхардт обошелся без утомительной процедуры найма армии служащих для сбора депозитов клиентов и флотилии кредитных специалистов для раздачи кредитов компаниям. Вместо этого он брал взаймы у таких компаний, занимающихся брокерскими операциями, как Goldman Sachs и Salomon Brothers, а затем давал ссуды, покупая облигации. И поскольку он не имел инфраструктуры банка, он мог занимать у банков и давать им взаймы исходя из того, как менялась политика ФРС.

Теневой банк Стейнхардта обладал дополнительным преимуществом. Настоящие банки сталкивались с постоянными проверками по поводу объемов кредитов. На каждые 100 долларов депозита клиента, которые банки превращали в займы, они должны были откладывать 10 долларов капитала в качестве гарантии: если дела с займами пойдут плохо, они по-прежнему смогут сделать выплаты по обязательствам перед вкладчиками. Но у Стейнхардта не было вкладчиков, и он не придерживался правила «достаточности капитала»: он мог брать взаймы столько, сколько брокеры готовы были ему дать3. А брокеры готовы были давать взаймы астрономические суммы. На каждые 100 долларов, которые Стейнхардт брал взаймы, чтобы купить правительственные облигации Соединенных Штатов, он часто мог себе позволить отложить капитал размером всего лишь в 1 доллар4.

В 1993 году Стейнхардт и его коллеги-биржевики перенесли стратегию облигаций в Европу. Кризис механизма регулирования курса валют закончился, Европа держала курс на валютный союз, и этот процесс способствовал сближению процентных ставок по всему континенту. Такие страны, как Италия и Испания, которые имели слабые показатели по инфляции и, как следствие, вынуждены были компенсировать инфляцию высокими процентными ставками для инвесторов, подчинялись жестким правилам борьбы с инфляцией. Их процентные ставки стали снижаться до уровня ставок Германии. Стейнхардт и другие трейдеры «вагонами» скупали испанские и итальянские облигации, получая прирост капитала за счет снижения процентных ставок. Снова они ухватились за возможность, которую им фактически предложило правительство. Европейские политики не скрывали своих намерений ни по поводу валютного союза, ни относительно проистекающей из него конвергенции процентных ставок.

Благодаря готовности воспользоваться подобными возможностями в той мере, в какой большинство конкурентов не могло этого сделать, в начале 1990-х хеджевые фонды сильно обогатились. Старшие инвестиционные банкиры покинули Goldman Sachs и Salomon Brothers, чтобы принять участие в новой игре, и одна юридическая фирма на Уолл-стрит претендовала на роль «повивальной бабки» для новоиспеченного партнерства хеджевого фонда за 2 % в месяц5. Здание Helmsley в начале Парк-авеню, ранее знаменитое богато украшенным холлом в стиле ар-деко и своими потертыми латунными лифтами, стало известно как гостиница, где размещались хеджевые фонды. В неподписанных номерах люкс на верхних этажах небольшие группы трейдеров открыли свои офисы, беспорядочно инвестируя деньги от имени богатых клиентов. Количество хеджевых фондов резко возросло с немногим более одной тысячи в 1992 году до, наверное, трех тысяч в следующем году, и их гонорары росли почти так же быстро6. На заре появления хеджевых фондов А. У. Джонс не брал комиссионных за управление средствами, и просил лишь 20 % от прибыли с инвестиций. Второе поколение хеджевых фондов, таких как фонд Майкла Стейнхардта, требовало 1 % за управление средствами плюс 20 % от прибыли с инвестиций. Теперь, в начале 1990-х, в пьянящем ажиотаже активные новоявленные хеджевые фонды требовали «2 и 20». «Наверное, никогда за всю историю своего существования, такие немногочисленные, они не делали так много денег с такой быстротой», — с восхищением сообщалось в статье журнала Forbes7.

Быстрые деньги не обошлись без разногласий. Энергичная деятельность теневого банка Стейнхардта, которой подражало большинство других крупных фондов, побудила его купить большое количество недавно выпущенных правительственных облигаций, что в какой-то момент привело к эффективному захвату рынка. В апреле 1991 года на аукционе казначейства Стейнхардт и Брюс Ковнер сделали между собой ставки на сумму 6,5 миллиарда долларов из 12 миллиардов, в которые оценивались бумаги, подлежащие выпуску. Затем они ссудили эти бумаги спекулянтам, играющим на понижение («медведям»), и выкупили их обратно, закончив приобретением облигаций на сумму 16 миллиардов долларов — другими словами, существенно больше, чем 100 % рынка8. Так как облигации подскочили в цене, спекулянты, играющие на понижение, пытались выйти из игры, но выкупить ценные бумаги они не могли, ведь рынок целиком принадлежал Стейнхардту и Ковнеру, а они ничего не продавали. Жертвами этого «короткого сжатия» (ситуации на рынке, когда «медведи» сталкиваются с повышением цен) пали Goldman Sachs, Salomon Brothers и Bear Stearns. Едва ли это был тот случай, когда акулы пожирают невинных. Но неизбежно нашелся тот, кто подал иск в суд. После трех лет судебных тяжб Стейнхардт и Ковнер согласились на выплаты, не признав себя виновными. Стейнхардт согласился выплатить спекулянтам 40 миллионов долларов компенсации, а Ковнер выплатил 36 миллионов долларов9. И словно одной стычки с законом было недостаточно, на обоих подали иск за несоблюдение правил на аукционе казначейства в мае. И снова они пошли на мировую, по условиям которой они выплатили компенсации истцам10.

Однако обвинения теневых банков в рыночных махинациях не были единственным поводом для тревоги общественности. В какой-то мере, степень которой в то время не осознавали, хеджевые фонды оказывали влияние на кредитно-денежную политику. Так как они ответили на низкие краткосрочные ставки по займам агрессивной скупкой долгосрочных казначейских ценных бумаг, связь между краткосрочными и долгосрочными процентами стала прочнее. В старом мире могли уйти недели на то, чтобы снижение процентной ставки Федерального резерва привело к понижению долгосрочных процентных ставок, теперь же это происходило намного быстрее. В некотором роде это могло бы быть хорошо: если Федеральный резервный фонд хотел стимулировать экономику, было полезно то, что хеджевые фонды охотятся за снижением ставок по долгосрочным облигациям. Но новый мир также мог быть опасен. Рынок облигаций мог быстро отреагировать на действия Федерального резерва, но реальная экономика вынуждена была отставать. Если Федеральный резерв удерживал бы процентные ставки на низком уровне, пока Главная улица не начнет чувствовать преимущества, Уолл-стрит скорее всего стала бы гигантским пузырем облигаций.

Более того, такие пузыри угрожали новыми опасностями. Мир, в котором хеджевые фонды могли монополизировать аукцион казначейства, был новым миром: миром, построенным на умопомрачительном леверидже. Американская система была пирамидой, построенной по принципу «долг на долге»: правительство занимало у хеджевых фондов, те, в свою очередь, занимали у брокеров, которые, в свою очередь, занимали у кого-то, кто был должен кому-то еще. Если один игрок в этой цепочке потерпит крах, остальные потеряют доступ к тем заемным средствам. Это заставило бы их быстро избавляться от активов. Пузырь мог моментально лопнуть.

В начале 1994 года никто не думал о таких перспективах, и меньше всего об этом думал Майкл Стейнхардт. В январе он отдал распоряжение своему заместителю приобрести потрясающую торговую позицию в канадских облигациях, добавив ее к уже имевшимся у него сделкам в Соединенных Штатах, Японии и Европе. Затем с женой и детьми он направился на отдых в Китай.

21 января 1994 года председатель совета управляющих Федеральной резервной системы Алан Гринспен направлялся к Белому дому. Активизированная низкими процентными ставками экономика вначале воспрянула и затем постепенно выросла в течение следующих тридцати четырех месяцев, но теперь Гринспен шел с визитом к президенту Клинтону и его окружению с неприятным известием. Даже несмотря на то что инфляция «дремала», настало время предупредить ее «пробуждение» небольшим повышением ставок. Предприняв определенные действия на раннем этапе, Гринспен надеялся избежать перегрева экономики, который впоследствии заставил бы его резко жать на тормоза. Он намеревался пилотировать экономику и осуществить ее «мягкую посадку».