Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых

Татьяна Томах. Где может быть по-другому

Дождь сек лицо. Хлестал по щекам злыми оплеухами, вился водяными змеями по худой измученной спине, вывернутым плечам, хрупким старческим запястьям, перетянутым острой проволокой. Но сильнее всего был тот холод, что растекался внутри. Будто каждый удар сердца постепенно превращал живую кровь в ледяную жгучую воду, в черный октябрьский дождь, смывающий остатки тепла, жизни и надежды в кладбищенскую вязкую землю. Все кончено, изменить ничего нельзя.

Генерал Рузский вдруг подумал, что надеялся до самого последнего дня. До этой последней ночи. Даже не столько на свое спасение, сколько на возможность спасения страны. На то, что все чудовищное, нелепое, дикое, происходящее здесь уже почти полтора года, каким-то образом, наконец, разъяснится и исправится. Теперь же, в полушаге от смерти, он вдруг понял, что надежды нет. А возможно, и не было никогда. Оцепенев – не от страха, а от отчаяния, смаргивая дождевые капли, застилавшие взгляд, и больше не чувствуя боли и холода, он смотрел, как убивают князя Туманова.

Молча, как звери, или как заводные куклы, исполняющие жуткий механический танец, палачи шашками сперва рубанули князя по предплечьям. Хрустнули кости, плеснула фонтаном кровь. Обрубок одной руки, отсеченный ловким ударом, упал на землю, второй повис, блеснув осколком кости. Туманов, не издав ни звука, покачнулся и упал на колени. Заводные куклы опять взмахнули шашками, наклоняясь ниже, на бледных лицах блеснули глаза – металлические, неживые, того же цвета, что и клинки, равномерно крошащие в куски человеческое тело.

Застыв и забыв дышать, генерал Рузский сквозь темноту и дождь своей последней ночи, видел сотни тысяч таких могил. И сотни тысяч ночей, в темноте и молчании которых люди, похожие на заводных кукол, убивали других людей, втаптывали в черную кладбищенскую грязь расколотые ребра, разбитые лица, крики и стоны, кровь и боль.

Ему вдруг почудилось, что не князя Туманова, русского генерала, сейчас живьем рвут на части на краю огромной общей могилы, а всю страну.

Когда остриями шашек и омытыми в княжеской крови сапогами обрубки тела столкнули вниз, Рузский содрогнулся.

И только потом почувствовал дрожь привалившегося к его плечу Шаховского.

– Палачи, – просипел тот сквозь зубы. – Твари. Нелюди.

– Не палачи, – негромко, но отчетливо сказал князь Урусов, поводя могучими, вывернутыми назад плечами, – убийцы. Бандиты, которые только ночью смеют убивать.

И вдруг крикнул:

– Кого боитесь, бандюки? Связанных стариков? Белого света? Самих себя?

И, оскалившись злой и бесстрашной улыбкой, шагнул вперед, на край земли, мокрый от дождя и крови князя Туманова.