Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых

– Неужели ты, московит, хочешь сказать, что придумал координатную геометрию?

– А чего, лишь декартам вашим невесть что сочинять? – и получил от де Бирса по губам, но, облизнув кровь, не унялся. – Это только вам придумывать, чтобы с нас мехами, лесом, хлебом за вашу придумку брать? Притащил камень, который у меня свеи подлючие похитили? Где табак, огниво и прочее?

Де Бирс бросил на землю сверток и солнечный камень.

– Исландский шпат, ничего особенного. Откуда он у тебя?

– От отца. Он был выходец из германских земель.

– Отчего ж в дикую Московию ушел?

– Оттого, что душно в немецких краях жить, за всем присмотр, кругом донос. Жадные грабят невозбранно, суд покупается за деньги, доносчик вознаграждается имуществом оболганного, а всех, кто живет нестяжательным христовым словом, ждет виселица или костер.

Де Бирс начал что-то говорить про писания Гейденштейна, который увидел в московитах рабов и содомитов, но, узрев только спину узника, смолк и покинул камеру.

К курению табака Венцеславич пристрастился на Тереке, в Терках, где у него двор в остроге стоял; зелье привозили дербентские купцы, останавливающиеся на Билянском гостином дворе. Поев, Василий разжег трубку, поделал из дыма колечек и наконец почувствовал приятство в жилах. До того как лечь спать, стал рыть новую ямку. И, прежде чем сходить по нужде, опять закурил. Заметил, что дымок потянуло в угол, тот самый, где копал. Значит, слабый сквознячок имеется.

Венцеславич вовремя почувствовал – кто-то приближается по коридору. Спешно забросав ямку, растянулся на полу за миг до того, как в камеру кто-то вошел.

По дыханию Василий сразу догадался – не мужчина. По цветочному запаху духов опознал – Лисье. Его заскорузлая рука легла на упругий шелк ее груди.

– Знаешь, мне сейчас так… ясно, как на Лене зимой. Ты, может, не поверишь, если там плюнешь, на снег падает стекляшка.

– И вы не прятались от мороза?

– Почто прятаться? Зимой можно пройти, где летом не проберешься. Болота замерзли, гнуса нет. И вражину легче зимой приметить, прежде чем она в тебя острие метнет.

– Расскажи мне… о своей стране.

– Суровая страна… у нас холодно бывает и для самого неприхотливого злака. Иногда и летом видим снег. Даже скудный плод земли нашей хочет крымский, ногайский и прочий кочевой люд отнять; не отобьешься, так он еще избу сожжет и детей увезет. Пузатые галеоны, набитые серебром и заморскими плодами, не приплывают к нам из океана. Отняты у нас моря незамерзающие. Далеки и полгода непроходимы дороги. Тяжело нам обмениваться плодами своего труда и знаниями.

– Отчего ж не вымер твой народ?

– Бог не попустил. Оттого мы селимся широко, особливо с времен царя Иоанна, странствуем через страну нашу, и пёхом, и в седле, и под парусом, бывает, что переволакиваем суда свои от реки к реке, на катках и даже на руках.

– Корабли на руках? – Лисье хохотнула.

– Нам-то не смешно, когда тащишь – думаешь, лишь бы не споткнуться, иначе вся эта махина на тебя завалится и чего-нибудь отдавит.

Ее пальчики пробежались по его коже под рубашкой.

– А почему страна ваша при такой ширине не развалится на куски, которые подхватят соседи?

– Потому что у нас свой царь-государь, который державу нашу воедину связывает. Оттого самые дальние куски земли, до которых три года ехать надо, не отваливаются. Вера соединяет, Богу и государю. Благодаря вере само делается то, что в иных странах происходит через принуждение оружием и казнями.

– А отчего у вас не размножаются пёсоглавые оборотни?

– Они размножаются там, где веры мало, а жадности много. Но все же могут в гости к нам пожаловать; в Смуту отец мой побил их немало.

Лисье нежно провела пальцами по его губами и неодобрительно дернула за бороду.

– Сбрил бы, а то хуже псоглавца. Не принято, что ли, у вас облик свой украшать, чтобы девам нравиться?

– У девицы здесь гладко должно быть, а у христианина, как от Бога положено… Лисье, тебя дядя ко встрече со мной принудил?

Ее губы коснулись его уха.

– Он мне не дядя.

– Уже догадывался, значит, ты так мстишь ему. Эта бестия взяла тебя с собой, чтобы сожительствовать. Непременно убью его, башкой об стенку. И посмотрю, какая у него там шишковидная железа.

– Ты до сих пор ничего не понял. Он – мой господин и будет твоим господином. Он знает всё; и что отец твой, бедный рыцарь, известный как Венцеслав или Венцель Герлиц, бежал в Московию из Лаузица, где его должны были сжечь живьем – в городе Бауцен. За ведовство.

– Я не знаю, а он знает.

– Он покупает сведения у судов по всем делам о ведьмачестве. Отец твой прибыл в Польшу, чтобы дальше бежать на восток. Там донесли на него – наказание за это в польском королевстве – смерть, но Венцель Герлиц скрылся из-под стражи.

– А что неправильно? Да, ушел он из стран немецких, потому что там не вере, а греху поощрение, люди не Богу, а Тельцу поклоняются. А мой отец Мамоне не хотел служить, в отличие от твоего господина.

– Не суди его так. Мой господин покупает тех, кто уже предопределен к погибели. Истинная смерть заменяется подложной, погружением в сон. Многим не дал господин мой умереть до конца.

– Может, он и не дает умереть кому-то до конца, но мне такой господин не нужен, я государю своему служу.

Теперь откликнулась Лисье не его словам, а какому-то шуму из-за двери.

– Пора мне, милый Герлиц, скоро сменится солдат на вахте, и придет тот, который не получил плату.

На следующий день вместо де Бирса пожаловал шведский комендант.

– Ты, вроде, по-немецки понимаешь, московит, а я родом саксонец… Знаешь, как называл комаров покойный король наш Густав Адольф?

– Откуда мне знать, это ж был ваш король, не мой.

– Душами московитов. Слышишь барабанную дробь с плаца? Вот и добавился один комар. А завтра еще одним комаром станет больше.

– Тогда побереги свою задницу, когда сядешь опростаться на улице. Обязательно прилечу.

– Я не обижаюсь, ведь ты уже одной ногой в преисподней. А не хочешь узнать, как ты смерть у нас примешь?

– Люблю неожиданности.

– Но я скажу. Тебя не повесят на крюк, не колесуют, не вздернут вверх ногами со вспоротым брюхом – и это твоя большая удача. Ландсгевдинг Нильс Маннершельд приговорил тебя к необычной казни. Возможно, ты мог бы спасти свою жизнь приношением немалой суммы риксдалеров, но ты умалчиваешь о своем достоянии. Тебя отравят – это необходимо для сохранности тела.

– И какому стервятнику понадобилось мое тело?

– Мастеру де Бирсу. А его Лисье возьмет твои бубенцы себе на память. Поедешь в Лейден в ящике. Выставят тебя там в кунсткамере: московит морозоустойчивый вульгарис. Будешь стоять вместе с чучелом индейского кацика и вождя из Конго. Так что впереди ждет тебя известность, просто завидно.

– Не завидуй, господин комендант. И тебя ждет путешествие на Страшный суд, где судия строг и риксдалеров не берет.

Комендант вперил в него бледные глаза, утопленные под тяжелыми надбровными дугами.

– Жаль, что ты умрешь столь легкой смертью, московит.

– Попа нашего пришлете мне для исповеди и покаяния?

– Нет здесь ваших попов. Одни сбежали, других повесили. Я пришлю человека, который измерит тебя, чтобы было ясно, какой ящик потребен господину де Бирсу.

Этой ночью Венцеславич вырыл еще одну яму и пробился в подвал сквозь сгнившее перекрытие – шведы при строительстве Нюэнсканса для скорости использовали старые брусья, оставшиеся от русского поселения. Цепь, которая его за ногу держала, допилил пилкой, что была в оковку солнечного камня спрятана, – персидский булат оказался тверже шведского железа. Еще сажень земли преодолел – копал какой-то костью, похожей на лопатку, и выбрался за стену шведского укрепления. Обдирая ногти на пальцах, пытался удержаться от падения в ров, но все равно чуть не распорол себе живот о частик[20], выглядывающий из грязи.

Потом преодолел обратную сторону рва, а едва перевалил через гребень насыпи, как рядом прошествовали две пары ног: то были солдаты, направлявшиеся в караульню. Замер, прижавшись к земле, хоть сердце и пыталось выскочить через горло. Потом продолжил путь. Не было тут надолбов, коими русские хитро защищают свои крепости, однако немало расставлено рогаток.

Пробрался к широкой Нево. На счастье, нашелся у берега утлый ялик, на котором со страхом немалым переправился через слегка подмазанные луной воды к Спасскому селению. Переночевал в овине, с рассветными сумерками двинулся в путь. Какая-то русская баба заметила беглеца и одарила осьмушкой хлеба, хотела и молоком напоить, но окликнул ее муж – финляндский переселенец – и она поспешила в дом. Напоследок лишь успела кинуть рваную попону – это спасло от холодной смерти на следующую ночь.