Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых

4. Ликантропы

Враги его не видели, а он слышал лай собак. Выйдя к Словянке, Василий прошел саженей сто вверх по речке, чтобы шведские псы потеряли след. Еще несколько часов пути, выдохся он и хотел было разжечь огонь, но послышались тут грубые голоса шведов. По звукам выходило, что солдаты еще не развернулись в цепь, идут клином – по сторонам-то редкий кривобокий березняк, похоже, вокруг топи.

Внезапно голоса рядом оказались и Венцеславич мигом укрылся по шею в болотной жиже.

– Jag vill skära den Muscovite i bitar[21], – многообещающе посулил швед.

– Förresten, herr kommendant förpliktas leverera honom levande. Han kommer bli hängd i fästningen med trumrytmer.[22]

Прямо над Василием из кустов выглянула густоусая физиономия. Резко выпрямившись, Венцеславич оглушил шведа ударом по ушам и, выхватив из руки его тесак, провел ему по горлу. Подтянувшись за ветви, рванулся из кустов и ткнул острием другого солдата – у этого позаимствовал кинжал с закаленным узким клинком. Снова повернулся к болоту и стал пробираться по кочкам. Сзади пальнули из мушкета, и пуля свистнула около уха. Следующая будет его…

И тогда сосредоточился он в сердце, отец называл такое усилие духа «смирением перед прыжком». Когда опять посмотрел на болото, на цепочку шведов, то все это показалось тонким, плоским, будто сжатым между двумя океанами Божьего света. Словно змейка выползла из крестца, стала волной, усилилась и понесла его. Он то ли бежал, то ли плыл, а взгляд вбирал всякую подробность – пузырьки на воде, растительность, цвет дернины. Мысленно расчертил он болото на ячейки, в середине каждой – топкая мочажина, а по кочковатым краям можно и пройти. Когда голоса шведов затихли, а пальба пошла невесть куда, закончилось и его «плавание», замер он в изнеможении.

С рассветом очнулся, огляделся, с болота ушел на марь, от преследователей оторвался, но окоченел так, что едва мог пошевелить членами. Чтобы избавиться от немощи, сунул в рот последний кусочек хлеба, втянул капли с больших лопуховых листов. Прошел еще немного – от каждого его шага в образовавшейся ямке проступала вода, – и местность знакомой показалась. Вот за тем валуном скрылся Вейка, когда подводы пошел прятать.

Неожиданно фыркнула неподалеку какая-то копытная тварь. Василий, рявкнув для бодрости: «Сейчас потроха-то выпущу», сделал несколько неуверенных шагов. За ивняком стояла низкорослая лошадка, та самая буланая, Вейкина, и телега его. Одна из тех, которую карел должен был спрятать в зарослях тростника неподалеку от берега ижорского. На облучке телеги сидела Вейкина дочь.

– Мне, что ли, потроха выпустишь, недобрый молодец?

Василий едва удержался, чтобы не расцеловать ясноглазую, вместо этого причесал пятерней слипшиеся волосы и спросил:

– Ты не заблудилась, красава?

– Ах ты, бессовестный. За вами пришла, потому что не прибыли в назначенный срок к Марьино. А ты, никак, на кочерге, вот и глаза мутные.

– Нет, скорее уж ты на помеле. Как лошадку с телегой нашла?

– Шла-шла и нашла. Обе подводы с грузом. По натесам на коре деревьев, которые отец оставил. Лошадок умеет он уговаривать, так что далеко не ушли. И где ж он наконец?

Заныло сердце у Венцеславича, лежит где-то окровавленное тело товарища – одиноким смерть он принял.

– Не знаю, Катя, думаю, что не жив. А я вот сбежал, прости.

Девица ненадолго закрыла глаза, сквозь веки проступили слезы, но, утерев их рукавом, сказала решительно:

– Потом погорюю, сейчас за саврасой пошли. Ее я запрячь еще не успела.

– Ты первой иди. Я с оглобельной запряжкой не шибко в ладах. Всю жизнь в седле езжу.

– Не волнуйся ты так, сын боярский. Сама справлюсь – тебе доверю только супонь затянуть.

Шведы ждали их за ижорской переправой, однако Василий и Катерина вовремя съехали с дороги в лес – одну повозку бросить пришлось. Тот груз, что не вышло перегрузить на другую, закопали до лучших времен.

Когда к Тосне подъезжали, новой опасностью повеяло – рядом враг, почти выследил. Очень бесшумный, едва заметный, но птицы тревожатся.

– Катерина, веди лошадей вдоль берега, пока водопад не увидишь. Надо разобраться, кто нам на хвост наступает. Только не прекословь. Не сейчас.

Вскоре после того, как перестал слышаться скрип тележных осей, приметил он между деревьев словно бы искажения воздуха, очертания зыбкие. Сколько их там, не определить пока. Были они стремительны, как те, кто питается людской плотью.

Эти твари находились в… системе координат, но не той, что измыслил Декарт. Он-то по осям пространственным измерения проставил – длина, высота, ширина. А тут другие измерения были… времени, что ли. Другая ширина времени, чем у нас, другая длина. Помолившись, Василий сосредоточился в сердце, заодно и дольний мир сделался тонким, как фарфор. Вот проступили очертания одной твари, набрякли. Можно было разглядеть мощный загривок, выдвинутую челюсть.

Сейчас главное – не пустить в сердце испуг. Вся телесность Василия стала легкой, как барабанная перепонка. Слышал он утробный звук из тела твари, жужжание пчельное у бортного дерева, копошение личинок под гниющей корой.

Однако и нелюдь повела носом, повернула к Венцеславичу голову. И вся стая разом устремилась к нему, легко перемахивая через пни и отталкиваясь от стволов.

Дольний мир лопнул как перенатянутая сеть, в прорехи хлынули золотистые вихри, которые понесли Венцеславича. Не стал он противиться, и было ему легко. Не хлестали его по лицу ветви. И никоего усилия в ногах не ощущалось, будто скользил с ледяной горки. И столь резв был бег, что иногда мнилось, он сразу в двух, а то и трёх местах единовременно. За сосенкой и перед ней, за камнем и до.

Однако видел, что не отстают твари, торопятся по следу. Один вурдалак вдруг метнулся к нему наискось, но Василий первым бросился тому в ноги – этот, да еще мчащийся следом, перелетели через служилого. Не вставая, перекатился Венцеславич к ним и коротко нанес два удара тесаком – по изогнувшимся перед прыжком телам. С одного боку, с другого – брызнула быстрая кровь. Потом перекатился в обратную сторону, под налетающего вурдалака, поймав его за щиколотку, влепил головой в дерево. Довершил дело, вонзив тесак под лопатку. Лицо убитого сразу потеряло звериный оскал, хотя пена на губах осталась – видел этого уже, не среди ль пограничной стражи?

А еще двое, только что рвались навстречу, и вдруг исчезли…

Катерину лишь к вечеру нашел, в овражке спряталась. А сам, вроде как с горки скользил, но совсем без сил остался. Еле на телегу забрался, девица его из рук хлебом кормила, как коня. Еще полчаса пути вдоль берега, и за водопадом переправились они на правый берег Тосны. Там приметили большой крестьянский двор, где, верно, немалая семья живет. Или жила. Поскольку показался он пустым, решил Венцеславич зайти в дом.

– Тебя побережем, останься на дворе, – велел он Кате. – А съестное непременно поискать надо.

Сначала заглянул в хлев – ворота-то распахнуты. Скота нет, хоть на сеновале сено сохнет. В подклети никаких запасов, мешки выпотрошены, коробы опрокинуты, лишь на полке немного толокна просыпано – сгреб его себе в карман. Потом через сени в избу прошел; видно, что печь несколько дней не топилась, в пепле кости валяются – такого безобразия крестьяне русские не оставляют. За стенкой, в горнице, пусто. Перевернутая скамья, колыбель сброшена с очепа, ткацкий станок разбит.

Проход в спальную камору занавешен пологом. Осторожно откинул его Василий кончиком клинка – за ним кровать в бурых пятнах, кровью заляпана, мухи жужжат, но трупа нет. Вовремя обернулся служилый и резанул тесаком, крест на крест, приблизившееся существо. На пол шмякнулось полуголое тело, вытолкнув из ран поток темной крови. Василий выбежал в комнату, но сверху – с потолочных брусьев, с матицы посыпались твари. Он сам рванулся к первым соскочившим – двумя ударами тесака, наискось тулова, уложил обоих. Отпихнул ногой третьего, подхватив очеп, швырнул в четвертого – того, что загораживал проход, имея в руках два клинка. В лоб попал, шейные позвонки у вражины хрустнули, и голова назад откинулась, так, что кадык стал на ее место. Снова вернулся к третьему и, почти не оборачиваясь, ударил клинком назад – под грудину.

Выскочив в окно, уцепил стоявшую подле риги Катю, рванул к воротам.

Там их уже ждали – две фигуры, бросающие резкие длинные тени в свете заходящего солнца.

– Не туда!

Он подтащил Катю к стене палисада и, подставив руки, перекинул легкую девушку через ограду. Потом полез сам. Как раз и тварь потянула его за сапог. Василий не стал отпихиваться, дал стащить себя, вернее, сам спрыгнул – сразу и пасть возникла над ним, роняя слюну. Ударил кинжалом под нижнюю челюсть. Хлынула кровь из раззявленного рта, но, вздернув вверх голову, снял враг свою челюсть с острия. А руки его, как клещи железные, впились в горло Василия. Воин едва успел рвануть вурдалака на себя и, ощутив спиной землю, толчком ног послал его в забор. Собрался злыдень вылезать обратно, да пригвоздил его Василий кинжалом к доске заборной.

Другой вурдалак набежал, крутя палашом столь быстро, что от клинка лишь круг блестящий виднелся. Низко приникнув к земле, увернулся Венцеславич от лезвия, да еще пихнул налетчика под колено. Устремившись вослед, ударил с потягом и снес тесаком бритую голову.

Еще один, появившись словно из-под земли – может, из заметаного березовыми ветвями погреба, прыгнул на Василия, как саранча, без разгона. Левая его рука заносила саблю вроде ятагана, с широкой елманью. Не сразу стал уворачиваться служилый, послушал, как реже делается биение собственного сердца и громче становится биение крови в сосудах врага, ощутил натяжение его мышц и прознал, куда тот ударит.

Уклонившись, выбил саблю из вражеской руки, заодно срезав пару пальцев. Ударил локтем во вражеский пятак, поверх оскаленного рта. Взяв на излом правую руку врага, предотвратил возвращение сабли в атакующее положение, однако пропустил удар левой – ну, гад, порвал ухо когтями. Вот тебе за то клинок тесачный – промеж ребер.

Вурдалак схватился за лезвие ладонями и выдернул из себя, вывернув заодно тесак из рук Василия. Стал наступать, рубя широким клинком воздух, Венцеславич и оказался прижат к тыну. Прянул вперед страхотворный противник, целясь располосовать живот. Служилый подхватил кол, слабо стоящий в ограде, и приемом, используемым посо́хой[23] против конницы, направил на врага. Тот со всего маха и напоролся на острие, вошло оно в него на вершок. Не ошалел злыдень от боли, попытался выдернуть древо из тела. А служилый подхватил его за руки, потянул со словами: «Давай-ка потанцуем», нанизал поглубже, так что острие вышло у того со стороны спины. Глаза твари совсем рядом оказались – не фельдфебель ли это из Нюэнсканса?

Некогда разглядывать, вожжами поскорей хлещи лошадок, да улепетывай к лесу, что подступает к южной стороне крестьянской усадьбы.

На следующий день повалил снег. Катя сидела, озябшая и печальная, на облучке, Василию так хотелось обнять ее, но замечал он недоверие во взгляде.

– Чего насупилась? Не из этих я. И вообще, мне ухо пора перевязать по-новой, оторви тряпицу от подола.

– Много захотел. Отчего это ты в движении подобен им?