Меч Кайгена

ГЛАВА 7: СОЛНЦЕ

Когда Мисаки спрятала меч, она забила его половицами. Это было обещание себе. Она не могла уничтожить часть себя, агрессивную и бойкую, но могла ее закопать. Так она тогда думала.

— Джиджакой быть хорошо, — сказал ей как-то мастер Вангара, — это лучший теотип для мечника.

— Почему? — спросила она.

— Самое сильное — плотное. Если ты — вода, ты можешь меняться и подстраиваться под любую форму, замораживать ее и становиться сильнее. Ты можешь быть сильной в любой форме. Ты можешь быть чем угодно.

«Я могу быть сильной в любой форме, — говорила себе Мисаки, убирая молот и гвозди. — Я могу быть чем угодно», — если она приноровилась к опасностям темных переулков Ливингстона, как сложно будет овладеть браком и материнством?

— Наги улыбается сильным мужчинам, а Нами — терпеливым женщинам, — ее мать сказала ей это в день свадьбы, сияя гордостью.

— Все будет того стоить, когда в твоих руках будет твой ребенок, — сказал ее отец. — Все будет того стоить, когда ты увидишь, как он растет.

И Мисаки верила им. Не потому, что в этом был смысл. У нее не было выбора. Если бы она не верила, что это того стоило, то что она делала бы?

И когда ее новый муж едва взглянул на нее после их свадьбы, она улыбалась. Когда ее свекор рявкал на нее, она кланялась и говорила мило, слушалась. Это все будет того стоить. Когда кожу покрывали мурашки от холодной ньямы ее мужа, она сжимала зубы и терпела его прикосновение. Это все будет того стоить.

Она не боялась физической близости, но ей нравилось таять в сладком жаре, а не среди камней и льда, холоднее, чем ее кожа. Ей нужно было тепло, смягчающее ее острые углы, но ньяма Такеру была далека от тепла. Она старалась ему поддаться. Пару раз она невольно сжималась, ее руки автоматически закрывали ее. Такеру без слов сжимал ее запястья ледяной хваткой, опускал по бокам от нее, как у куклы, и продолжал.

Всю жизнь Мисаки называли красивой. Ее муж так не думал, потому что никогда не смотрел ей в лицо, он глядел на подушки рядом с ней. Хоть их кожа соприкасалась, они были как в разных галактиках. Она смирилась со временем, что была для него лишь сосудом, рожающим его сыновей, но это было хорошо. Все будет того стоить, когда она возьмет своего ребенка.

Когда она взяла Мамору в первый раз, она выдавила улыбку. Но, когда крохотное тельце сжалось у ее груди, он был холодным, как Такеру. Она держала его близко и ждала, но радость, которую она должна была ощутить, не пришла. Она ощущала холодное эхо джийи ее мужа, пульсирующей в теле малыша, напоминая ей, что он был не ее. Он был Мацуда.

Тогда она поняла, что божественный свет, который ей обещали, не пришел. И не придет. Но Мисаки всегда была слишком упрямой — и глупой — чтобы признать свои ошибки. И она подавила слезы, выдавила улыбку и прижала малыша к себе, хотя от его ощущения ее тошнило. Она заставила себя любить его.

Мамору рос, росла и его джийя. В три года у него была аура куда старшего теонита. Утренний туман касался его кожи благоговейными пальцами, вода замерзала от его прикосновения, а капли росы стекали с травы и тянулись за его шагами. Мисаки выросла в доме чистокровных джиджак, но даже она не слышала о такой ньяме маленького ребенка.

— Вы с Такеру-сама были такими в детстве? — спросила Мисаки у брата мужа как-то вечером, когда Мамору плескался в луже во дворе. Его ладошки посылали воду высоко в воздух. Пара капель стала льдом и отскочила от крыши, другие рассеялись облачками тумана. — Ваша джийя была такой сильной в три года?

— Ах… — Такаши почесал шею. — Честно говоря, не помню. Я помню, как использовал джийя, когда дедушка Мизудори стал учить меня бою.

— Сколько тебе было лет? — спросила Мисаки.

Такаши пожал плечами.

— Пять? Может, шесть? Можешь узнать у нашего отца. Хотя… — лучше не стоит, явно хотел сказать Такаши, но не сказал. Мацуда Сусуму злился, когда кто-то поднимал тему огромной силы его сыновей. Для него это была больная тема.

— Так ты не учился использовать джийя до школьного возраста? — сказала Мисаки.

— Так обычно делается.

— Обычно, — повторила Мисаки, — но Мамору — необычный ребенок. Разве его не нужно научить контролю над этой силой до того, как он навредит себе? — трехлетний теонит обычно не обладал такой силой, чтобы это было проблемой, но способности Мамору быстро приближались к моменту, когда они станут опасными.

Такаши пожал плечами.

— Когда мальчик начнет обучение, решать его отцу, — он мягко напомнил, что Мисаки выходила за рамки своей власти.

— Конечно, Нии-сама, — она склонила голову.

— Зная Такеру, он не будет учить Мамору-куна сам, пока мальчик не познает в школе основы, — продолжил Такаши. — Я не… ой! — он поднял ладонь и остановил дугу почти замерзших капель, пока они не облили его и Мисаки. — Осторожнее, малыш! — он рассмеялся, испарил капли движением пальцев. — Ты чуть не попал по своей милой матери! Ой, — он посмотрел на Мамору. — Может, ему все-таки нужна помощь. Ты должна попросить у Такеру начать обучение раньше.

Мисаки так и сделала, но Такеру не интересовал ребенок, еще меньше — мнения жены. Как Такаши и предсказал, он сказал:

— Я — мастер-джиджака и мечник. Я не учу детей.

— Но…

— Я буду тренировать его, когда он будет достоин того, чему я должен учить. Теперь принеси мне еще чаю.

Мисаки кивнула и сделала, как говорили, но решила, что кто-то должен научить Мамору контролю. Если его отец, дядя и дед не собирались, почему она не должна? Она же была его матерью, и, хоть это не подобало леди, она знала много достойных техник.

Она начала с простых игр, в какие играла с братьями в детстве, гоняя кусочки льда по полу, как машины, строя башни из снега, бросая шар воды туда-сюда, не проливая на пол. Мамору был хорош в этом, игры детей-джиджака, которые занимали их годами, ему быстро надоели, и Мисаки устраивала ему продвинутые техники.

— Нужно оставить маленькую подушку снега между костяшками и льдом, — она направляла джийя Мамору, он замораживал воду на кулачке. — Вот так. Попробуй снова.

Мамору медлил, но послушался мать и ударил кулаком по камню.

— О! — его бровки приподнялись в удивлении. — Не больно!

— В том и смысл, — Мисаки улыбнулась. — Так, даже если у тебя тонкие пальцы, как у Каа-чан, ты можешь пробить почти все, не повредив ладонь.

— Я хочу попробовать еще! — воскликнул Мамору, стряхивая воду с ладони.

Мамору практиковал удар по камню снова и снова, а дед наблюдал с другой стороны двора с кислым видом. Мисаки заметила, что всегда хмурый свекор мрачнел сильнее, когда видел, как она показывала Мамору техники, но она решила игнорировать это. Разумный мужчина не мог злиться на мать, учащую своего ребенка управлять его силой. Конечно, Мацуда Сусуму не был разумным.

Он заговорил, когда Мисаки учила Мамору сгущать кровь. Мальчику было пять, он ободрал колени на тропе перед домом. Боясь, что его плач разозлит вспыльчивого деда, она показала ему продвинутую технику, чтобы успокоить — не понимая, что это разозлит деда сильнее, чем шум.

— Мисаки! — рявкнул старик, когда она сказала Мамору попробовать самому. — Слово.

— Конечно, Мацуда-сама, — Мисаки поспешила сесть на колени перед свекром, чтобы Мамору не слышал. — Что такое?

— Что ты творишь?

— Учу сына обрабатывать рану, — сказал Мисаки.

— Это не твое место.

— Но, — возразила Мисаки, не сдержавшись, — это полезная техника для воина.

Мацуда Сусуму скривился.

— Знай свое место, глупая женщина. Что ты понимаешь в джийе воина?

«Что вы понимаете в джийе воина?» — гневно подумала Мисаки.

— Простите, — она опустила голову. — Я перегнула. Я больше не буду так делать.

— Надеюсь, — фыркнул Сусуму. — Мацуда бьются с чистой водой, без грязи. Нам не нужна твоя грязная кровавая магия Цусано, и воину не нужны советы женщины.

Мисаки поймала гнев и беспощадно потушила его, не пустив на поверхность.

— Простите меня, Мацуда-сама.

Каждый раз, когда чувство долга Мисаки подводило ее, и она хотела парировать свекру, она останавливала язык, несмотря на желание мстить, напоминая себе, что замечания не могли навредить сильнее, чем этот мужчина уже страдал. Он всю жизнь провел в разочаровании — наследник имени Мацуда был слишком слаб, чтобы исполнить Шепчущий Клинок, его презирали его родители и превзошли сыновья.

Как единственный мальчик среди дочерей, Мацуда Сусуму был единственной надеждой его поколения показать силу и талант его предков. Он не достиг Шепчущего Клинка. В отчаянии его стареющий отец научил сыновей Сусуму, как только они подросли. Такаши и Такеру оказались сильнее отца, овладели Шепчущим Клином, будучи подростками.

И что случалось с мужчиной, который всю жизнь и душу посвящал одной цели, но провалился? Мисаки полагала, что после многих лет разочарований он стал сморщенной оболочкой человека, который радовался только, мучая тех, кто был моложе и лучше него. Самым жестоким, что Мисаки могла сделать с гадким свекром, было служить, улыбаться и рожать детей, будто ее ничего не беспокоило. Самым жестоким было бы служить ее цели, как он не смог.

Она ушла от Мацуда Сусуму с поклоном и робкой улыбкой, вернулась к сыну.

— Смотри, Каа-чан! — Мамору сиял. — Я так могу. Я это делаю!

— Хватит, — Мисаки опустила ладони на ладошки мальчика, останавливая его джийю.

Его улыбка пропала.

— Почему?

— Я не должна была показывать тебе… Тебе не нужна эта техника. Прошу… забудь то, чему я тебя научила.

— Я не могу использовать ее снова?

Мисаки помедлила.

— Может… — она понизила голос до шепота. — Оставь ее для неприятных случаев, — сгущение крови могло спасти жизнь бойца на поле боя, и она не собиралась говорить сыну в лицо, что чистота техники была важнее его жизни. — Только для таких случаев, — строго сказала она.

— Да, Каа-чан.

С того дня Мисаки старалась помнить, что Мамору не был ее. Его достижения не принадлежали ей. Они принадлежали его отцу и деду. Научив Мамору основам, Мисаки перестала лезть в его развитие. Вскоре он пошел в школу, где настоящие бойцы — мужчины родов Мацуда, Икено и Юкино — учили его силам, как подобало мужчинам.

Мисаки была снова беременна. Она ощущала ньяму ребенка внутри, выдавливала улыбку. Она вытерпела боль родов без слез, без жалоб, она могла сделать это снова. Она не понимала, что больнее рождения еще одного сына Мацуда было потерять его.

— Ты потеряла его? — прорычал Мацуда Сусуму. — Как это понимать?

— Я… — Мисаки попыталась ответить, но голова закружилась. Линии татами стали кривыми, плыли под ее коленями. Комната накренилась. Она выбралась из пропитанной кровью кровати, где пытались принять роды, помылась и оделась, когда повитухи сказали, что свекор требовал аудиенции. Фины даже не закончили ритуалы очищения. У нее всегда было много сил, и она хорошо терпела боль, но у этого были пределы. Ее тело дрожало. Татами стал волнами. Может, если она упадет, пол проглотит ее и смоет все это…

— Глупая наглая женщина, — говорил где-то вдали свекор. Она пыталась слышать его, но доносились только кусочки. — Сыновья… сильные сыновья… причина… единственная, по которой ты тут, — он звучал недовольнее, чем обычно. Мисаки уперлась ладонью в пол, а потом упала лицом в приятные волны. — Жалкое зрелище! Ты стоила мне внука, но тебе хватает наглости не говорить. Ты — эгоистичная женщина.