Меч Кайгена

ГЛАВА 10: ПОВОД

Мисаки была не такой быстрой, как в Карите, но Мамору был так напуган, что едва поднял боккен вовремя, чтобы остановить атаку. Стук деревянных клинков друг о друга пробудил старую радость в Мисаки, и она вдруг стала двигаться на чистом инстинкте, отгоняя противника.

Мамору был сильным, но Мисаки сделала свое имя, борясь с теонитами, которые были сильнее нее физически. Если бы она билась с ним мышцами, удар сотряс бы ее суставы, но ее клинок срикошетил от его, вернул его энергию ее ударами — этой уловке она научилась за годы сражений с Киноро Вангарой. Дерево отлетало лучше металла. Чем сильнее бил Мамору, тем больше скорости он ей давал.

Она видела по лицу Мамору, что его разум онемел от шока. Его тело двигалось на памяти мышц, автоматически отвечало на ее шаги в идеальной форме, отбивая каждый удар. Но, хоть его рефлексы были быстрыми, у движения с условиями были пределы. И оно было предсказуемым.

Мисаки сделала ложный выпад. Движение было ужасно медленным, по сравнению с ее финтами пятнадцать лет назад, но Мамору повелся, это было важно. Он поднял меч, чтобы заблокировать удар, и Мисаки повернула боккен и стукнула его по ребрам.

Мамору вскрикнул от удивления, а не от боли, Мисаки сомневалась, что могла навредить ему деревянным мечом.

Она отпрянула и цокнула языком.

— Сын, нельзя на такое вестись.

Глаза Мамору были огромными, его ладонь была на боку, где она ударила его.

— Каа-чан… это… это ты делала в школе за морем? Ты сражалась? — Мамору покачал головой, ему было трудно соединить этот кусочек информации со всем, что он знал. Он поднял ладонь к голове, запустил пальцы в челку, глядя на мать. — Я… вряд ли должен удивляться.

— Не должен?

— Чоль-хи говорил мне о местах, где он был — Ямма, Сицве и Кудацве. В тех странах женщины-коро могут биться и служить в армии.

Мисаки кивнула.

— Так почти во всем мире.

— Да, — медленно сказал Мамору, — и ты училась вне Кайгена, так что была в школе с женщинами-воительницами, когда была боевого возраста. Тетя Сецуко всегда говорит, что ты была там хороша. Значит, ты умеешь сражаться, как все. Я просто не могу поверить, что не знал… Почему я не знал?

— Никто не знает, — сказала Мисаки.

Она не знала, было ли это правдой. Обычно один боец видел другого бойца по движениям, и Такеру с Такеши были двумя самыми проницательными бойцами в ее жизни. Порой было сложно поверить, что братья могли делить крышу с ней столько лет и не уловить ее боевое прошлое. Возможно, сексизм был врожденным, и их воспитание создало слепое пятно, и они не могли узнать эти способности в женщине. Она не обсуждала такое с мужем и его братом.

— Ты понимаешь, почему твой отец не знает… не может знать, — серьезно сказала Мисаки. — Он не одобрит.

Такеру отрицал бы ее любовь к сражениям, как отрицал все ее прошлое. Она ждала жуткий миг, что сын откажет ей. Воспитание говорило ему, что женщины не должны сражаться, не могли сражаться. Они были ценными куклами, которых защищали…

— Почему Тоу-сама не одобряет? — спросил Мамору. — Знаю, женщины обычно не сражаются, но все говорят, как важно Мацуда поддерживать род сильным, беря в семью женщин из сильных семей. Если ты можешь сражаться, разве это не доказывает, что Тоу-сама женился на сильной женщине?

— Так… ты не расстроен? — спросила Мисаки, удивляясь тому, каким хрупким стал ее голос. Она поняла в этот странный миг, что, хоть это было неприлично, неодобрение Мамору пугало ее сильнее неодобрения Такеру. — То, что я могу сражаться, тебя не тревожит?

— Почему это должно меня тревожить? — сказал Мамору. — Это хорошие новости. Я — сын двух великих воинов, вместо одного. Это хорошо. Значит, я должен быть сильным. Я должен гордиться.

Мисаки глядела. Это перечил логике, как бездушный кусок льда, как Такеру, эгоистка, как она, могли создать что-то такое яркое? Как-то, несмотря на все, несмотря на крохотную деревню, холодного отца, замкнутую мать, школу, промывающую мозги, Мамору вырос хорошим.

— Каа-чан? — неуверенно сказал Мамору. — Что такое?

— Ничего, — она встряхнулась. — У нас есть работа. Тебе нужно хорошенько замахнуться на меня.

Мамору нервничал.

— Я не хочу тебя ранить.

Мисаки улыбнулась. Восемнадцать лет назад, если бы ей такое сказал парень, она оскалилась бы и сказала: «Попробуй». Теперь она только улыбнулась.

— Это просто деревянные мечи, сын. Я доверяю тебе, — она заняла стойку, кивнула Мамору. — Я доверяю тебе.

Через миг Мамору ответил на ее улыбку и напал. Он не напал на полной скорости. Если честно, Мисаки вряд ли справилась бы с ним на полной скорости. Но, если он давал ей шанс, она заставит его пожалеть. Обойдя робкий удар боккеном, она ударила Мамору по костяшкам.

— Ай! — он отпрянул, тряся рукой. — Почему ты такая сильная?

— Я не такая. Я отразила твою силу в тебя. Я настолько хитрая.

— Ты поразительна!

— Для старушки, — Мисаки размяла плечо и ощутила, как суставы встали на место. — Ты бы видел меня на пике. Я бы разгромила тебя.

— Ты была такой сильной? — сказал Мамору, даже не выглядя недоверчиво.

— Нет, — честно сказала Мисаки, — я никогда не была такой сильной, как ты, как и талантливой. Но я была решительной и готовой биться грязно.

Из трех друзей, которые боролись с преступлениям на улицах Ливингстона, Мисаки единственная не попала в новости и на карты. На то была причина. Жар-птица и Белокрылка были символами, привлекающими внимание. Они выходили на улицу, чтобы их видели, слышали и боялись. Никто не боялся их Тени, пока не становилось поздно.

Мисаки была хищником в засаде. Ее излюбленной тактикой было ударять по слабому месту преступника раньше, чем он замечал ее в тенях. Если он видел ее раньше, чем она атаковала, у нее оставался элемент неожиданности, редкие бойцы ожидали, что девушка-кайгенка будет так яростна. И если бы дошло до боя клинок к клинку, у нее было много сюрпризов.

Мисаки использовала один из своих любимых маневров. Она взмахнула и промазала. Как все, Мамору решил использовать шанс, пока она лишилась равновесия. Но она поменяла хватку на боккене. Пока Мамору начинал взмах, она устремилась к нему. Его боккен задел ее голень, в настоящем бою она пострадала бы от серьезной раны, но ее клинок оказался у его горла.

— Я победила, — выдохнула она, когда Мамору тихо охнул. — Почему ты меня подпустил?

— Я повелся на финт.

— Лишь на миг, — она следила за его глазами. — У тебя было время исправиться, и с твоей скоростью тебе хватит мгновения.

Мамору покачал головой.

— Этого было мало. Ты была слишком быстрой.

— Нет, — сказала Мисаки. — Десять лет назад я была слишком быстрой. Сейчас ты медленный.

Когда Мисаки напала снова, Мамору не пустил меч к шее — может, потому что уже ожидал атаку. Его ответный удар был ужасно быстрым, но Мисаки ожидала его и пригнулась. Боккен Мамору просвистел в пустом воздухе над ее головой. Как всегда он взмахнул слишком сильно, сам лишил себя равновесия. За миг до того, как он восстановился, Мисаки ударила по его лодыжкам, выбила из-под него ноги боккеном.

Мамору рухнул на спину, но Мисаки охнула от боли, когда они оба выпрямились. Она не напрягала так колени годами, и они скрипели в протесте.

— Ты в порядке? — спросил Мамору.

— Порядок, — заявила Мисаки. — А ты — идиот. Мы с твоим отцом медленнее тебя. Знаешь, почему мы проходим твою защиту?

— Я… — Мамору посмотрел на свои руки. — Я слишком напряжен.

Мисаки кивнула.

— И ты взмахиваешь слишком сильно. Это создает брешь, и в миг после этого ты уязвим.

— Я не знаю, что ты…

— Я покажу. Нападай.

Мамору сделал, как сказали, и Мисаки поняла с болью в предплечьях, что он начал биться серьезно. Она оставалась в защите, пока он не взмахнул слишком сильно.

— Вот! — воскликнула она и бросилась вперед.

Мамору, со своими сверхчеловеческими рефлексами, смог отпрянуть. Боккен Мисаки задел его кимоно.

— О, — понимание озарило его лицо, он посмотрел на свою грудь.

— Видишь? — сказала Мисаки.

— Да! — радостно воскликнул Мамору. — Вижу!

Против кого-то быстрее или крупнее он оказался бы разрезанным пополам.

— Как мне это исправить? — спросил он, глядя на нее с пылом.

— Сначала тебе нужно расслабить плечи и перестать так сильно сжимать меч.

— Точно, — Мамору выдохнул. — Я попробую.

— Потом нужно сохранять тело расслабленным во время атак, — продолжила Мисаки. — Ты пытаешься рассечь мишень, а не ударить по ней молотом. Тебе не нужно замахиваться так сильно.

— Но если не замахнуться сильно, как я что-то разрежу?

— Уверенностью, — сказала Мисаки. — Если атака быстрая и решительная, тебе не нужно вкладывать в нее все мышцы, — если бы она билась так сильно, как Мамору, уже выдохлась бы. — Атака — последнее решение, твоя жизнь или жизнь твоего противника. Если в твоем выборе нет уверенности, ты не справишься. И если ты не вложишь всю решимость, ты провалишься.

— Тогда… — напряжение вернулось в тело Мамору, сжимая рукоять деревянного меча. — Я — неудачник.

— Что? Я этого не говорила.

— Но я такой. Я — неудачник! — Мамору ударил себя боккеном по голове. — Во мне слишком много сомнений. Тоу-сама сказал, сомнения делают меня слабым, и он прав. Я не могу…

— Мамору, Мамору! — Мисаки не дала ему ударить себя еще раз. — Думаю, ты все делаешь сложнее, чем нужно.

— Что? — он моргнул, глядя на нее, красное пятно появилось между его глаз.

— Твоя иллюзия о Кайгене сломалась, понимаю. Но подумай, неужели это меняет твою причину сражаться?

— Я… наверное, нет? — Мамору нахмурился. — Просто неправильно, ведь люди сражались и умирали, а мы даже не узнаем правду об этом. Я не знаю, хочу ли биться за Империю, которая так не уважает корону. Воинов не помнят, несмотря на их подвиг…

— Ты бьешься, чтобы тебя помнили? — спросила Мисаки.

— Я… не это имел…

— Я спрашиваю честно, — сказала Мисаки. — Ты бьешься ради личной славы? Чтобы имя Мацуда Мамору вошло в историю? Или ты бьешься ради трепета? Или привилегии служит императору? Тебе нужно ответить на эти вопросы. Найти уверенность можно, если знаешь вне всяких сомнений, за что ты борешься.

— А… где ты нашла уверенность, Каа-чан? — спросил Мамору. — В твои школьные дни, когда ты была на пике, за что ты сражалась?

Наконец, вопрос, на который было просто ответить.

— Я билась, чтобы защитить тех, кто был мне дорог, — сказала Мисаки. — Это было просто. У моих друзей были высокие идеалы. Я просто не хотела, чтобы они пострадали. Некоторые звали меня эгоисткой — и они были правы — но я была честной с собой, и это делало меня неудержимой. Я не сомневалась в том, почему билась, и я могла рассечь все.

— Каа-чан… — голос Мамору стал тихим, будто он боялся задать вопрос, который был на его языке. — Ты убивала кого-нибудь?

— Нет.

В Рассвете Мисаки ходила на уроки боя и медицины, а потом училась резать с клинической точностью. Она ударяла преступника по слабым точкам, делая его неспособным биться, а потом сгущала кровь, чтобы она не вытекла вся до прибытия властей. Она забирала сухожилия, глаза и конечности, но не жизнь.