Не выпускайте чудовищ из шкафа

Эпилог

Эпилог

Сон.

Пробуждение. И снова сон. Снова пробуждение. Дни разрезаны на эти короткие периоды бодрствования и длинные – сна. Кажется, что времени прошло много, но на деле – чуть более суток.

Бекшеев крепкий.

И потому в какой-то момент просыпается окончательно.

Это не остается незамеченным. Матушка приходит сразу. И долго осматривает, изучает. Потом другие целители.

Потом – Одинцов.

Он остается. И спрашивает. Снова спршивает.

Разговор с ним длится долго. А письмо, которое Бекшееву позволяют прочесть, оставляет глубокое чувство вины. Будто это он не досмотрел.

Потом все уходят.

И он снова засыпает. Кажется, не без матушкиной помощи. Но хотя бы без снов. Сны видеть страшно. В снах он может оказаться там, внизу, в камне.

За сном следует пробуждение.

И очередной разговор. Одинцов дотошен до крайности и порой хочется его послать, куда подальше, но Бекшеев заставляет себя отвечать.

Разговоры выматывают. Одинцов бесит, чего раньше за ним не водилось. И сон видится спасением. Сколько раз повторяются эти циклы? Бекшеев не знал.

Это пробуждение получилось странным.

Виной тому голоса. Тут, за стеной.

- Нет, отец, - этот голос знаком. Он злой и раздражение ощущается остро. Кажется, контакт с подавителем не прошел бесследно. – Тебе придется принять и её. И мое решение. А если ты не согласен, что ж, я могу уйти из рода.

Сапожник.

Сапожников.

Голова чуть тяжелая, но в целом самочувствие неплохое. Куда лучше, чем могло бы быть. Сесть получилось еще вчера. Или это было не вчера? И встать.

- И мне глубоко плевать, что по этому поводу подумает тетушка императора, дядюшка императора и прочие не причастные ясно?

Голова чуть кружится.

Но Бекшеев доходит до двери. И дверь открывает. Больничный коридор почти пуст, разве что у соседней палаты стоит пара человек характерного вида.

- Содержание? Этим ты меня хочешь упрекнуть?! Да… забирай!

Дверь распахивается.

- И дом забирай. У меня свои деньги есть, если помнишь. Бабушкой оставленные…

Бекшееву пытаются преградить путь, но Сапожник видит его и машет рукой. Заходи.

Сапожников-старший солиден, как и полагается мужчине его возраста и положения. И смотрит на сына с плохо скрытой насмешкой. И сила, запертая внутри, кипит.

- Если ты пришел меня отговаривать, - тихо произносит Сапожник. – Уходи. Тебя не было столько лет… тебя никогда не было. Ты появлялся, чтобы навесить очередной долг. Перед родом. Перед родиной… и те твои песни. Служба. Гордость… ты втянул меня в то дерьмо. Я ладно, мне было не так много лет, я не понимал, куда лезу. А ты… ты-то не мог не понимать? А теперь снова? Нет… я не хочу больше.

- Договорил?

- Почти. Да, пожалуй. И да… вздумаешь пакостить, я просто дам интервью, - он посмотрел на отца, мягко улыбаясь. – Обширное… про… то, чем я занимался. И поверь, род потом долго не отмоется. Поэтому, прошу, просто… просто не трогай, ладно?

Сапожников-старший смерил сына долгим взглядом.

- Что ж… - тихо произнес он. – Твоя мать говорила, что не нужно… давить. Возможно, я был не прав.

- Ты?

Сколько удивления.

- Я. И да… тогда мне сделали предложение, которое показалось выгодным. Роду. Тебе. Карьеру… если получится. Никто не думал, что это затянется на годы… чего это будет стоить. А что до твоей жены, в самом деле, какая разница, что подумает тетка императора, если ей вообще есть до тебя дело…

Бекшеев осторожно отступил.

Кажется, обойдутся и без его участия.

- И матушка твоя, и я… мы только рады будем. Мы так долго ждали, чтобы ты вернулся. Чтобы… хоть чего-то захотел.

Точно обойдется.

- И нам глубоко все равно, кто она… но этот дом и сам остров, они не лучшее место для новорожденного. Да и старшей девочке нужно образование…

В коридоре пахло лекарствами. А пустота смущала. Кажется, для них выделили отдельное крыло? Точнее заперли всех в нем.

На время следствия.

Бекшеев пошел, опираясь на стену. Медленно. Нога, к слову, почти и не болела.

- Я требую…

Этот голос донесся со стороны лестницы.

Так и есть. Заперли. Двое бойцов в форме и старик, пытающийся прорваться.

- Что здесь происходит? – странно задавать вопросы, кутаясь в больничный халат. Да и ноги босые. Про тапочки Бекшеев как-то и не подумал.

- Они забрали мою внучку! – Яжинский уставился немигающим взглядом. – Пусть вернут…

- Боюсь, это невозможно.

- По закону…

- По закону у девочки есть мать. Она и является опекуном.

- Эта шлюха… мы её… пригрели, а она… да она никто!

- Уберите, - попросил Бекшеев, разворачиваясь. Ему хотелось добраться до конца коридора. Может… может, и дальше выйдет.

Матушка встретилась на половине пути.

Хмыкнула.

- Вижу, тебе совсем хорошо.

- Вполне неплохо.

- Тапочки?

- Не нашел.

Она покачала головой.

- Под кроватью стояли. Иди. Тебе в третью.

И все-то она знает.

- Кстати, - матушка окликнула в спину. – Я решила тут остаться. На Дальнем.

- Зачем?

- Интересные показатели. У тебя. У этого твоего… Тихого…

- Тихони.

- Именно. По всем выкладкам он должен был умереть. А он жив. И второй твой приятель тоже. И ты сам. Возможно, дело в концентрации. И если так, то здесь, в месте источника силы, в альбите, можно сделать многое… например, поставить санаторий.

- Одного этот источник свел с ума.

- Не стоит перекладывать вину на природу. Там дело, как я поняла, в том, что изначально человек был болен душой. А целители телом занимаются. Да и никто не отменял старой истины. В капле – лекарство…

- В ложке – яд, - пробурчал Бекшеев и почесал ногу о ногу.

Пол был прохладным.

Но до третьей палаты всего ничего.

И не отличается она от прочих.

Разве что кровать у открытого окна. И на подоконнике – ваза с цветами. На кровати человек. И второй сидит рядом.

- Спит, - Зима выпустила руку. – Знаешь, мирный такой… когда спит.

Руки у Тихони замотаны бинтами. Верхний слой кожи слез, матушка говорила, но почему-то лишь с ладоней. И на груди частично.

На спине.

- Во сне восстанавливаться проще. И боли нет, - Бекшеев остановился в дверях. Надо бы пройти.

- Это да… когда боли нет – это хорошо.

Тихоня дышит.

Грудная клетка вздымается вверх и вниз. Ровно. Спокойно. Это хороший признак. А поверх бинтов выделяется темным пятном крест.

Странно, что матушка не забрала.

Серебро почернело, но не оплавилось, и это тоже неправильно. Хотя… может, и вправду крест? Чудо? Почему бы и нет. Объяснение, если подумать, не хуже других.

- Меня Одинцов просил отдел возглавить, - пожаловалась Зима.

- А ты?

- Я подумала, что… почему бы и нет? – она пожала плечами. – Хотя это чтобы ты согласился участвовать. Без тебя в этом отделе особо смысла нет.

О таких делах не говорят в палате, над человеком, который то ли в коме, то ли в глубоком сне.

- Не знаю.

- Согласишься, - убежденно заявила Зима. – Ты уже в это вляпался. А раз попробовав охоту, остановиться сложно…

- Я честно, пока не знаю, - он добрался до стула и сел. И только сейчас понял, насколько слаб. – Я… в голове не укладывается, как человек мог столько натворить. И он, и княжич… княжич дает показания.

- Хорошо.

- Что хорошего? Это… не знаю… как это все назвать! Войны же нет, а…

- А чудовища остались, - Зима повернулась. И солнечный свет пробился сквозь окно, окутал её теплым ореолом. – Когда-то, еще до войны мы поехали на ярмарку. В соседний город. Недалеко, но тогда мне казалось это удивительным путешествием. Остановились ночевать в пригороде. Там моя двоюродная тетка жила. Замуж вышла. У нее был большой дом. И много удивительных вещей. Нас с сестрой положили спать в комнате. Ночью я проснулась. В туалет захотелось… темно, помню. Там еще в углу шкаф стоял огромный. Я в жизни таких не видела. Вот… и когда проснулась и встала, то увидела, что из этого шкафа на меня кто-то смотрит.

- Чудовище?

- Я долго стояла. Не смела шелохнуться. Я двигаюсь и оно тоже. Я от страха разревелась… тогда-то сестра и проснулась. Она меня подвела к шкафу. Оказалось, что все просто. Лунный свет, лаковая дверца и я. Мое отражение..

Зима поднялась.

- Так что… никаких чудовищ нет. Просто люди. Идем… тут обед обещали. А я как проснулась, постоянно есть хочу… и остальных навестить надо бы.

Дверь распахнулась.

- Вы тут? – Ниночка просунула голову. – А то послали найти…

Она выглядела такой домашней в мягком полосатом халате, что Бекшеев не удержался от улыбки. И Ниночка ответила на нее, а потом виновато потупилась. Будто стыдно было.

За что?

Слегка осунулась. И весу потеряла. Но это ничего. Это восстановится.

- Что случилось?

- Так… - она поглядела на Зиму и взгляда не отвела. – Свадьба… вроде как…

И невеста в платье, явно взятом из матушкиного гардероба, хоть и подшитом по фигуре. А растрепанный жених в больничном халате.

Отец его с донельзя довольным видом.

Медведь в кресле-каталке. Софья с Ниночкой за его спиной.

Янка с букетиком цветов. Какая-то испуганная и растерянная одновременно.

Зверь, устроившийся в углу с видом предовольным. К Бекшееву подошел. И ткнулся носом, словно приветствуя…

Матушка.

Зима улыбается. И оказывается, улыбка делает её красивой… и подумалось, что документы на развод подписаны. А в канцелярии обещали заверить быстро. И почему-то угрызений совести по этому поводу Бекшеев не испытывает.

Наоборот.

Наденьку он не оставит без помощи. И она тоже знает. А остальное… остальное – лишнее. Кажется, она собралась поэтический салон открыть.

Пусть будет счастлива.

Священник что-то там говорил. А Бекшеев не слушал. Думал. Думалось легко. И как-то даже радостно было на душе. И предложение Одинцова он примет.

Пусть и не сразу.

Новый отдел потребует многого, а стало быть, самое время поторговаться.

Его двинули локтем под бок.

- Лицо попроще сделай, - сказала на ухо Зима. – Люди кругом.

И вправду люди.

Только люди. И никаких чудовищ.