Завтрашний царь. Том 2

У Последних ворот

Обаполье Западных ворот, иначе Последних, оказалось безнадёжно запружено. Впереди гудела толпа – пеший призадумается, упряжке и думать нечего, не пройдёт.

Здесь Киец остановился.

– Поезд твой, кровнорождённый, уж не серчай, отправлю на ближайший привоз, – сказал он Злату. – Сам возьми окольных и…

Светел расслышал не всё, но вроде уловил слово «дворец».

Злат сразу обратился к Кербоге:

– Идём вместе, благородный певец.

Кербога оглянулся на Светела. Здесь уже не было мороза, все размотали тёплые повязки, сбросили куколи. Кербога стащил шапку, вытер лицо, рука двигалась безотчётно. Светел видел: скомороху было очень не по себе. Решительные мгновения накатили как-то вдруг и все скопом, Кербога снова жалел, что не засел в Кутовой Ворге, дожидаясь… чего?

Он спросил:

– Проводишь меня?

– Зачем? – отрёкся Светел. – Вон сколько войска кругом, в обиду, чай, не дадут. Лучше скоморошню постерегу.

«А то опять чего сотворю, не в час посоветую…»

– Моим черёдникам не доверяешь? – мрачно спросил Киец.

«Ну вот! На обе стороны виноват!»

– Я слышал, – с сомнением проговорил Злат, – стража там ныне больно строга. Чужого витязя пустят ли…

«Не пустят? Меня? Там – это где? Во смеху будет, как вскроется…»

Кербога молчал, смотрел просяще, с отчаянием. Он шёл к чужим людям, не ведая, чего ждать. Мечтал видеть рядом хоть кого-то, ставшего родным.

– А пойду! – сказал Светел. – Доколе возмогу, провожу!

«Всяко посмеёмся потом. Царь за кровнорождённым во дворец пробирался! Опять же… когда ещё случай придёт царевича посмотреть…»

Вскоре он жадно рассматривал Последние ворота.

«Цари здесь въезжали. И отец въезжал. А теперь я – пешком. Истинный царь в истинные ворота, а никто и не знает…»

Временами Светелу казалось, что людское скопище вот сейчас замолчит, покинув свои никчёмные разговоры, и разом обернётся к нему, указывая перстами. Ясно, глупость. Он был снежинкой в лавине, каплей в реке, песчинкой на берегу. Растоптанные валенки, потёртый кожух… Кто на такого лишний раз поглядит?

А вдруг всё-таки?..

Ворота с надвратной башней высились в грозной древней красе. Каменный лик Владычицы Мораны то прятался среди плывущих клочьев тумана, то вновь открывался, умытый влагой… и всякий раз представал чуть другим. Изваянная Богиня словно бы поводила глазами, наблюдая за происходившим. Ожидая, чем кончится.

Кербога низко ей поклонился. Сотворил молитву.

Светелу каменные черты увиделись знакомыми и незнакомыми. Почему-то вспоминалась гадалка, корившая его за неумение спрашивать. И бабушка Корениха, и…

Он тряхнул головой. На самом верху, меж ступенчатыми зубцами, густо торчали головы позорян. И на пряслах по сторонам башни. И у подножия. Только проход, что вёл внутрь города, черёдники держали свободным. Светел, любопытствуя, попробовал туда заглянуть, но ничего не увидел. Ход, изобильный бойницами для стрелков, западнями для кипятка и смолы, под башней ещё и сворачивал.

«Приступа ждали! Боялись! Правильно делали…»

Подумав так, Светел испытал гордость. Вот только за кого? За андархских зодчих, искусных градостроительством? За будущих славнуков, не дававших спуску врагам?.. Попробовал разобраться, запутался. Тряхнул головой, стал смотреть дальше, слушать народ.

– Будто зашумело! Нешто везут или блазнится?..

– Погодь, тётя Грибаниха. Поди, мимо не проедут.

– Уж как впрямь повезут, так сразу услышим.

– Полгорода здесь ожидает, полгорода за одриной бежит!

Киец вновь торопливо ушёл, а вернувшись, поманил с собой Злата:

– Ко дворцу непроходно пока… Пожалуй, гость благородный, к старцам на важную скамью.

Кровнорождённый оглянулся на скомороха, собрался говорить, но Кербога чуть заметно покачал головой. И остался со Светелом и черёдниками, у камней подвыси, помнившей царскую милость, а Злата проводили наверх.

Люди тёрлись рукавами, переговаривались, тянули шеи. С окраин толпы в серёдку лезли не многие. Осерчают шабры, холку намнут, совсем выгонят! Всё же от Светела не укрылось, как многоголовое скопище, волнуясь, выносило вперёд то одного человека, то другого.

Вот невысокий горожанин в богатом охабне, перья цапли на шапке вобрали сырость, жалко свисли. Он озирался, близорукий, какой-то пришибленный.

– На четыре ветра тебе, добрый Варакса, на грамоты многомудрые!

«Эвона как они тут здороваются. Надо запомнить…» К удивлению Светела, вместо учтивого ответа Варакса махнул рукой и скривился, щёки задрожали:

– Из рук вон грамоты валятся, век бы не видать…

– Жаль кощея, а Верешка жальче было бы, – прогудел густой голос. Он принадлежал насупленному верзиле с кулаками как гири.

– Обычай прадедовский велит злой кровью землю кропить! – громко и бесстрашно встряла баба, названная Грибанихой. – А где нынче злодей? Верешко наш – всякому бы сына такого! И кощей… даром что на рожу коряв…

– Не смущай честной люд, тётя Грибаниха, – сказал Киец. – Жрецы знамение усмотрели, да и закон о родиче соблюли…

– А по совести? – не сдавалась женщина. – У тебя, желанный, нешто совесть молчит? Аль не помнишь, кто кровь тебе унимал?

– По совести, это к посовестным, – раздались ещё голоса.

– Видано ли, чтобы судья по совести разбирал?

– Где законы, известно, там и обиды…

– Всё помню! – почти выкрикнул Киец, в голосе была мука. – Мне что теперь? Копьё сломить об колено да в кузнице запереться?

Светел вертел головой туда и сюда. Слушал перепалку. Силился уразуметь.

– Дядя Кербога… – сказал он наконец. – Помнишь Извору? Ну, казнь разбойничью?

Кербога смотрел туда, где скрылась из глаз его скоморошня.

– Забыл бы, да из памяти нейдёт. На что спрашиваешь?

– Ты на людей смотрел ли тогда?

Скоморох вздохнул и наконец повернулся к нему:

– Что у тебя в пятке свербит, ребятище?

– Там людям назидание было и праздник. А здесь ссорятся и грустят!

Кербога немного послушал разноголосье.

– Здесь Андархайна, – медленно и тяжело проговорил он затем. – Андархи верят Богам и надеются на Правду. И от века всем недовольны.

«Какая тебе Андархайна, – мысленно возразил Светел. – . Всего лишь Левобережье. Шегардай столица ему, Извора – волька заглушная…»

Означало ли это, что Шегардай как бы в большей, чем Извора, степени был Андархайной?

«Марнава душегуб был отменный. А гусляра, скитуна безымянного, за что петлёй удавили? За то, что разбойникам из-под палки играл? За то, что котляры привели, велели убить?..»

Спрашивать Кербогу не хотелось, спорить – подавно.

«И я не вступился…»

Из прохода, куда никого не пускали, вылетел стремительный коротышка. Не уродец с большой головой и кривыми ногами, нет, соразмерно сложенный парень, просто… «Морянин?» Этого племени Светел не много встречал. Только Сеггара и Сенхана с мореходами. Он присмотрелся. Морянин подскочил к маленькой ватаге, выделявшейся среди позорян. Славная была шаечка: один горбатый, другой с костылём, третий пялится в пространство поверх голов – ну точно слепой.

– Готово у нас, – быстро заговорил коротышка. Ноги не стояли на месте, руки метали невидимые снарядцы. – Снежков довольно наморозили, закидаем, собьём! Вы уж мне смотрите, не выдайте! Стойно встретим, хвально проводим!

Баба Грибаниха громко всхлипнула, отвернулась, пряча рукавами лицо. Тут же завыли ещё бабы, их начали утешать.

Светел подобрался к окончательно померкшему Кийцу.

– Не в пронос твоей чести, старшина воинский, – начал он негромко. – Я человек странный здесь, издалёка прихожий. Сделай милость, поведай моему неразумию, кто это тебе кровь унимал?

Кажется, Киец хотел ругнуться вместо ответа, но удержался.

– Испороли меня, – выдавил он сквозь зубы, – обизорники в переулке… – Слово было незнакомое, но прозрачное. Киец оттянул ворот, показал желвачок со следами стежков. – Боевую жилу острым ножичком отворили. Так он перст вложил и кровь удержал, пока девка зашила. Я сам не помню, со слов знаю. Мне, дураку, его на волю выкупить бы… хоть за то, что детей дал увидеть… ан в болезни лежал, потом недосуг всё… дождался вот!

– Выкупить?..

– У хозяина, – пояснил другой черёдник. – Малюта, валяльщик, по пьяни купил, а раб и прижился. Какие забавки источил!

Светел нахмурился:

– Раба, что ли, сегодня казните?

– Раба.

– За него не хозяйский разве ответ?.. Что ж натворил, убил ли кого?

Ему не слишком внятно поведали о торжестве обновления, требующем казни злодея. О нечаянном преступлении хозяйского сына и о законе, взывающем к долгу младших родовичей. Киец всё поглядывал на косы Светела и, кажется, не гнал любопытного дикомыта лишь ради витяжеского пояса в серебряных бляхах. Потом всё же сказал:

– Ты вот что, удалец. Мы черёд брали степенство в людях блюсти, а не чужанам обычаи толковать. Видишь вон, кувыки стоят?

– Кто?..

– Гудилы уличные. Тот бубен в плащ завернул, а у того короб с гуслями…

«О! Игрецы?» Светел хотел пойти спознаться с кувыками, но тут людское море колыхнула волна, внутри стены зашумели и закричали, а вовне отозвались слитным вздохом:

– Везут!..

Казнь обходом двигалась улицами, на любование горожанам. Выбиралась за ворота лишь с тем, чтобы палач размочил кровью очередные хвосты. Первым из темноты проезда выехал в окружении рынд нарядный всадник на оботуре. Светел на него уставился вместе с толпой позорян. Красный боярин Болт Нарагон выглядел воином не только по имени. Плечи, осанка, на щеке шрам…

– Пловец отважный, землепроходец!

– Здесь владения оставил, за морем обрёл.

– Слыхано, подарками Йерелу кланялся, что и не счесть…

– Ой ли, Йерелу? Всё на Ольбицу нашу, поди, глазом косил.

– А правду бают, желанные, будто невмерно спесив и с мечом скор?

– С мечом не видали, а спесь на роже означена.

– Собой хорош-то, девоньки! А усы!..

Было видно, как наскучил Болту неспешный объезд. Спрыгнув с оботура, он взбежал на подвысь и занял место впереди городского почёта. Заметил Злата, удивился… кого-то спросил, посмотрел снова… «Красные бояре, – напрягал память Светел. – Это с ними отец совет держал? И я буду? Спесив, значит… и на мечах…»

Неугомонный коротышка предерзко подскочил к старшине Кийцу:

– Гонять станешь?

– У меня тут гости званые, – ровным голосом ответил черёдник. – Побеспокоите, так и погоню.

Из прохода под башней, влекомая упряжкой, начала медленно выдвигаться одрина. Вот дёрнулась, застряв в повороте. Наконец выползла на свет целиком. Следом донеслось гудение шувыры, струнное бряцание, звоны. Светел было навострил уши, но гудьба вдруг утратила строй и замолкла, сменившись досадливой руганью и угрозами. Отряхиваясь, пробежали игрецы, закиданные снежками. Последним явил себя Галуха. С него сбили шапку вместе с заёмными волосами, он разом натягивал одно и другое, не получалось.

Светел увидел Галуху и даже узнал, но не задумался. Толпа охнула, застонала. Одрина была сплошь в крови, где полосами, где брызгами. На месте козел возвышались колодки. Тяжёлые, угловатые деревянные челюсти, мёртвой хваткой державшие подобие человека, поставленного на колени. Живой ли? Поди знай. Светел рассмотрел только повисшие сосульками волосы, слишком длинные для невольника. И руки – почему-то в варежках, ярких и пёстрых.